Через минуту я уже приземлялся в Настино отделение травматологии Третьей городской больницы.

— М-м-м! — снова застонал первоклашка, и я, уже привычно, «включился».

— Где здесь приёмное отделение? У пострадавшего перелом и вывих правой, вывих левой! Ещё у него обезвоживание! — заорал, что было сил, но никто на меня внимания не обратил. — Издеваешься? А ну, включил мою видимость и слышимость! — рявкнул я на строптивый мир, и все сразу же обернулись на мои вопли. — Где здесь приёмное отделение? Перелом и вывих правой, вывих левой! Ещё обезвоживание! — повторил я и присел прямо на асфальт, потому как силы закончились.

Но вокруг и без моих медицинских криков все засуетились, забегали, и через минуту Костика подхватили и положили на каталку, после чего умчались, начав на ходу разрезать ножницами его перепачканные штаны и такую же обувь.

— М-м-м! — замычал Костя и… исчез.

Всё вокруг в один миг изменилось. Я оказался в другом мире. В другой параллельной детализации. Без суеты и прочих посетителей или выздоравливающих.

«А где же чёрно-белые вспышки?» — заискрило в уплывавшем вдаль сознании, но я взял себя в руки и не дал ему отчалить.

— Феоний? — спросил с надеждой мир, в котором оказался, и потянулся в потную пазуху за белым флагом, но вынуть его не успел.

Взмыл в небо. Хорошо, что в противоветровой капсуле. Опять понёсся в сторону свалки, теперь уже за феонийским Константином.

Снова мальчишка оказался без сознания. То ли сами Костики отключились от нестерпимой боли, то ли миры усыпили мальчишек, чтобы не смотреть на их страдания и не слушать их стоны, мне так и не намекнули. Я повторил ритуал спасения и снова, взвалив на себя непосильную ношу, пошагал к шумевшей автодороге.

В этот раз мне присесть не дали. Обождали, пока выйду на опушку лесополосы, а потом подхватили и понесли к больнице.

— Ждёте, пока хорошенько вспотею? Правильно делаете. Поделом мне, шалопаю, — сказал я, кое-как отдышавшись.

— М-м-м! — согласился со мной Костик.

— Меня всем видно? — спросил я у воскресных посетителей «Отделения Травматологии» после будничного приземления.

— Конечно! — поспешили заверить окружавшие.

Я ещё раз повторил своё пророчество о поломанных ногах и обезвоживании мальчишки и свалился на асфальт вместе с ношей.

В этот раз штаны с Костика не срезали. Какой-то мужчина в белом халате закинул пострадавшего карапуза на плечо и умчался с ним в здание больницы, оставив меня рассиживаться посреди асфальтированного подъезда к отделению под неодобрительными и подозрительными взглядами.

— Хорошо, что в этот раз не хоккеисты, — вздохнул я и на минуту зажмурился.

Когда открыл глаза, сразу понял, что опять безо всяких спецэффектов поменял дислокацию. «Татисий?» — спросил я у мира, но никто не ответил.

Собравшись с силами, еле-еле поднялся на ноги и поплёлся в сторону морга, прицелившись в узкий проход на улицу с мебельной фабрикой на другой её стороне. Шагал-шагал, но до морга так и не дошагал. Взмыл кверху тормашками и понёсся, хорошо, что к ветру задом, а к больнице передом. Хоть дышал более-менее членораздельно.

— Денька четыре так потаскаешь, а потом я всё нормально видеть начну, — зачем-то заявил я Татисию.

Никакого диалога с миром не получилось, и вскоре я оказался в роковом месте для всех Костиков из мужских миров первого круга, из первого класса неизвестной мне школы, из очень известного мне города гадалок, хоккеисток и признаков Димок.

И этот Константин спал на сырой земле в ворохе только что начавших опадать осенних листьев и обрывков газет, принесённых ветром со свалки в злосчастную лесополосу.

— М-м-м! — поздоровался со мной ребёнок, которого я, не спрашивая у мира о сотрудничестве, поднял на руки и понёс.

Что-то мне подсказало, что дорога будет дальней, и я, собравшись с силами, пошагал под путепровод, собираясь сначала пройти на противоположную сторону автотрассы, а потом уже взобраться на попутную мне полосу движения.

Этот первоклашка почему-то оказался намного легче предыдущих, и я довольно легко переставлял ноги по усыпанной листьями земле. Тропинок не было до самого путепровода, а уже после него, что-то напоминавшее баранью тропку круто поднималось на заросшую травой насыпь автотрассы.

С каждым шагом идти становилось тяжелее, но силы не заканчивались, и я монотонно переставлял ноги, лишь изредка останавливаясь для короткого отдыха или для того, чтобы перехватить онемевшие руки на новый лад. Один раз забылся и позволил себе заказать у мира бутылку молока, но из детской двустволки ничего не выскочило. Пришлось, облизывая иссохшие губы, продолжать движение к трассе.

Для чего так надо мной издевался Татисий, я не понимал, пока не вышел на обочину перегруженной воскресным движением трассы и не взмолился водителям проезжавших авто.

— Кто-нибудь остановится? — заорал я, понадеявшись, что и я, и моя ноша видимы для всех и каждого.

Никто даже не посмотрел в мою сторону, и я озлобился до невозможности.

— Совесть совсем потерял? Мир называется, — возопил в вечернее небо, и в тот же момент тормоза взвизгнули, но порадовался я меньше секунды.

— Папа? Мама? — по-дурацки спросил родителей Александра-одиннадцатого, увидев и Москвич, и побледневшие лица своих «чужих» родителей, застигнутых мною при их возвращении из Михайловки.

— Ты что тут делаешь? — начала причитать одиннадцатая мамка, а папка, с тем же хоккейным номером, выскочил из съехавшего на обочину автомобиля и двинулся в мою сторону.

Видно он быстрее сообразил, что гораздо важнее сначала помочь ребёнку, безжизненно свисавшему с моих рук, а потом уже разбираться, откуда я здесь и почему.

— Что это с ним? — коротко спросил отец.

— Переломы, обезвоживание, потеря сознания. Около двух суток за свалкой валя…

— Мигом в машину, — перебил меня родитель и, осторожно отобрав у меня Костика, поторопился передать его мамке на заднее сиденье. — Серёжку вперёд и сам туда же! За братом смотри! — распорядился папка, как будто не впервой спасал чужих мальчишек.

Под всхлипыванье мамки, стоны Костика и урчание Москвича, мы двинулись к городу. Дорога оказалась неблизкой, и мне пришлось не только вспоминать, как однажды папка спасал разбившегося горе-мотоциклиста, но и объясняться.

— А ты-то что там забыл? — начал папка, имея в виду лесополосу.

— Почувствовал, что должен туда сходить и пошёл.

— Как ты мог?! — вскрикнула мамка, но слово взял Костик.

— Ма-ма, — начал он бредить, не приходя в сознание.

— Господи, — перестала ругаться мама и попыталась напоить раненого из Серёжкиной кружки.

Ничего у неё не получилось, и она потребовала прибавить скорости:

— Эта колымага быстрее умеет?

— А где же ваш… — забылся я, и чуть не спросил об одиннадцатом собрате.

— Кто наш? — равнодушно переспросил родитель и продолжил давить на газ.

— Потом спрошу. Сначала в больницу, — выдохнул я, обнимая притихшего братишку.

«После больницы смоюсь», — подумал открытым текстом, чтобы дошло до мира.

— Пуфф! Пуфф! — получил сразу дуплетом междометий в лицо.

— Окошко закрой, — не взглянув, приказал Григорьевич из Татисия.

Я повозился, но закрыть закрытое не смог. Остаток дороги мы ехали молча.

Чуть ли не влетев на специальный пандус для скорых помощей, о котором я раньше ничего не знал, мы сразу же передали Костика из рук в руки дежурным медсёстрам и врачам. Я поспешил укрыться в авто, а родителям пришлось объясняться, где и как они нашли покалеченного ребёнка.

— Костя это с Черёмушек. Больше ничего не знаю. Первоклассник. Семь лет. С улицы Маркова, вроде. Со второго этажа, — бурчал я любопытным людям в белых халатах, когда меня выудили из Москвича, потому как ни папка, ни мамка из Татисия ничегошеньки вразумительного рассказать не смогли.

— В дежурном журнале регистрации есть запись запроса о пропавшем мальчике. «Сердобольная» наша записала. Вчера дежурила, — переговаривались о ком-то между собой врачи. — Сейчас мы по контактному телефону позвоним, а потом в милицию.