— Сгинь! Сгинь! — заверещал Иаков, мигом превратившись в Ясеня.

И Ольгович, и Ясень, да и сам я, перешагнув в Ливадию, обернулись в малых детишек и отмахивались от огромных снежков, из ниоткуда влетавших в наши лица и тут же рассыпавшихся, не причинив никаких неудобств и никаких сколь-нибудь значимых страданий.

Я рассмеялся «тёплому» приёму, а когда увидел хохотавших взрослых оболтусов, догадался, зачем нас осыпали отрезвлявшим холодом.

— Играется? Играется, — сообразил Степан и расшалился, напрочь забыв, как ещё минуту назад нервно кивал, давая согласие на экскурсию на «тот свет», только так называя родину Иакова.

— Приготовься. Сейчас знакомить тебя будем, — предупредил я его.

— Что же это такое? — поразевали рты мои сотоварищи от ещё большего изумления, когда Ливадия перестала играть в снежки и задула на нас теплом, подсушивая промокшие головы и одежду.

— Фен, как в парикмахерской, — объяснил я, а сам мысленно поблагодарил мир за урок.

— Чудеса, — хором выдохнули подсушиваемые.

— Сразу объясняю. Если снегом или морозом в лицо – вы не правы. Тёплым воздухом или зноем – правы. «Да» и «нет». «Правильно» и «неправильно». Разницу быстро поймёте. А если грубо что-либо нарушите, приморозят до такого градуса, что глаз не откроете. В моём мире так, значит и в вашем так будет.

Теперь, Ольгович, о тебе и твоей временной невидимости. Коротко скажу, что ты с нами, и тебя мы с Иаковом зрим. А твой близнец, который здесь проживает, и все прочие жители тебя не зрят. Пользуйся этим, раздавай подзатыльники кому охота, на кого зуб свербит.

А ты, Иаков, авоську с документами сюда и шагом марш за своим Степаном, — закончил я речь командира и уселся спиной к сараю, ожидая исполнения распоряжений.

— Как это, близнец? Нас что, таких Степашек много? — задумчиво спросил у себя Ольгович, глядя на руки и пытаясь представить свою невидимость.

— Много. Только в этот раз, извини, но знакомить тебя не буду. Проспишься назавтра и поблагодаришь. Или проклянёшь, мне всё едино. Тебе с этими знаниями жить, да миром родным дорожить.

— А в нашем Закубанье со мной в снежки не играют, — с грустью в голосе выговорил невидимый.

— Отставить хандру, — взбодрился я, увидев Иакова со вторым Ольговичем. — Вон, со свиданьицем тебя.

Кристалийский агроном подпрыгнул вверх, выстрелянный, как из пушки и вытаращился на своё независимое отражение, бодро шагавшее к нам и подозрительно нас разглядывавшее.

— Это он на меня косится. Я ему не нравлюсь, а не ты, — попытался я хоть как-то его успокоить.

— Здравствуйте, — поздоровался Степан из Ливадии.

— Неправильно здоровается, — заверещал Кристалийский и вплотную подошёл к «отражению».

— Жги, коли, руби! — поправил единомирца Иаков.

— Жги, коли, руби, — исправился Ливадийский.

— Кубань как мамку люби, — поздоровался я в ответ.

— А сейчас правильно, — цыкнул сквозь зубы Кристалийский. — Неужели, я тоже такой квёлый? Я же себя казаком считал. А тут… Тьфу, на меня.

— Не мешай. Ещё за бесов нас примет и сбежит, — зашикал я на своего Ольговича.

— С кем разговариваете? — заметил нашу перебранку Ливадийский.

— Сомневаются они. Не верят, что ты у нас казак. Квёлый ты, на их взгляд, и слабоумный. Потому и оберегают тебя от «старого» знания, — выдал нас с потрохами Иаков. — Не испугаешься, как я, перекреститься в новую веру?

— В какую ещё веру? Какие знания? Вы зачем меня глупостями от работы отвлекаете? — накинулся на нас Ливадийский и тут же получил снежком в лоб.

— Неправ. Нет. Не так, — растолковал Ясень значение снега.

— Твои фокусы? — спросил двадцать третий Степан у бывшего колдуна.

— Если мои, что с того? Тебя люди пришли на ноги поднимать, а ты «отвлекаете». От чего? От нищеты и безбожия? Я, вон, и то перекрестился да от скверны избавился. Крест, дай мне один крестик, пожалуйста. Я этого неверующего от сглаза избавлю. Авось, соображать начнёт, — разошёлся Ясень с перевоспитанием.

— Про дело, про заказы говорим. Потом мы с Ольговичем домой, а вы тут без нас милуйтесь. А крестик, нате, — протянул я подарок из мешочка. — Не забудь, что он сам знаешь, какую силу имеет. Ну же. Шевелитесь! — решил я ускорить знакомство с беспилотными заказами и возвратиться на сверление шкафа.

— У него же ни грошей, ни вошей, — растерялся Иаков. — У меня имеется пара крупинок. Пара десятков крупинок, — решил он выдать секрет, стараясь стать настоящим христианином.

— Что происходит? Незнамо откуда к нам благодетели пожаловали? Перекрещивают в свою веру. С демонами беседуют, — пробурчал Ливадийский, получив из рук Иакова крестик.

— Лодка нужна? — не вытерпел я. — Бочки нужны? Что ещё этому Фоме Неверующему требуемо, Иаков?

— Всё ему требуемо. Только портки он обмочил. Боится, что душу из него вытрясете и сушиться вывесите, — складно изрёк бывший колдун.

— Деревянный он. Как, впрочем, и я, — окончательно расстроился двадцать второй.

— Заглянем к тебе в контору? — спросил я у местного Степана.

— Милости просим, — согласился тот нехотя.

Мы всей гурьбой ввалились в купе, где Иаков мигом вытряхнул из авоськи требования и заявки.

— Спрячешь в железный ящик. Уговор? — обратился я к аборигену.

— Спрячет, — пообещал Ясень вместо Степана.

Я протянул бланк требования невидимке и скомандовал:

— Заполняй, брат Хоттабыч. Дату малюй такую же, как давеча. Лодку одну отпиши, а бочек и клёпки с обручами столько, сколько в одну влезет. Потом, когда образумятся, тогда сами пусть, что захотят, то и заказывают.

Степан Хоттабыч наморщил лоб, вспоминая, сколько бочек с клёпкой влезло в одно «Закубанье», а потом начеркал в накладной всё, о чём вспомнил.

— Колдовством занялись, — решил Ливадийский, увидев, как на бланке появились надписи от скакавшего в воздухе пера.

— Вот опять он. Крестик не тереби. На нитку его и на шею. Это мне можно. Чтобы я готов к обороне от старинных дружков был, — огорчился за земляка Ясень. — Может, уже проявишь его? Второго «его»? — попросил он меня.

— Гляну, как встретит воздушный подарок, потом решу с их свиданием, — остался я непреклонным.

— Крест, а Крест. Смилуйся над… Мной вторым, — запутался в себе Кристалийский. — Он, вроде, ничего.

— Некогда мне вас воспитывать. Помнишь, как сам этот мир адом обзывал? А у меня таких, как вы, знаешь сколько? — разнервничался я не к месту, пытаясь сосредоточится на переводе денег в Майкопск. — Пиши дату, подпись, и заканчиваем. А ты, Иаков, тащи сюда свою лепту.

— Я мигом. Я рад. Ой, как рад, что дожил, — заголосил Ясень и выбежал из конторки. — Сподобился-таки. Дождался перемен…

— О чём вы? Кто ты такой? Кто тут с тобой? — окончательно потерял связь с реальностью Степан номер двадцать три.

— Я Крест. Я ангел. Я бродяга между мирами. Я шутник между всеми вами. Я малец-оголец. Всем вам брат или отец, — вспомнил я присказку Угодника и просиял на всю Ливадию.

— Ничего не пойму, — замотал головой абориген.

— Сейчас или никогда. Прояви меня, Крест. Ну, пожалуйста! — потребовал сокрытый Ольгович.

— Хочешь близнеца своего увидеть, который за тебя челом бьёт и бумажки заполняет? — сурово взглянул я на Ливадийского. — Или слаб ты ещё на геройство да на мира переустройство?

— А что делать? — спросил он, а может, так неуклюже согласился.

— Вот мой вклад безвозмездный, — влетел в конторку Ясень с серрубликами наперевес.

— Так согласен он или нет? — устал ждать мой Ольгович.

— Сам не пойму, — отмахнулся я.

— Что ты не поймёшь? — спросил Ливадийский.

— Они оба не поймут, открываться тебе или нет, — разъяснил своему Степану Ясень.

— Открывайтесь, — потребовал двадцать третий.

— Сперва дело. Оплата заказа, — так и тянуло меня на грубость. — Я всех учить должен, а мне уже вас покусать охота. Пора, наверно, к мамке и папке уши массажировать.

— Сколько крупинок? — спросил Ясень у Кристалийского.