Ольгович постоял, подумал, а когда подъехала пролетка с двумя кандидатами в продавцы капусты, махнул рукой и сказал:

— Сделаем. Сегодня же со всеми переговорю. Только деньги за перевоз возьми обязательно. Не дело, когда за бесплатно всё. А пока я отведу своих к дирижаблю и сразу к Ольге. Чтобы она кого-нибудь вместо меня со второй партией отправила, — сказал Степан и поспешил к Димкиному грузовику.

Он усадил на мешки своих подчинённых, немного поприличнее вчерашних и что-то им в двух словах объяснил. Димка крикнул отсутствовавшей мамке «Порулили на базар!» и взмыл всей фантасмагорией в вечернее небо, оставив меня с Ольговичем на поле.

— Ты со мной? В станицу? Хочешь, на пролётке, хочешь, на Огоньке верхом, — предложил Степан покататься.

— Я лошадей с детства боюсь. А тёток и того пуще. Тут постою. Подожду Настю-рулевую и Димку-командира.

— Тогда я мигом туда и обратно, — согласился Ольгович и пошёл привязывать Огонька к пролётке.

Он отточенными движениями привязал уздечку к пролётке, вскочил на неё и умчался в станицу.

Я постоял, почесал затылок, потом попросил Кристалию принести из Настиной квартиры библейское брёвнышко, не забыв о его временной невидимости. После уселся на ворох порожних мешков и уплыл в размышления обо всём, что мы натворили с Димкой всего за один рабочий день.

* * *

— Как он там?

— Который «он»?

— Который вернулся.

— Ходит шальной. На всё глядит, как недовольный старшина первой статьи.

— Про память не просил?

— Просил. «Хочу или доделать всё, или не думать обо всём», — заявил.

— Смышлёный. А у сестры?

— У сестры всё своим чередом. Клад колдовской ему подсунули. Так он, знаешь, что удумал? Он…

— Обо всём узнаю, не беспокойся. Лучше о себе и о своих сомнениях поведай.

— Думал я о твоих словах. Всё возможно. Возможно, что…

— Довольно. Дальше думай и за половинками приглядывать не забывай. Нельзя такое на самотёк пускать. Ой, нельзя. И душу ломать, и память стирать. Говорила же вам, пустоголовым, что да как нужно делать. Учила, наставляла. А вы что вытворили? Как же можно было так… Приглядывай теперь, а сам живи и надейся.

— Приглядываю, живу и надеюсь.

* * *

— Чтоб тебя… — ругнулся я, получив заморским брёвнышком по темечку. — Приземляйся уже, — велел парившему над головой двухметровому суку и еле от него увернулся.

Брёвнышко, как я и просил Кристалию, прилетело, чмокнула меня в маковку деревянными губками и зависло в ожидании распоряжений, которые я и выдал, не приняв во внимание характер Кристалии, оказавшейся не прочь поозорничать не только с Димкой, но и со мной.

На горизонте тёмным пятном появился дирижабль, на большой скорости приближавшийся в мою сторону, и я встал, отряхнулся для порядка, чтобы прогнать нахлынувшую дремоту.

— Тоже мне лихач. Ребёнок, а туда же, — бухтел я по-стариковски и наблюдал за скоростной посадкой дирижабля. — Вот пойдёт слух про юного пилота дирижабля, так тебя сразу начнут эти фуфайки по Черёмушкам искать, — начал я учить уму-разуму гордо шагавшего пилота, которому только форменной лётной фуражки не хватало. — А как найдут у мамки за подолом схоронившегося, так и оскопят вне очереди.

После моих угроз Димка не на шутку струхнул, а я сразу пожалел, что так бездумно невесть чем испугал мальчишку.

— А я сокроюсь от них, — неожиданно заявил Настевич. — Двадцать второй мир попрошу, чтобы ни одна попадья к нам дороги не нашла. Теперь, слава Богу, нам по лесам прятаться не надо.

— Как прятаться? От кого? — накинулся я с вопросами, а он вдруг осознал, что сболтнул лишнего.

— Дык… Просто…

— Быстро всё вынул и предъявил.

— Я всего не знаю. Только то, что я старше своего дня рождения. Папка через это сгинул. Сыскали нас злыдни и погубили его, — объяснил Димка, только я совершенно ничего не понял.

— Я у Насти всё узнаю. Всё, что ты рассказываешь, мне непонятно.

— Папка мне по секрету сказал, что я зимний фрукт, а не с телеги капустной. Что мне своё рождение в тайне держать нужно. Говорил, мы третий раз место меняем. А если нужно будет, дальше Екатеринодара уедем, и следы запутаем. Как же. Запутали. С четвёртого этажа головой в землю, — рассказал мальчишка о страшной тайне и зашмыгал носом.

— Нюни не распускай, — решил я не церемониться. — Ежели ты такой шустрый и миром понукаешь, то и делать всё нужно правильно. Завтра же клятву двадцать второй принесёшь. Как только глаза продерёшь, тотчас летим на гору. А то посредником ещё не стал, а дирижабли уже строишь.

— Каким посредником? Какую клятву? — очнулся от горьких воспоминаний Димка.

— Видишь пролётку? Сейчас вторую партию капусты отвезёшь, и за мной вернёшься. Почему опять кучу не загрузил? Ставь миражабль, как надо. А уже и не надо, — начал я отчитывать юного лихача, но Кристалия сама переместила дирижабль в нужное место. — Видишь, как мир за тебя радеет? Не задавайся. Это означает, что она не против моего плана на твой счёт. А клятву я тебе позже надиктую. Только мне имена понадобятся, которые твоего деда и прадеда, — закончил я речь кандидата в крёстные посреднические папки.

— Кто их знает, моих дедов и прадедов? Их никто не знает. И я не знаю, — напомнил мне завтрашний посредник, где и в каком мире нахожусь сегодня.

— Обойдёмся мамкой и папкой, — решил я. — Если что, ты это брёвнышко с собой катал, а я только сейчас забрал, договорились?

— Отдашь его? — ужаснулся малец.

— Попрошу из него крестиков сделать. Раздам их добрым людям, — объяснил я намерения.

— А мамке? — недоверчиво спросил Димка.

— А мамке и тебе в первую очередь. Всё из-за вас началось. Чтобы вас оберечь. Нечисть у вас по улицам ходит даже среди бела дня.

К нам подъехала пролётка с седоками, которые спешились и деловито полезли на мешки с овощами, будто так добирались до рынка каждый день.

— К хорошему быстро привыкаешь? — в шутку спросил я Ольговича.

— Вашими молитвами. Спасибо за небесную услугу, — начал он расшаркиваться.

— Не за что. На благое дело никаких сил и средств не жалко, — заверил я в полной солидарности в капустно-морковном деле.

Мы отправили Димку с продавцами в очередной полёт и долго махали руками вслед улетавшему миражу-дирижаблю.

— Это, что ли, древо палестинское? — спросил Ольгович, кивнув на моё брёвнышко.

— Оно родимое. Только не знаю из Палестины или из другого места. Темно тогда было, — начал я рассказ, но осёкся. — Говорят, оно светом горит. Только мои грешные глаза его не видят, а Димка видит. И другие люди видят. Особенно ведьмы и всякая нечисть. Из него смола вытекает, когда оно плачет, на наши грехи взирая. В церкви эту смолу раскуривают. Ладаном она называется, — рассказал я всё, что знал о Босвеллии.

— Да ну, — удивился Ольгович.

— Коромысло гну, — выдал я отповедь с кацапским акцентом.

— А ведьмака прогнать сможет? — спросил агроном.

— Как младенца из кондитерской, — легкомысленно пообещал я, не понимая, к чему клонит Степан.

— Поехали испытаем, — раззадорился капустный фермер.

Пока я чесался, он чуть ли не втолкнул меня на пролётку, и через минуту я летел ясным соколом на войну с неведомым ведьмаком, не успев ни глазом моргнуть, ни коробку распаковать, чтобы выпустить на свободу хоть какие-нибудь знания о ведьмаках и способах борьбы с ними.

— Как ею управляться? — спросил Ольгович.

— Читай молитву и осеняй крестным знамением, пока из него дух вон не выйдет. Пока не зашипит, как шкварка на сковородке, — ответил я, припомнив сеанс избавления от скверны ведьмовского клада.

— Какую молитву? — не понял агроном.

— Сильную. Начинается с: «Первым разом, божьим часом».

— Не знаю такой. Может, ты сам его? Ну, того. Зажаришь. А то завёлся. Девок портит. Урожай на корню изводит. А попадья с ним шашни крутит, — взмолился Степан за урожайных девок.

— Попробую, — согласился я, стесняясь признаться, что, считая себя православным, не знал ни одной молитвы.