— Это почему?

— Да потому, что план «Барбаросса» рассчитан на разгром Красной Армии до начала осенней распутицы и холодов. По их расчётам, они и так едва-едва укладываются в этот срок, и любая новая отсрочка, как случилось с первоначальной датой 15 мая из-за событий на Балканах, делает войну бесперспективной. Всё, Анатолий. Ждём теперь кодового сигнала «Дортмунд» по радио!

— Когда? Напомни: я это очень давно читал в твоих докладных, забыл уже точную дату.

— Слишком поздно для того, чтобы что-то предпринять: 21 июня в середине дня.

Удивил и Аркаша Шварц, отозвавший Николая в сторонку, пока музыканты его эстрадного оркестра готовили инструменты для репетиции.

— Николай Николаевич, вы работаете в о́рганах, поэтому лучше нас в таких делах разбираетесь. Я заявление ТАСС прочитал. Действительно война будет?

— А отчего ты так решил?

— Ну, как? Немцы войска у наших границ сосредоточили, у нас сборы запасников в западных военных округах идут… Ну, и слухи, на которые ТАСС ссылается.

— Понимаешь, Аркадий, я не настолько высоко сижу, чтобы мне всё докладывали. Но логика подсказывает, что всё к этому идёт.

— Как некстати-то! Я всё-таки надеялся, что за год, который мне остался до выпуска, успею действительно крепкий коллектив сколотить, с которым не стыдно будет перед людьми выступать. Клава опять же…

Эх, Аркадий! А когда это войны случались вовремя? Особенно — в русской истории. На Рыжову, значит, виды имеешь?

— Ну, — неопределённо покрутил пальцами в воздухе чуть смутившийся парень. — Должен же кто-то помочь ей в Москве освоиться…

Но неожиданнее всего было явление в понедельник из санатория Анастасии Кирилловны. С тем же самым вопросом:

— Кира, Николай! Вы должны мне честно ответить: это правда, что скоро война?

В известной нам истории в период с 15 по 18 июня Генеральный Штаб Красной Армии разослал по западным военным округам Директиву о приведении войск в полную боевую готовность. Пусть текст её и не опубликован, но в свободном доступе имеется реакция на неё командования округов — соответствующие указания, как это осуществить. К примеру, в памяти Демьянова отложилось, что командующий Прибалтийским округом генерал-полковник Кузнецов предписывал организацию полевых складов боеприпасов, подготовку к созданию минных полей, заготовку материалов и плавсредств для форсирования рек, выдвижение войск в районы сосредоточения. Причём, скорее, раньше, чем позже, поскольку свидетельства маршала Баграмяна говорят о том, что некоторые части Киевского особого военного округа получили указания выдвигаться ещё 15 числа.

Рассылалась ли такая директива в эти дни, Демьянову, естественно, никто не докладывал. Судя по логике подготовки к войне, скорее всего, была рассылка шифровок «в такое-то время такого-то числа вскрыть красный пакет». Ну, или жёлтый, зелёный, синий или вовсе с каким-либо номером. Хрен его знает, как маркируются подобные «послания» в этом времени: Демьянов их в глаза не видел и вряд ли когда-нибудь увидит. Но очень хотелось надеяться на то, что Тимошенко и Шапошников, излечившийся от своего туберкулёза при помощи пенициллина, сделали всё возможное для того, чтобы немцы не застали РККА врасплох. Тем более, после показательной порки во время штабных игр в конце декабря прошлого года.

Не знал Николай и о том, когда состоялся знаменитый облёт границы генерал-майором Захаровым в Западном военном округе. Но был уверен в том, что наверняка состоялся. А может быть, и не один, и не только в ЗОВО, и не одним Захаровым. По крайней мере, вызов в Кремль 17 июня воспринял именно как один из важных шагов в подготовке к отражению агрессии. Не военных шагов, а психологических.

В кабинет Сталина их впустили втроём: замначальника ОПБ-100, седоватый мужчина с усиками, даже меньшими, чем у Гитлера, в возрасте далеко за пятьдесят, и явно знакомый с ним второй гражданский, переваливший за «сороковник». С Вождём они поздоровались как старые знакомые, лишь недоверчиво покосившись на «юного» в сравнении с ними чекиста, вошедшего в кабинет вслед за ними.

Иосиф Виссарионович, не любивший пространных разговоров ни о чём, сразу же взял быка за рога.

— Товарищ Лебедев-Кумач, мы решили, что вы будете автором стихов очень нужной в политическом плане песни, которая понадобится нам буквально через несколько дней.

— Я готов, товарищ Сталин, — радостно улыбнулся Василий Иванович. — Мне только нужно знать, о чём должна быть песня, и я готов немедленно приступить к сочинению стихов.

— Песня будет о войне. О священной войне советского народа против захватчиков, напавших на нашу Советскую Родину. А вы, товарищ Александров, будете автором её музыки. Вам же не привыкать вместе создавать настоящие шедевры. Достаточно вспомнить «Гимн партии большевиков». Вот и будете авторами нового шедевра, который должен прозвучать по радио уже менее чем через пять дней.

— Но… Но сначала должны появиться стихи, которые нужно будет положить на музыку. Потом раздать ноты музыкантам, отрепетировать, — посерьёзнел тот посетитель, что постарше. — И ещё неизвестно, когда Василий Иванович их сочинит.

— Вы меня неправильно поняли, товарищ Александров. Ни вам, ни товарищу Лебедеву-Кумачу не следует ничего сочинять. Вот текст песни, автором стихов для которой мы решили назначить именно его, — выложил перед обоими по листу бумаги с распечатанным на машинке стихотвореньем лидер партии большевиков. — А мелодию песни, автором которой мы решили назначить вас, вам напоёт товарищ Демьянов. Вам останется только записать её нотами и проделать остальное, чтобы в полдень 22 июня она прозвучала по радио.

— Но…

— Вы вначале прочите текст, товарищ Александров, а потом я выслушаю ваши возражения, — чуть улыбнулся Николаю Иосиф Виссарионович, и оба гениальных песенника (гениальных — без малейшей иронии!) уткнулись в бумажки.

— Ведь это, — первым опомнился Василий Иванович. — Ведь это война, товарищ Сталин!

— А разве я вам не то же самое говорил всего несколько минут назад? Вы согласны выполнить приказ партии и стать автором этих стихов?

— Но у них ведь есть настоящий автор…

— Партия решила, что им являетесь вы. Или вы отказываетесь подчиниться решению партии? Нет? Тогда, товарищ, Демьянов, напойте товарищу Александрову, который, я надеюсь, тоже подчинится решению партии стать автором музыки к этим стихам.

— Прошу прощения, товарищ Сталин, но я боюсь, что исполняя её а капелла, могу «дать петуха». Разрешите, я её насвищу для того, чтобы всё получилось без искажений?

У вождя даже брови приподнялись от удивления, но он согласно кивнул. Правда, Демьянов не выдержал, и при повторении припева спел его, вложив эмоции по максимуму.

— Вы запомнили мелодию, товарищ Александров? Тогда я попрошу ненадолго задержаться только товарища Демьянова. И настаиваю на том, чтобы всё, что вам стало известно о грядущей войне осталось в тайне. Хотя бы до утра 22 июня.

Но разговор зашёл вовсе не о музыке, как предполагал Николай. Хотя кое-какая идея из общения с Александровым и Лебедевым-Кумачом у него в голове родилась.

— Вам не кажется, товарищ Демьянов, Особое проектное бюро номер сто в свете последних событий уже изжило себя?

— Вы имеете в виду то, что война всё-таки начнётся в ближайшее воскресенье, товарищ Сталин?

— Судя по всему, всё-таки начнётся, — молча пройдя от одного края кабинета до другого, невесело подтвердил Вождь. — Надеюсь, не так катастрофически, как предсказывали вы, и как это продемонстрировали памятные штабные игры, но всё равно нам придётся драться с максимально возможным напряжением сил. И в ближайшие полгода нам будет точно не до перспективных образцов вооружений.

— Пожалуй, это так, товарищ Сталин. Тем более, 90 % работы Бюро составляли идеи, высказанные мной, исходя из моих послезнаний. Я реально чувствую, что такого вала прорывных изделий и технологий, которые генерировало ОПБ в течение более двух лет, уже не получится. Далее — только поступательное развитие наиболее перспективных из них. И лишь после того, как удастся накопить опыта, можно переходить к следующим этапам. Но и полностью отказываться от о́ргана, который бы подсказывал перспективные направления и предостерегал разработчиков от тупиковых путей развития, на мой взгляд, было бы нецелесообразно.