— Надеюсь, следующие испытания будут проведены без «упрощения конструкции»? — прошипел нарком внутренних дел, чем вверг директора НИИ-6 едва ли не в панику.

— Угораздило же вас сцепиться с этим Гринбергом, — пробурчал он, когда Демьянов вернулся в «свиту».

Слава богу, на этом показ образцов, к разработке которых имел отношение Николай, закончилось.

Само празднование омрачилось автомобильной аварией, в которой по пути в Кремль погиб член ЦК ВКП(б) Георгий Максимилианович Маленков. Вот и некому будет надавать пинков вышедшему из доверия Лаврентию Павловичу…

Естественно, вслух об этом Николай никому не сказал и никогда не скажет. Он же не враг сам себе. Как не дурак и Берия, чтобы высказывать претензии по поводу «ошибочной» частушки. Дело случая: лопнуло колесо, и врезавшийся в стену автомобиль загорелся. С кем не бывает? Хорошо, что Демьянов не рассказал наркому подробностей его ареста, иначе точно Жукову не быть Маршалом Победы. «Клоуна Никитку» ничем в войну не отличившегося (а кое-кто поговаривает и о том, что в разгроме фронта Кирпоноса, есть и его «вклад»), не жалко. На Маленкова, создавшего сам институт партноменклатуры и, вроде бы, в ТОЙ истории курировавшего по партийной линии ракетную тематику, плевать. А вот Георгия Константиновича, путь к славе которого вот-вот начнётся…

Само собой, ни на трибуне Мавзолея, ни даже на «сидячих местах» у Кремлёвской стены Демьянову быть не по чину. Его удел — тусоваться «по гражданке» в толпе москвичей на улице Горького, присматривая за порядком. А потом, когда сформируются колонны демонстрантов, в одной из них пройти по Красной площади. Чуть ли не весь центральный аппарат наркомата к этому привлекли. И, похоже, не только его: вон, мелькнула в толпе физиономия следователя МУР Рожнова. Глазастый, зараза! Десяти минут не прошло, как к Николаю пробился милиционер в белом парадном кителе:

— Гражданин, не могли бы вы отойти в сторонку?

— Не могу, я на службе.

«Корочки» ГУГБ даже раскрывать не понадобилось: козырнул, извинился, отошёл к прячущемуся за чьей-то широкой спиной Рожнову. Но тот упёртый, что-то доказывает, сдержанно размахивая руками. Нет, надо действовать на опережение.

— Товарищ Рожнов, не привлекайте внимания к моей особе, если не желаете неприятностей по службе.

— Ты ещё и угрожать мне вздумал, Шеин?

— Был Шеин, да только давно уже весь вышел. Старший лейтенант госбезопасности Демьянов, инспектор контрольно-инспекторской группы при первом заместителе народного комиссара внутренних дел.

Раскрытое удостоверение на уровне груди, пусть читает.

— Но я же сам вёл дело…

— Дуболом вы, Рожнов. Глупый дуболом. Хоть и старательный. Всё. Разбежались.

Москвичам не до того, они ликуют, приветствуя славных зенитчиков, гордо едущих в кузовах арттягачей «Коминтерн». Много ли вас, ребята, дожило до Парада Победы 24 июня 1945 года?

А вот и суета с построением колонн трудящихся началась. По районам, по предприятиям.

— Вы, товарищ, из какого цеха будете? — подбегает к Демьянову полноватый живчик. — Что-то я вас не помню.

— Из кочегарки, — на все тридцать два зуба скалится Николай, демонстрируя нераскрытое удостоверение.

Живчик удовлетворённо кивает и переключается на группу молодых женщин, увлечённо обсуждающую какие-то свои насущные проблемы. Вдруг одна из них, случайно бросившая взгляд в сторону Николая, в ужасе округляет глаза.

Рефлексы, вбитые ещё в учебке ДШБ, сработали отлично. Тем более, Николай все эти месяцы всеми силами добивался, чтобы новое тело слушалось его не хуже, чем прежнее. Шаг влево, и под правым локтём Демьянова, едва не зацепив пиджак, мелькает сталь «финки». Перехват запястья левой рукой, удар локтём правой, локоть тормозит обо что-то твёрдое. Перекошенное от злобы и боли лицо Федота, «жениха» незабвенной Матрёны. Куда-то в область почки метил, падла!

— Сука позорная, — хрипит Федот, и нож звенит об асфальт.

Следом, но уже без звона, с асфальтом встречается вся тушка «блатного». Для верности — удар ребром ладони по шее, чтобы не трепыхался. Ага, а вот и знакомый постовой на непонятную суету движется.

— Что тут случилось?

— Зови Рожнова. Я ему работу нашёл, — зло ухмыляется Николай. — Сбылась его мечта снова повстречаться со мной в здании МУРа.

— Всё равно я тебя достану, — оскалился Маленький разбитой об асфальт мордой, пока его вели к ожидающему на боковой улочке «воронку». — Много мне не дадут, годик-два, отсижу, и тогда уж…

— Ой, сомневаюсь, что годик-два, — ухмыльнулся Николай. — Как бы ты под «вышку» по пятьдесят восьмой не загремел. Забыл, какое сегодня число, и в какой момент ты на меня покушался? Не на грузчика Стёпу Шеина, а на старшего лейтенанта ГУГБ, находящегося при исполнении. Тебя Мотька не предупреждала?

И тут Федот Маленький завыл, поняв, наконец, во что он вляпался.

— У тебя явный талант находить себе врагов, — пробухтел Румянцев, когда узнал о происшествии.

— Кире об этом не рассказывай. Ладно? Ей в её положении сейчас не стоит переживать.

— Я правильно тебя понимаю? — после секундной паузы отреагировал Анатолий.

— Ага. Доктор подтвердил, — счастливо улыбнулся Демьянов. — Только не называй меня камикадзе: я сам понимаю, насколько для неё это может быть опасно. Только сейчас аборты запрещены, да и если бы были разрешены, у меня бы язык не повернулся, чтобы послать её на убийство собственного ребёнка.

— Я всё понял. Кроме того, что такое камикадзе. Судя по звучанию слова, что-то японское?

— Японское. Дословно — «божественный ветер». Так называли лётчиков-самоубийц, которые атаковали самолётами, начинёнными взрывчаткой, американские боевые корабли. В 1944-45 годах, когда японцы уже не тянули морскую войну с Америкой.

— Фанатики, — презрительно скривил губы Румянцев.

— Наверное. Но очень похожие на нас. Только они шли на верную смерть за «Божественного Тенно», а мы — за Родину, за Сталина. Вот, послушай. Это написано уже в двухтысячные, но, как мне кажется, гениально передаёт философию этих самых «фанатиков»:

Я по совести указу

Записался в камикадзе.

С полной бомбовой загрузкой лечу.

В баке топлива до цели,

Той, которая в прицеле,

И я взять её сегодня хочу, — негромко запел Николай песню Розенбаума.

— Ты не путай фанатизм прислужников империализма с сознательным самопожертвованием советских людей ради идеалов социализма, — нахмурился Анатолий.

— А ты уверен, что простой парень Сашка Матросов, закрывая грудью амбразуру вражеского дзота в феврале 1943 года, думал об идеалах социализма, а не мечтал о том, что после Победы зацветут ещё его деревья в саду? Я, например, глубоко сомневаюсь, что мой дважды раненый снайпером, истекающий кровью дед, из последних сил выпуская очередь из «Максима» в ранившего его снайпера, думал об идеалах. И открою тебе маленький секрет: побеждать немцев мы начали, когда красноармейцы начали сражаться не только за идеалы — обрати внимания, я сказал «не только», а не «не за идеалы» — но и за те самые сады, за жизнь рождённых и нерождённых детей, за саму возможность существования своей Родины.

— А ты? Ты воевал за те самые сады или за идеалы?

— Первый раз — за жизнь. Второй — и за жизнь совершенно неизвестных мне людей, и за идеалы. Я же не отрицаю их важности, я говорю только о том, что нельзя всё мерять исключительно ими. Жизнь намного сложнее моделей, разработанных теоретиками. Просто в силу того, что любая модель, даже самая верная — это упрощённая схема действительности. Прав был Эйнштейн, говоря о том, что всё в мире относительно, и результат измерений зависит от выбранной системы координат. И не только в физике, но и в жизни.

— Так можно договориться до чего угодно, — нахмурился Анатолий. — Нет, вряд ли ты будешь оправдывать империалистов — я уже немного тебя знаю. Но, помимо них есть и те, кто стремится к роскоши, к личному обогащению, к антисоциальном образу жизни.