— Мужики, что со мной?

— Заговорил!

— Подожди, Саша, — остановил лейтенанта Николай и обратился к пострадавшему. — Как ты себя чувствуешь?

— Как будто меня через мясорубку прокрутили… Где я.

— Потом, всё потом. Скажи лучше, что ты последнее запомнил.

— Переходил Невский. Мокрый асфальт. От прошедшего троллейбуса оторвался контактный провод…

— Девушки, быстро одевайтесь! Нам надо срочно уезжать. Анатолий, подойди к нам. Быстрее!

— Ты думаешь?.. — широко открыл глаза Удовенко.

Николай сделал знак рукой: помолчи!

— Это хорошо, что ты запомнил, как всё произошло. Помнишь, какой сегодня день, как тебя зовут, сколько тебе лет?

— Помню. Четвёртое сентября 1968 года, зовут меня Павел Валентинович Воронцов, сорока пяти лет от роду.

— Кузнецов, позаботься, чтобы женщины сюда не подходили, пока мы разговариваем, — быстро сориентировался глава ОПБ-100. — По крайней мере те, у кого подписки нет.

— Ребята, какая подписка? — кажется, начало возвращаться зрение к очередному «попаданцу». — И почему вы в трусах посреди города?

— Ты только не волнуйся, Павел Валентинович, но ты сейчас не в Ленинграде, а на берегу Истринского водохранилища.

— Но как я туда попал? Я же был на Невском. В кои-то веки решил подняться на Исакий, а тут такое…

— И это ещё не всё. Во-первых, сейчас не сентябрь 1968 года, а июль 1940. А во-вторых, тебе не сорок пять лет, а пятнадцать.

— Да что ты несёшь?!

Значит, и впрямь начал приходить в себя.

— На руки свои посмотри, Павел Валентинович. Кира, принеси зеркальце! — крикнул выглядывающей из-за машины жене Демьянов.

Воронцов поднял руки к глазам, а потом и вовсе приподнялся на локтях, чтобы осмотреть остальные части тела. А тут и Кира подоспела со своим зеркальцем из ридикюля. Поймав в зеркале собственную физиономию, «попаданец» со стоном рухнул назад.

— Что с ним? — всполошилась Кира.

— Всё нормально. Я также отреагировал, когда увидел своё новое тело.

— Николай! — одёрнул подчинённого Румянцев.

— Всё нормально, Толя. Ты же знаешь: соответствующий допуск у неё есть. А то, что это не совсем прежний Васька, остальные быстро поймут. Но им это хотя бы можно будет объяснить последствиями удара молнии. Всё, иди, любимая. Дальше действительно начинаются «игры больших мальчиков».

— Какие игры? Какой Вася? Какое новое тело? Какой 1940-й год? Кто вы такие? И вообще: что происходит?

— Я всё объясню, Павел Валентинович. Главное — не нервничай. Ты действительно самым невероятным образом перенёсся из 1968 в 1940 год. Но не твоё тело, а твоё сознание. Это не единичный случай. Нам известно ещё несколько подобных. Почему и как это произошло, мы не знаем, но связываем с воздействием шаровой молнии, которой за двадцать минут до того, как ты очнулся, убило племянника Саши Удовенко, Васю.

Сашкино лицо вытянулось от удивления, а в глазах мелькнула паника.

— Да, Саша. Это так и есть. Твой племянник действительно погиб. Ты же видишь, что это больше не он. Но об этом будем знать только мы. Для твоей сестры он только потерял память. Поэтому почти для всех ты, Павел Валентинович, теперь Василий…

— Черкасов, — машинально выдавил из себя лейтенант госбезопасности.

— Василий Черкасов пятнадцати лет от роду. Позднее Удовенко тебе поведает другие ключевые факты твоей новой биографии. Мы — сотрудники Госбезопасности, которые уже сталкивались с подобным. А поскольку тема «переселения душ» засекречена до невозможности, рассказывать о том, кто ты есть на самом деле, ты никому не имеешь права. Кстати, расскажи о себе. Пока кратко: где служил, где работал, где жил. Подробности потом.

Воронцов, похоже, ещё не до конца поверил Демьянову, но противиться не стал.

— В сорок втором призвали после окончания второго курса авиационного института, присвоили звание техника-лейтенанта и назначили командиром ремонтного взвода «двигателистов» в батальоне аэродромного обслуживания авиаполка. До конца войны дослужился до командира роты.

— Какие самолёты?

— Разные. Яки, «Лавочкины». После войны заочно закончил институт, возглавил БАО полка, осваивавшего реактивную технику. Да вы, наверное, ещё не слышали про такую, если не врёте.

— Знаем про них, — кивнул Николай и повернулся к начальнику ОПБ. — Это называется — не было ни гроша, а тут целый алтын! Продолжай, Павел Валентинович.

Румянцев молча кивнул, соглашаясь с эмоциональным выводом Николая.

— К началу шестидесятых дослужился до майора, но тут… Пришлось уволиться из армии.

— Хрущёвский отказ от самолётов и танков в пользу ракетного оружия?

— Он самый. Так вы и про это знаете?

— Знаем. Я же говорил — вы не первый попаданец в пошлое, с которым нам приходится иметь дело.

— Работу нашёл в ленинградском аэропорту. То же самое: обслуживание двигательных установок, но гражданских самолётов. Уже в должности мастера участка.

— Какие машины знаешь? Туполев? Антонов? Ильюшин?

— Да почитай все. От поршневиков до реактивных и турбовинтовых.

— Отлично! Как себя чувствуешь? Сам идти сможешь?

— Надеюсь…

— Тогда пробуй встать. Вон, для тебя лежит одежда. Если что — «дядя Саша» поможет. Нам просто сверхсрочно нужно в Москву. И запомни: для всех ты Вася Черкасов.

— А можно ещё раз мне дать зеркало?

Демьянов молча протянул круглое зеркальце без ободка.

— Может, всё-таки хоть чуть-чуть ухи́ поедим? — взмолилась жена Румянцева. — Обидно выбрасывать…

Воронцова ещё покачивало от слабости, и одеваться ему помогал потерянный Удовенко, у которого в голове творилось чёрт знает что. Ну, да. Его можно понять: вот у него был племянник, и вдруг его уже нет. При этом он всё же как бы есть, но на самом деле — это совсем не он.

— Давайте. Двадцать минут всё равно ничего не решат, а Василий за это время хоть чуть-чуть в себя придёт. Да и ожог надо обработать, чтобы заразу не занести.

Разряд пришёлся в плечо, и на этом месте обожжённая кожа бугрилась водянистым пузырём, лопнувшим при неосторожном движении, и «попаданец» кривился от боли от липнущей рубахи. Благо, у Алёны (судя по многим мелочам, скорее всего, студентки-старшекурсницы мединститута) нашлась небольшая аптечка, в которой обнаружился стрептоцидовый порошок. Ожог она обмотала бинтом, а сгоревшие ресницы (счастье, что Васька в момент удара сидел с зажмуренными от страха глазами!) и подпалённые брови со временем и сами отрастут. Ещё покраснения обнаружились на, пардон, ягодицах и пятках. Но только покраснения, а не серьёзные ожоги. Видимо, из-за того, что разряд пронизал всё тело, у парня и остановилось сердце.

Ушицы, оказавшейся весьма неплохой, он тоже похлебал, морщась при каждом движении правой рукой.

— Остатки заберёшь себе на квартиру. Я сомневаюсь, что Василия сегодня отпустят, а тебе хоть пожрать дома что-то будет, — распорядился Демьянов, приматывая крышку от ведра с шашлыками к такому же с остатками ухи.

Всю дорогу Александр по приказу Румянцева рассказывал «племяннику» о его жизни. Так он хоть как-то сможет адаптироваться в своей новой жизни. Пусть «перестанет узнавать» школьных товарищей и дворовых приятелей, но хоть будет знать об их существовании, о некоторых подробностях семейных взаимоотношений, привычках и особенностях характера «родителей». Не полный ноль, как это было в такой же ситуации у Демьянова. Правда, Кольке было легче в том плане, что в огромном городе его фактически никто не знал.

По дороге остановились у ближайшего сельсовета, и Румянцев, выдернув из дома председателя, всё-таки переговорил с Москвой.

— На окраине нас встретит сопровождение, — предупредил он Николая. — А женщин высадим у станции метро на площади Дзержинского.

— Про врачей не забыл? — спохватился тот.

— Не забыл.

— Как шеф отреагировал на открытие Проекта 19/68?

— А как ты догадался, что я именно этими словами и объяснил ему ситуацию? — засмеялся Анатолий. — Линия-то незащищённая, вот и пришлось пользоваться этим… как его?.. Изжоповым языком. Охренел шеф. И переспросил, уверены ли мы в этом. В общем, к нашему приезду и какая-то легенда будет готова.