«Молодой» тоже не выглядел юношей. На вид — между тридцатью пятью и сорока. Но второй явно постарше и держится как человек, привыкший, чтобы ему повиновались.

— Вы не представляете, герр… Простите. Вы не представляете, Вилли, насколько сложно в Москве найти кофе. Даже не хороший кофе, как его умеют делать в Вене, а просто кофе. Так что я не упускаю ни единой возможности насладиться этим напитком, когда приезжаю в Берлин. Но, как я понимаю, вы пригласили меня отнюдь не ради того, чтобы я мог это сделать.

— Это верно. И то, что пригласил, а не приказал явиться, тоже верно. Хотя мы, по большому счёту, и делаем одно и то же — защищаем интересы Фатерлянда — но формально относимся к разным ведомствам. Так что я могу вас только попросить. И вам очень нежелательно открыто появляться в… гм… нашем учреждении.

Курт согласно кивнул и развёл руками.

— Да, я понимаю это.

— Дело в том, что я сейчас курирую работы по урановой проблеме. Как вы знаете, ради здоровой конкуренции руководство Рейха разделило лиц, занимающихся этими исследованиями, на три независимых группы. Дело многообещающее, но нескорое. К тому же, лимонники сумели нам подгадить, взорвав норвежский завод по производству тяжёлой воды и успев вывезти основную часть его готовой продукции.

— Вы считаете, что они тоже занялись этим вопросом? Но я никогда не работал в Англии, и не имею ни малейшего представления о том, куда англичане могли её вывезти, — решил опередить коллегу «молодой».

— Возможно. Очень возможно, что занялись. И то, что для них понадобилась тяжёлая вода, говорит, что наши учёные на верном пути. И не только это. Нашему… гм… учреждению удалось перехватить также запрос агентам Коминтерна с требованием добывать любые данные, касающиеся технологии производства тяжёлой воды. Мало того, был замечен интерес русских к местности, где находился тот самый взорванный завод. И это очень настораживает.

— Русские и урановая проблема? — удивился Курт. — Хотя… Если учесть переезд в Россию Ферми и Пантекорво, то их интерес может быть не столь уж необычным.

— Вот и мы считаем так же.

— Хорошо, Вилли. Я попытаюсь отыскать информацию, касающуюся деятельности этих итальянцев. Хотя это будет очень непросто: Ферми настолько напуган историей с попыткой его похищения, что придётся действовать через местную агентуру.

— Попытка похищения, — недовольно проворчал «старый». — Не было никакой попытки похищения. Похоже, это была чья-то инсценировка. Либо лимонников, либо большевиков. Тем более, в то же время, когда в Швеции находился Ферми, там отмечено пребывание русского диверсанта Эйтингона. По крайней мере, никто в Рейхе не отдавал приказа похищать этого итальянского еврея. У нас и без него достаточно своих евреев.

Собеседник несколько раз понимающе кивнул. Логика подсказывала, что это действительно, скорее всего, русские. Если судить о том, где в результате всей этой истории оказался итальянский физик.

— К сожалению, русские, как и мы, полностью прекратили публикации в научной прессе всего, что может относиться к исследованиям урана и других радиоактивных материалов.

— Да, наши аналитики тоже обратили на это внимание. Поэтому нам нужна любая. Слышите? Любая информация, касающаяся данного вопроса.

— Но почему нельзя было эту задачу поставить передо мной в официальном порядке?

— Увы, Курт. Как мне кажется, адмирал недооценивает значимость данного вопроса.

— Ну, да. Его больше интересует количество русских танков и самолётов.

— Нас это очень интересует. Особенно в свете того, что у группы Ровеля начались проблемы с полётами над Россией. Восточнее Москвы пропало уже три высотных разведчика. Подать запрос об их судьбе, как вы понимаете, мы не можем, а сами русские молчат, словно ничего не произошло.

— Может быть, отказ техники?

— Возможно. Но тогда большевики всё равно нашли бы обломки, по которым легко определить принадлежность бывшего самолёта. И отреагировали на них нотой протеста.

— Тем более — если пилотам удалось посадить машину…

— Исключено. Даже если посадка произошла без происшествий, то в каждом самолёте имеется заряд взрывчатки, предназначенный для его уничтожения. Да и, судя по вашим же докладам, у России нет высотных перехватчиков, способных подняться на высоту, на которой летают «Юнкерсы» и «Дорнье» Ровеля.

Мимо протарахтел выхлопной трубой мотоцикл, и дипломат молча проводил взглядом едущего на нём фельд-жандарма. Непривычная для столицы картина, но мало ли что понадобилось в городе грозе армейских водителей.

О том, что только-только закончилась сухопутная операция против франко-британских войск, а в небе над Каналом идут ожесточённые воздушные бои, почти ничего не напоминает. Обычный мирный город со своими повседневными радостями и заботами. Разве что, время от времени мелькнёт в городской толпе мундир отпускника или повязка выздоравливающего раненого. Ну, и по радио, включённому какой-то домохозяйкой в квартире с распахнутыми окнами, чаще, чем год назад, звучат бравурные армейские марши.

Несмотря на блокаду, объявленную лаймиз, нехватки в продуктах не ощущается. Топлива навалом (спасибо американским нефтяным компаниям, поставляющим нефтепродукты Рейху через Испанию), гражданские машины ездят. Школьники старших классов в шортах усердно крутят педали велосипедов, отправляясь на последний перед началом учебного года пикник. Заливисто хохочут возле балагура-мороженщика девушки. Милая сердцу Германия живёт обычной жизнью.

— Я писал о серийных машинах. Но в последнее время большевики испытывают несколько типов экспериментальных, которые, возможно, дотягиваются и до них. И вообще у них ведётся серьёзная работа по разработке нового оружия. Не смотрите на меня так, Вилли. Пока ничего определённого сообщить не могу. Только разрозненные сведения. В частности, по информации от одной болтливой секретарши из Сталинграда, там запускается в производство новый русский танк. И для контроля над этим процессом из Москвы приезжал его конструктор, некий Кошкин, ранее возглавлявший танковый завод в Харькове.

— Если танк оказался настолько успешный, что его запускают уже на втором заводе, значит, этот Кошкин переведён в наркомат?

— Если бы! Его отправило в командировку некое «номерное» учреждение. Есть, знаете ли, у русских такое правило — всему, что связано с вооружениями, присваивать номер. Завод, конструкторские и технические бюро… Доннер веттер! А ведь этого самого Кошкина отправило в Сталинград не конструкторское и не техническое бюро, а проектное. Это что-то новенькое у русских. И значился он, согласно командировочному удостоверению, начальником отдела бронетехники. А это значит…

— Это значит, что данное бюро является головным для целого ряда направлений разработки и внедрения русских вооружений. И бронетехника — всего лишь одно из этих направлений. Неплохо было бы внедрить своего человека в эту структуру.

Курт грустно покачал головой.

— Я прекрасно это понимаю, но вы… Вилли, не вполне понимаете русские реалии. Большинство этих «номерных» учреждений находятся под очень плотным контролем НКВД. Зачастую невозможно даже установить их местонахождение, а не то, что направление деятельности. Ходят слухи, что некоторые из данных заведений работают на территории тюрем.

— Своеобразный подход к обеспечению секретности, — покачал головой Вильгельм. — Но нельзя не согласиться с тем, что очень надёжный. К сожалению, у нас такое применить невозможно. Хотя… Кстати, вы не можете узнать от своей болтливой секретарши из Сталинграда, кто именно подписал командировочное удостоверение этому русскому конструктору танков?

— Пожалуй, пока я нахожусь в Берлине, мне следует прикупить дюжину пар шёлковых чулок, — подмигнул собеседник Курт, почувствовавший, как охотничья собака, надёжный след добычи.

— Она хоть хороша собой, эта секретарша?

— Помилуйте, Вилли. Откуда я могу это знать? Она в Сталинграде, я в Москве. С ней контактирует наш агент, но никак не я. Даже если она и страшилище, то это его проблемы, а не мои. Но какой бы ни была эта женщина, после такого подарка она станет намного словоохотливей. Особенно — в России, где носить шёлковые чулки могут позволить себе лишь жёны и любовницы очень немногих счастливчиков, выезжающих за границу.