Приподняв руку с изяществом, которое любую женщину заставило бы почувствовать себя грубым и несовершенным созданием, Рик Без Исповеди полюбовался своими ногтями.

— Говорят, в Эрденоне вы, сударыня, разогнали единолично чуть ли не целую толпу? — томно протянул он.

— Ну, толпу разогнал господин Тальви со слугами. А я всего лишь расквасила пару физиономий.

— Как сказал один поэт, некоторые физиономии от этого хуже не станут…

Разговор происходил в отдельной комнате «Ландскнетта». Присутствовали Альдрик и Тальви, молодой Ларком ожидался. Прямо полномочный совет заговорщиков. Приходи и вяжи их всех сразу. Между прочим, так бы оно и было в случае опасности, не сиди я среди высокородных господ. Меня здесь всегда предупредят. Эту гостиницу в Новой гавани, предназначенную для чистой публики, открыл бывший наемник, который вышел в отставку, умудрившись не только сохранить шкуру, но привезти в Свантер изрядную добычу. На вывеске в знак признательности он приказал изобразить тяжелую пехотную шпагу, каковой, без сомнения, и был обязан своим последующим благосостоянием. Дела у него пошли вполне недурно, однако насладиться спокойной жизнью счастливчик не успел — открылась старая рана, он заболел и умер. А у вдовы, оставшейся без защиты, гостиницу попытались отобрать. Не мне объяснять, как это делается. Но я случайно оказалась рядом и предприняла все от меня зависящее, чтоб эти действия не увенчались успехом. И вдова сохранила ко мне признательность. Она, кстати, уже не была вдовой, о прошлом годе справив новую свадьбу, но вывеску, напоминавшую о первом муже, менять не стала — возможно, из суеверия.

Хлопнула белая занавеска, отброшенная ветром от окна, на миг приоткрыв многочисленные причалы Новой гавани и лес мачт между ними. Комната находилась на втором этаже, и улица уступами спускалась к порту.

Я поднесла к губам бокал с фораннанским.

изувеченная буква f, то ли половина елки и галка на боку, а сзади — то же самое вверх ногами. Как в картах.

Через несколько минут я окликнула Луциана.

— Вот, старик, убедись. Ты сам дал мне эту тетрадь. Смотри — ни одного листа не вырвано. — Я раскрыла рукопись и стала листать. Луциан оцепенело следил, как мелькают страницы, покрытые рядами непонятных значков. — Теперь я кладу тетрадь на место — туда, где она лежала. И запираю ящик. Бери свечу, и пошли отсюда.

Конечно, я могла бы и сама взять свечу и не заставлять сторожа, который был почти вдвое старше меня, гнуть спину. Но я предпочла, чтоб у него руки были заняты, а у меня — свободны. И не ради его унижения, ей-богу.

Выбиралась я из гильдии с большими сложностями, чем вошла, — хотя так оно обычно и бывает. Проще всего было сделать скользящую петлю и спуститься вниз. Но у меня возникло сомнение — а что, если Луциан выйдет из оцепенения и сбросит незакрепленную веревку? Сомнительно, чтобы я убилась, падая с такой высоты, но шум будет, а он мне ни к чему. Поэтому я забросила кошку на крышу, поднялась туда, потом переправилась на крышу соседнего дома по Соляной, а уж оттуда спустилась, причем даже не по веревке — там оказалась изумительной прочности водосточная труба, свинцовая, в виде дракона — не потомок ли то был драконов с эрдских кораблей, прибившихся к берегу будущего Свантера?

Теперь Луциан мог сколько угодно поднимать тревогу. Но я сомневалась, что он это сделает. Больше страха за племянника (которому, сказать по правде, ничего не угрожало, кроме тех болезней, что влечет пьянство и общение с гулящими девицами) его удержит боязнь позора — как же он, столь безупречный, так прокололся? а также сознание, что архивный документ благополучно вернулся на отведенное ему Богом и каталогом место. На самом деле это был, конечно, чистейший блеф. Удостоверившись, что тетрадь — та самая, что мне нужна, я быстро подменила ее другой, спрятанной под кафтаном. Ставка моя была на плохое освещение и на то, что Луциан не заглядывал в рукопись Арнарсона и не сумеет отличить одни непонятные значки от других. Вдобавок вторую тетрадь я ему в руки не давала и поставила ее на место сама.

Откуда взялась вторая тетрадь? Разумеется, я не проводила всю неделю, вырисовывая значочки и крючочки. Тут должно вернуться к упомянутому ранее мною прощанию с Соломоном Соркесом. После того как он подарил мне перстень, сразу же уйти было бы неловко. Мы еще побеседовали о том о сем и побродили по дому. Все необходимое было оттуда уже вывезено или распродано, но Соркес жаловался, что за долгие годы, что его семья провела в Свантере, в доме скопилось множество всякой всячины, которую, как говорится, продать невозможно, а выбросить жалко. И пока он сетовал, среди этих ненужных вещей, что стояли стопками или грудами лежали на полу, я увидела тетрадь такой же величины и объема, как обрисованная мне Тальви. Не в шагреневом переплете, нет, конечно, в тряпичном…

— А это что? — полюбопытствовала я, открывая тетрадь. Вид у заполнявших ее значков был самый загадочный.

— Это кухонная книга моей дорогой Рохеле, — ответил Соркес. — Она записывала туда разные поваренные рецепты…

Тут он пустился в описание достоинств своей покойной супруги по части приготовления пищи, достоинств, коих дочери, ныне уже замужние, нисколько от нее не унаследовали, а о дуре жене Джоэля, которой предстоит вести хозяйство в новом доме в Дальних Колониях, и речи нет. Эти воспоминания почти довели его до слез.

— Какой у вас любопытный перстень, — вдруг признес Альдрик. — Я ошибаюсь или на нем какой-то значок?

— Инициал, — сказала я, не вдаваясь в подробности. — Буква «Н». Меня зовут Нортия, если вы не забыли.

— Нортия. Насколько я помню, в каком-то древнем языке так звали богиню Судьбы.

Я отнеслась к подобной трактовке с недоверчивостью. Поскольку привыкла думать, что мое имя созвучно со словом «север» и от него образовано.

— Вы разбираетесь в древних языках?

— До того как поступить в гвардию, я шесть лет пробыл в коллегии августинцев в Тримейне.

Удивительные там, должно быть, были нравы, в этой коллегии, подумала я. Впрочем, чему тут удивляться…

— В вашем обществе, господин Руккеркарт, немало образованных людей. Вы не считаете, что это может вредно сказаться в момент решительных действий?

— Себя вы тоже относите к числу образованных?

— Отнюдь. Я даже приходской школы не посещала. Тальви ничем не выдал, будто его сколько-нибудь задел последний обмен репликами, но под его взглядом я поставила бокал на стол, ощутив, как заныли свежие синяки на запястье.

Не знаю, прибыли ли они с Альдриком в Свантер вместе или встретились уже здесь. Известие, что меня ждут в «Ландскнетте», исходило от Тальви, и застала я его там одного.

— Книга? — спросил он меня без околичностей. Я молча выложила перед ним творение Арне Арнарсона, которое успела полистать на досуге для расширения кругозора. Но без особой пользы. Лучше бы это в самом деле была поваренная книга. Этот секретаришка Арнарсон много чего о себе воображал. Кое-где в тексте он намекал, что свод он готовил не просто так, но для особых, избранных читателей, себя же пышно именовал «посланником, рассеивающим тьму». Если же, мол, послание не дойдет до тех, кому оно предназначено, «наследие будет утрачено». Что, стало быть, и обозначали руны — истинные и перевернутые. Иными словами, за тайнопись без шифровальной книги не берись, все равно ни черта не поймешь. Стоило туману напускать.

Тальви вытащил из-за пазухи какой-то пергамент, раскрыл книгу Арнарсона, уселся за круглый гостиничный стол и принялся целеустремленно листать рукопись. Нашел нужное ему место и стал сверять свой пергамент со шпаргалкой Арнарсона. Я тем временем уселась за стол, по опыту зная, что от патрона приглашения ни в жизнь не дождешься, и подперла руку кулаком, изготовившись ждать, и долго, если потребуется.

Тальви, наконец, оторвался от увлекательного чтения, уставившись перед собой.

— Тройнт, — пробормотал он. — Мог бы и сам догадаться…

Тройнт? Если мне память не изменяет, это крупное аббатство дальше, к северо-востоку. Реликвии какие-то, место паломничества… Меня что же, теперь туда погонят? Только ограбления церкви мне для полноты биографии и не хватало. Ни к чему хорошему эти шляния по церковным подземельям не приводят, покойный Форчиа мог бы подтвердить…