- Ты взвинченная сегодня. Что случилось?

- Ничего, все хорошо, - протараторила я.

- Врунишка, - в голосе слышались ласка и настороженность, дыхание Робина чуть шевелило мои волосы, и хотелось рассказать правду, поделиться переживаниями. Мне стало бы легче. Мне. Но не ему. - У тебя ясновиденье, у меня чутье. Поэтому я чувствую, знаю, что что-то не так.

- Просто сегодня какой-то не мой день, – нарочито беспечно ответила я. - Бывает. Пройдет.

Его губы легко коснулись кожи у самого уха.

- Ты помнишь, что вместе – это вместе? Захочешь рассказать – я рядом и сделаю все, чтобы помочь.

- Я помню, - шепнула я и, не сдержавшись, обняла Робина.

Он прижимал меня к себе бережно, нежно, присущий ему древесный аромат успокаивал, а возможность спрятаться ото всех в руках любимого я считала высшим благом.

Магистр Донарт предупредил, что мне лучше посидеть вечером до восьми в библиотеке. Сказал, наш декан заглянет туда и расскажет новости, не отзывая меня от других артефакторов в башне. Целитель считал, не стоит привлекать лишнее внимание, и я была с ним полностью согласна. Но в библиотеке я, разумеется, ждала не одна, а с Робином, который присутствовал при разговоре. Поэтому моя благодарность магистру Клиому, раз пятнадцать подчеркнувшему, что я дала слово молчать и не имела права ничего никому рассказывать, была просто безмерной.

Долгожданная новость сняла камень с моей души. «Бейсболистам» не удалось совершить задуманное. Да, чип мамы Робина активировали. Иначе нельзя было бы возбудить уголовное дело. Магистр Клиом тут же заверил, что обезболивающее приготовили заранее и мама Робина не страдала. Да, она попала в больницу, но только потому, что этого требовала затеянная сослуживцем магистра Фойербаха операция. Ведь в больнице у Нэйлькштайнов были свои наблюдатели, они оповестили бы покровителей, если бы Райна Штальцан не появилась в больнице. Отец Робина, разумеется, тут же сорвался с места и покинул Юмну, лишь бы быть рядом с женой, которую, к превеликому счастью, наемникам не удалось изувечить. Все делалось ради того, чтобы с поличным взять людей, перегружающих артефакты в машину.

- Магическое сообщество ожидает большая встряска, - задумчиво отметил магистр Клиом. — Но это и хорошо. Департамент давно пора менять. Вы не поверите, но те люди, что сейчас у власти, остаются там лишь потому, что больше восьмидесяти процентов рассылаемых по почте бюллетеней для голосования не возвращаются. Современные маги их просто не заполняют.

- Поверю, - хмыкнула я. - Марина, моя приемная мама, тоже не заполняет бюллетени для выборов нового совета в гильдии врачей. Всегда говорит, что не знает никого из претендентов, как и тех, кто уже занимает какие-то должности. Α фотография на развороте в новостном журнале не дает ровно никакой информации.

- И тут такая же ситуация, - кивнул декан. - Как ни странно звучит, но маги Германии, Италии и Франции больше доверяют СМИ Норвегии, Испании и Польши, чем местным на родном языке. А о предвыборных кампаниях я лучше умолчу. Думаю, это будет действительно политкорректно и, главное, цензурно.

Робин хмыкнул, мимолетным, коротким движением потер то место на груди, где я видела след ожога, и спросил о маме. Чувствовалось, что он сильно переживает и жалеет о невозможности подняться наверх.

Робин тяжело воспринял то, что я от него таилась. Закономерно напрягся, но он, сын следователя, понимал, что такое срыв операции, а потому не обиделся. Он об этом при магистре не говорил. Я, следуя заветам Марины, вызвала Робина на откровенность позже. Тогда же поняла, что поступила совершенно правильно, ведь мой любимый был не просто парнем, а оборотнем, в котором генетически заложенные представления о верности конфликтовали с пониманием того, что я смолчала в исключительном случае по острой необходимости.

Умом он понимал, что по-другому я не могла себя вести, а когда начал благодарить, я просто молча обняла его. Он поцеловал меня. Теплая ладонь легко касалась лица, нежный поцелуй пьянил лаской. Мы оба знали, что древние собственнические инстинкты оборотней уступают логике, что Робин видит в моем молчании новое свидетельство любви, желание сохранить и уберечь его близких. Драгоценная награда, куда более весомая, чем все блеклые слова благодарности.

Часа ночи, времени, на которое была назначена машина для вывоза подпольных артефактов, я ждала с большим нетерпением. В башне, сжимая ладонь безмолвного Робина. Он сказал, что его отец наверняка там, и надеялся, тот спустится в Юмну. Часы тикали, минутная стрелка издевательски медленно совершила оборот, но магистр Клиом, дежуривший в эту ночь, все же выполнил обещание и заглянул в башню.

- Поймали. На месте. С товаром, - коротко припечатал декан. - Сопротивлялись отчаянно, но никого из наших не ранили. Ваш отец цел, здоров и очень занят, господин Штальцан. Ложитесь. Единственный способ помочь ему – учиться, успевать по всем предметам. Остальное – дело расследования и политики.

Дышать стало легче, будто камень с души свалился. Робин слабо улыбнулся. По отклику его ауры на слова магистра Клиома я чувствовала, что Робин успокоится только, когда поговорит и с отцом, и с матерью сам. Без посредников. Но ему стало легче намного, это тоже ощущалось очень явственно.

- У меня для вас письмо, господин Штальцан, - магистр Клиом протянул белый конверт. - Ваш отец не сказал, от кого, но я подозреваю, это от вашей матери. Она ведь знает, что вы волнуетесь.

Прозвучало тепло, с участием, а приободряющая улыбка декана делала его лицо еще более красивым, чем прежде.

Несколько строк от родителей Робин перечитал много раз. Короткое письмо помогло ему поверить, что все действительно обошлось малой кровью и его семья в безопасности. За Марго весь этот день присматривал дедушка, дом был под наблюдением полиции, за мамой в больнице приглядывали надежные люди. Они не допустили бы, чтобы ей что-нибудь подмешали в еду или навредили другим способом.

Желая доброй ночи, Робин поблагодарил меня за то, что я до самого вечера молчала.

- Я бы с ума сошел, если б знал, что там наверху творится, – признал он.

Утро началось прекрасно. Рихард Штальцан после трудного дня и целой ночи напряженной работы ждал сына перед завтраком у башни. Рядом с сияющим от радости и облегчения Робином следователя можно было принять за немага, настолько истощенной и бледной была его аура. Тем заметней стали алые проблески, откликавшиеся на эмоции.

- Я все хотела спросить, что означает двухцветность твоей ауры. В книге, а я уже больше четверти прочла, ни слова до сиx пор об этом не было.

- Тут просто все, - поблагодарив за то, что я налила ему кофе, Робин пожал плечами. - Я ж оборотень. Другая ипостась у меня волчья, поэтому второй цвет ауры красный.

- Звучит так, будто есть и другие цвета, - заинтригованно уточнила я.

- Есть, - намазывая булку маслом, охотно ответил он. - В Индии, например, много оборотней-змей, у них зеленый цвет добавочный. В Китае, Японии и России лисы живут, у них такой янтарный. Знаешь, бывает коричневатый янтарь?

Я кивнула.

- Вот такой, золотисто-коричневый. Красиво.

- Говоришь так, будто видел, - улыбнулась я, радуясь тому, что разговор об оборотничестве впервые был приятным и светлым.

- Ага, давно, правда. Единственная оборотница не из клана, которую я видел. Она приезжала с другими магами, чтобы научиться делать противоядие от той заразы, что десять лет назад всех косила.

- А еще другие цвета есть?

Он кивнул:

- У медведей белые росчерки, но медведей по пальцам посчитать можно. Чистокровный вообще один остался.

- А что так?

- В Αмериках вообще мало магов осталось. Знания они утратили, ну, большую часть. В прошлом веке были попытки восстановить знания. Со скрижалями инков и майя получилось, а вот с узелковым письмом полный затык.

- Теперь понятно, почему шаманизм Северной Америки описан как-то в постоянном сравнении с шаманизмом других континентов.