— Маринку знаешь, что на заднем плане… На нашем отрезанном огороде обитает?

— Нет.

— Таньку, которая Петькина сестра? Деда Кацубы внучка?

— Знаю. Но она…

— Теперь опять у деда живёт. А в их мазанке снова-здорова обитают квартиранты Копытцы. Представляешь? А в соседнем дворе, у бабы Дуси, целых пятеро завелось. И Машуня. И Валька с Наташкой. И это только внучки. А во второй их хате, что слева, живут квартиранты с дочками Ольгой и Эллой. Жуть, — разошёлся я с доказательствами и позабыл, что Николай тоже пытался вместе со мной думать о нашествии соседок.

— То, что у соседки есть внучки, я знал. Но то, что они теперь здесь живут, нет. Где же они помещаются, если ещё и квартиранты у них имеются? В тесноте, да не в обиде? Так получается?

— Как это, не в обиде? Ещё как, в обиде, — взбунтовался я. — Не было такого в нашем мире. Чересчур это. Так не должно быть.

— Успокойся. Лучше расскажи, что и как ты помнишь? Всё, что с тобою и мною было, выкладывай. А я тебе расскажу, как с моей колокольни виделось. Разберёмся помаленьку. Особенно меня беспокоит, что ты на иностранном языке лопочешь, а сам этого даже не осознаёшь.

— Во бу хой шо Хань-юй. Во хой шо Э-юй. И всё.

— Так. Китайского нам только не хватало, — замахал Угодник руками.

— Какого ещё китайского? Я же, наоборот, только что сказал, что китайской грамоты ни в зуб ногой.

— Посчитай-ка до десяти. На своём, на китайском, — потребовал дядька.

— Ич, ни, сан, ши, го…

— Это японский. А я просил по-китайски.

— И, ар, сань, сы, у, лю…

— Кошмар, — вырвалось у Николая.

— А на голландском: one, two, three…

— Это не голландский, а английский. А еще, какие знаешь? — нервно перебил Угодник.

— Да ничегошеньки я не знаю. И учил всё по одному уроку, не больше. А вот, где и когда это было, не помню. Вроде, в школе. В нашей, но только белой и двадцатиэтажной. Я там ещё Маршака какого-то читал. И совсем не того, который стишки писал. У моего что-то с элементарными частицами связано. С проблемами физики. С хиральностью и инвариантностью, с изоспинами и лагранжианами. Вот где кошмар, — припомнил я всё, чем с самого утра была забита головушка, и от чего меня смогли отвлечь лишь невесть откуда материализовавшиеся соседки.

— Нужно срочно что-то делать. Как-то тебя успокоить, — задумался вслух Николай.

— На гипноз и стирание памяти не согласен. И так не знаю, откуда я… Девчонки эти завелись. Со своей памятью как-нибудь сам разберусь. Мне уже давненько о чужих приключениях сны снятся. И о Кармалии, и про Скефия. Я даже разок Стихией во сне был. А, может, не разок.

— Неужели? — поразился дядька. — Павлу только ни-ни.

— Ему и дела до меня нет.

— Ладно. Я снова в командировку. Попробую всё узнать. Смотаюсь к твоей подружке зеленоглазке.

— К тётке-красотке? Сейчас она для меня девчушка. Ну, пока ещё третий глаз не проснулся.

— Сейчас не до шуточек. Сходи в сарай. Я тебе там… Всем вам подарок купил. За первую победу над бедой, — торжественно выговорил Угодник и ушёл в дедову хату, оставив меня озадаченно почёсывать затылок.

«Что за каша в моей голове? Всё, что не было, помню и знаю. А то, что было – ни в одном глазу. Так же не бывает», — задумался я, стоя в сарае, и не сразу отыскал глазами подарок Николая.

— Глобус! Огромный глобус! Можно начинать дальние путешествия, — раскричался я, словно безумный ребёнок, коим, в сущности, являлся.

Прямо на дедовом почтовом комоде возвышался невиданный новёхонький глобус. Не простой школьный шарик с подставкой, кое-как оклеенный цветными картами мира, а его исполинский брат. Как минимум, в три раза крупнее и, скорее всего, значительно дороже.

Надписи океанов и материков, государств и их столиц, рек и озёр, и других многочисленных географических объектов, были на английском языке. Тяжёлая резная бронзовая подставка, с такой же массивной дугой от полюса до полюса, обрамляли всё пёстрое великолепие модели земного шара. Модели моего мира.

— Фантастика, — только и смог я выговорить, когда осторожно взял в руки этот восхитительный и бесценный подарок.

«В такое сокровище булавками не потыкаешь. Рука не поднимется. А нам рабочий инструмент нужен, — засомневался я в подобных излишествах. — Как же быть? И во сне видел не такой. Тоже крупный, но другой. Не этот. Тот был утыкан булавками, словно ёжик. А мы тогда собирались…»

— Ёшеньки! Мои же бойцы, ни ухом, ни рылом о мировых возможностях, — вскрикнул я от неожиданного озарения и чуть не выронил «Адмирала».

Почему именно так окрестил это иноземное чудо, сразу не осознал. Только когда внимательнее изучил модель мира от Британского Королевского Адмиралтейства, удостоверился в своей правоте и уже вполне официально познакомился с глобусом Адмиралом.

— Уважаемый Адмирал. Я Александр из мира Скефий. Я СК-РО-АР… Кто-кто я? Какая-то ерунда в голову… Короче. Позвольте представиться. Я Александр из мира первого круга. Из Скефия. Таких миров ещё видимо-невидимо. А вы к нам, из какого прибыли? Из нашего, только из английского?

Вместо Адмирала со мной «заговорил», дунув теплом в лицо, мой разлюбезный мир.

— Помяни… Мир, и вот он. Хочешь поговорить? — обратился я к Дедморозычу после того, как осторожно поставил подарок на его штатное место – на комод.

— Фух! — подтвердил любитель бантиков и снежков.

— Про несоответствия вчерашнего и сегодняшнего дня я с тобой потом как-нибудь пообщаюсь, когда сам всё обмозгую, а сейчас… О будущем можем, как люди, пообщаться? «Душевным» методом?

— Фух! — согласился Скефий.

— Позволишь моим сотоварищам о ваших чудесах рассказать? Которые ты, и твои братья готовы нам выказать для нашего полного удовольствия, а для вашего развесёлого уравнивания.

— Фух!

— Дирижабль, или что похлеще, сотворить сможешь?

— Фух!

— А братья твои?

— Фух!

— И всем близнецам такое можно будет спрашивать у миров? Недоразумений не будет? Из-за того, что они именуют их неправильными номерами?

— Фух! Чмок!

— И никто из них не начнёт капризничать? А то наобещаю всякого, а потом опозорюсь.

— Фух, чмок!

— Татисий? — мелькнула в голове догадка о привередливом соседе одиннадцатого розлива.

— Фух, чмок!

— Ко мне одному может…

— Фух!

— Я его и просить не стану. Я всё в каком-нибудь Далании продемон…

— Чмок!

— Хочешь сам всё показать? Готов помочь с моими морскими рассказами о втором круге, о бедах? А если переборщу с красноречием, привру или приукрашу? — засомневался я в серьёзности такого мирного предложения и соглашения.

— Фу-у-ух! Чмок!

— Непонятно, но, в крайнем случае, все посмеются.

Я согласился со Скефием на неведомый эксперимент с моим повествованием о новых «открытиях» мировых возможностей с их одновременной демонстрацией, но попросил время на обдумывание и организацию внеочередного собрания или, скорее, дальнего культпохода со всеми братьями-посредниками.

Когда вывалился из сарая обратно во двор, Угодник уже укатил на Давидовиче куда-то в сторону Фортштадта к Стихиюшке в гости, а дед всё ещё равнодушно взирал на мир, окружавший его деревянную Америку.

— Дремлешь? — как можно равнодушнее, спросил я у Павла.

— Давеча в паратуньке так напарился, что сегодня никаких сил нет.

— В парной? — поправил я деда.

— В природной парной. В горячем источнике. В вулкане. Ну, почти.

— Как это, в вулкане?

— Как-нибудь покажу, — пообещал дед и продолжил остужать своё, разогретое жерлом вулкана и осенним солнышком, стариковское тело.

— Ну-ну, — снова вырвалось у меня от спутанных чувств восторга и восхищения вулканическим дедом, на удивление сговорчивым и словоохотливым миром, самим собой, способным всё это пережить и, если не осмыслить, то хотя бы принять всё так, как оно есть.

«Я теперь тоже никакими рамками, условностями или правилами не ограничен. Вулкан? Пожалуйста. Горячий источник? Нате вам. Сверхзвуковой перелёт? Ракету? Получите и распишитесь. Лишь бы не баловство. Лишь бы для дела, — рассуждал я по дороге домой, позабыв попрощаться с неиспорченным дедом, так и не ставшим по капризу моего мира бабой Нюрой. — Правда, дел никаких пока нет, но зато есть необходимость освоить навыки общения с мирами и их безраздельными, ничем не ограниченными возможностями. А ради такого наши миры и сами готовы подурачиться вместе с нами, оболтусами. Вот, оказывается, какие интересные времена наступают. Ни в сказке сказать, ни пером расписать».