— В церковь тебе надо. Там попадьи специалистки о-го-го какие. Надень свою форму, и к ним. Как есть, всё выложат. Как есть, — закивали Насти.

— Спасибо за ужин. Славный, вкусный, морковно-капустный, — поблагодарил я хозяек и поплелся в Димкину комнату на отдых, ничегошеньки в этой жизни не соображая.

— Я принесу её? Форму? Она в моём шкафу висит, дожидается, — спросила меня Кристалийская.

— Там два комплекта? — уточнил я, приходя в себя.

— Два. А вот фуражку Яблокова только одну принесла.

Я замер, собираясь с мыслями, но думал недолго.

— Одну мне взамен школьной. А другую к Димке в шкаф для отпугивания любопытствующих от вашего тайного хода. Фуражку к Дашке, с той же целью. Или наоборот, сами решите. Переоденусь, когда домой собираться буду, — выдал я распоряжения и ушёл в ванную по земным надобностям.

* * *

— Выкладывайте, но по очереди, — потребовал я отчёта у Димки и Дарьи.

— Наша подружка у меня помогала, а её мамка у Дашки, — начал рапорт Димка.

— Мальчишки же неграмотные, а там и круги рисовать, и цифры писать. Вот, мы, девочки, и помогли вам добрым делом, — перебила его сестрёнка.

— Ага, — согласился Настевич, заговорщицки подмигивая. — Меня девчушка за руку взяла и ну выводить прутиком. Ну выводить. Ей Богу, не знаю, что. И дымить, — врал юный посредник, соблюдая наш уговор о полной и безоговорочной неграмотности.

— Мне тётенька объяснила, что нужно делать, и я сама прутиками рисовала и дым пускала. А моя мамка с вашей мамкой проветривали и расспрашивали тётеньку, — похвасталась Дарья.

— Когда нарисовали и проветрили, как проверяли? — допытывался я деталей.

— Не знаю. Димка с девчушкой из шкафа выпрыгнули и закричали: «Здравствуй, двадцать третья мира».

— Двадцать третья мира города Армавира, — вспомнил я Димкину присказку.

— А мамки и эта тётенька так обрадовались. Так обрадовались, — отчиталась Дарья.

— Сами мамки ещё не мотались через шкаф? — вспомнил я для кого, собственно, был построен проход.

— Тётенька сказала, чтобы они позже потренировались, а потом завесили шкаф нашими детскими вещами так, чтобы удобно проходить было. Чтобы они и готовили вместе, и стирали, и за водой, — объяснила Дарья, а Димка снова принялся моргать и улыбаться.

— Что ещё? — спросил я моргуна.

— Теперь я главный водонос, — похвастался младший посредник. — Я и ведёрко точно такое же купил. Набрал прямо в бочке и…

— И побежал вниз, — перебил я хвастунишку и грозно моргнул в ответ.

— И побежал, — согласился Димка, но сразу передумал. — А с одним же теперь неудобно бегать. Куплю тогда второе.

— Тебе лучше и там, и там хотя бы по разу сбегать с двумя ведрами. Чтобы подозрений не было. Ясно? — открытым текстом наказал я мальчишке, догадавшись, как этот проказник наловчился набирать одно-единственное ведёрко, а выливать из него целую бочку.

— Понял, — согласился он.

— О чём вы? — вмешалась в наш разговор Дарья. — Я тоже с мамой за водой хожу.

— Неграмотные мы, вот и мерещится всякое. Зря я деньги на ведёрко потратил, — быстро нашёлся Настевич.

— Конечно зря, — согласилась Дарья, а потом слащаво запела: — Вы бы форму надели, а мы бы на вас полюбовались. Нечасто дядек в инспекторы берут. Ой, нечасто.

— Тихо ты. Это секрет. Такая же тайна, как и день нашего рождения. Попробуй только выболтать. Не посмотрю, что ты с косичками, — пригрозил ей «двоюродный» братец Димка.

— Что будете делать, если проболтаетесь? — испугался я не на шутку.

— Тетенька научила. Не боковые дверки открывать, а те, которые с зеркалами, — рассказал Димка и покосился на грамотную, но чересчур болтливую сестрёнку.

— Хорошо. Буду знать. У нас, кстати, тоже свой способ есть. Только не дверки менять, а про себя попросить мир запереть проход, он и закроется.

— На кой мы тогда его продымили? — возмутился юный напарник.

— Временно закроется, — успокоил я недоросля и перевёл разговор на другую тему:

— Дарья, обучи его грамоте. Он тебя не выдаст. Договорились?

— Разве что чуть-чуть, — пообещала она неохотно. — Если вы в форму оденетесь, а я с мамкой на вас посмотрю. Никому не скажу. Никому. Тогда и обучу его цифрам, — поставила она своё условие.

Димка после её слов, так и затрясся от беззвучного смеха. Потом сдерживался, сдерживался, да и захохотал в голос. Хохотал и моргал мне. А я, многозначительно моргнув в ответ, ушёл к Насте за формой, чтобы примерить и приготовить её для возвращения в Скефий.

* * *

Костюмы оказались впору. Просто, как на меня сшили. С ярлыками на внутренних карманах, которых на школьной форме никогда не было. «Размер 50. Рост 175-180. Для младшего офицерского состава мужского рода. Официальная, КСБ, с гербовой фурнитурой», — прочитал я и замер.

— Что такое фурнитура? — спросил у Насти, когда осмотрел выглаженные тёмно-синие комплекты.

— Может, пуговки? Они, как рублики, с Крупской, — предположила она.

— Ещё чего, — разглядел я пухлую старушку на круглых бляшках. — Меня же засмеют. Хорошо, что без погонов. Представляю, как при параде явлюсь в школу с рубероидной инспекцией. В фуражке, в погонах, и два вершка от горшка. Вот была бы комедия. Зоя Павловна в обморок. Одноклассники в хохот. А меня сразу к завучу на выволочку.

— Ох, непривычно мне ваши отчества мужские слышать. Ох, уши режет, — призналась Настя.

— А мне ваши матронимы? Привык же потихоньку, — посочувствовал я бывшей беде.

— Почему у вас всё наоборот устроено?

— Чтобы на мамок за глаза никто порчи не навёл. На папок можно и по фото, и по имени. По отчеству отцовское имя, как на ладони, — соврал я не в силах ничего придумать.

— Вы так мамок своих сберегаете? — опешила Настя. — У нас, у дурочек, вроде как правильно всё, но никто не защищает своих родительниц. Ой, мамка Господня. Почему ты нас не надоумила? Мы же деток своих учим так знакомиться. Я, мол, такой-то, а по матрониму растакой-то. Я и Дмитрий. Я и Настевич.

Только собрался пошутить на тему неправильных матронимов, как вдруг перед глазами поплыли картины одна нелепее другой, а язык прорвало так, словно он был не моим, а чьим-нибудь помелом.

«Кристалия, это ты шутишь?» — хотел про себя возмутиться. Но куда там! Затараторил, как швейная машинка Зингер.

— У вас, когда колдунью со свету сживают и в ад отправляют, что происходит? Ничего? И понятное дело. А если она оттуда вырвется? Сговорится со своими, а её в отпуск или, того пуще, насовсем выпустят. Что тогда? Даже через сто лет. Даже через триста. Она мигом по вашим матронимам обидчиц и всех их женских потомков сыщет. И отомстит. Как пить дать, отомстит. А все мужские потомки в тени останутся. Вот, что у вас, как на ладони прописано, — смолол я несусветную чушь, потому как ничего не смог с собой поделать.

— Фамилии мы детям передаём. И могилы женские родственные по кладбищам, как на параде стоят, — ужаснулась Настя, когда дослушала мои бредни. — А нам про это никто не объяснял. Новомодные двойные фамилии ввели, а вот зачем – растолковать не удосужились. Мы думали, что дамы из политбюро так сильно благоверных любят. А некоторые малоумные, те и вовсе по мужьям фамилии меняют. Чем больше мужей, тем больше фамилий сменяют. Не дурёхи они, оказывается. Они так след заметают к прамамкам.

— Ты меня не слушай. Я не пойми чего нагородил, — начал я оправдываться, избавившись от «мирного» наваждения. — Какой, кстати, твой матроним? А то зову тебя Настей. Неуважительно получается…

— Вот уж дудки! — взвизгнула бывшая беда и шарахнулась от меня, как от детинушки с дубинушкой.

«Что такого спросил? — опешил я от выходки своей подопечной. — Всё. Иду спать. Завтра разберусь. Пусть Ливадийская в Ливадии пока сидит. Ещё работу пора им подыскать». Спланировал я завтрашний день и ушёл в Димкину комнату.

— Красавец мужчина, — заохала Ливадийская с дочкой, встретив меня в Димкиной обители.

— Думал, вы уже домой вернулись, — расстроился я окончательно.