«Впору самому верещать: “Спасите-помогите”», — думал, разглядывая в тазу грязную детскую и взрослую одежду, смешанную со стиральным порошком и водой.

Всё это покрылось серой пеной, булькало и растекалось по полу, норовя вот-вот просочиться через кафель, и дальше к соседям снизу.

— Не рассчитал ты, Настевич, с объёмами. Не рассчитал. Прав был одиннадцатый, когда на взрослую жизнь жаловался. Ой, прав, — попричитал я недолго и начал бороться с потопом. Собирал с кафеля мыльную муть половой тряпкой и выжимал её в унитаз.

Когда убрал воду с пола, выжал все вещи и сложил их горкой обратно в таз. Потом пошёл в комнату искать себе что-нибудь из одежды, желательно взрослой и мужской.

В сваленных в углу наволочках и узлах, набитых тряпьём, впопыхах еле нашёл рубашку с длинным рукавом и стёганые ватные штаны, которые, скорее всего, были частью фуфаечного комплекта.

— Сойдёт, — сказал себе, когда нарядился в нелепый гарнитур.

— Васильевич, запчасти от мебели несут, — доложил Димка.

— Хорошо, — откликнулся я и пошагал обратно в ванную.

— Хозяин, куда кровать? — спросил меня грузчик, заносивший кроватную сетку в коридор.

— Туда, — указал я на комнату с диваном. — Стол и буфет на кухню. Стулья, куда поместятся. Мальчишка за вами присмотрит, а я… А у меня понос, — соврал я и убежал.

— Тут отсижусь. Постираю заодно, — уговорил себя и попытался вспомнить что-то очень важное, но так и не вспомнил.

Пару раз ополоснул пожитки, сначала выжимая всё вместе, а потом мочил каждую вещь в тазу и теребил руками, как умел, и как видел, когда таким трудом занималась мама.

Одежда чище не становилась, а я и не старался с первого раза освоить стирку, тем более, вода из бочки заметно убывала.

Ополаскивая и выжимая брюки, о чём-то задумался и прислушался к голосам грузчиков, шумевших в комнатах. Когда что-то упало на кафель и звякнуло, не сразу обратил внимание, а когда взглянул, обмер от ужаса.

«Серрублик, — выругал себя на чём свет стоит за легкомыслие к деньгам. — А если бы потерял?»

Засунул монету в нагрудный карман рубашки, собрал выжатую одежду в таз и вышел в коридор, нацелившись на комнату с Димкиной кроваткой и следующей дверью на лоджию. Там от стены до стены были натянуты несколько верёвок для сушки белья.

— Хозяин, а на водку? Вон ты какой, зажиточный, — напали на меня грузчики в коридоре.

— После, — отмахнулся я. — Когда шкаф с диваном привезёте. Пару кресел ещё. Тогда и на водку получите.

— Сегодня? — оживились грузчики.

— Сегодня стирка. Если будет время, сегодня закажу и оплачу, а завтра с утра привезёте. Уговор? Слово рубероидного инспектора, — пообещал я мужичкам.

После того, как представился инспектором, грузчиков-сборщиков будто ветром сдуло. «Магическое это слово, инспектор», — подумал я и зашёл в Димкину комнату.

— Стулья что, у меня стоять будут? — встретил недовольным вопросом Настевич.

— На кухню их отнеси. Может, не все, но там им самое место. Стол с буфетом уже там?

— И стол там, и буфет. Кровать, матрас и подушки в маминой комнате. И комод там. Вот радости будет, когда её отпустят, — доложил Димка и начал кататься верхом на новом стуле, будто на деревянной лошадке.

— А у тебя игрушки есть? — озарило меня, наконец. — Одежды нет. Мебели нет. Книжек детских нет.

— Книжка есть. Девчачья, правда, но имеется. Мне её папка по секрету подарил. Просил от всех прятать. Я и прячу у мамки в диване, — рассказал Димка.

— Ну, всё. Терпение моё кончилось. Барахло развешу и мигом в ванную. Готовь фляжку, — распорядился я и собрался запереться в санузле и раздваивать последний рублик до тех пор, пока не упаду от изнеможения.

— Игрушек для мальчиков не бывает. Для девочек бывают, а для нас и камушки с палочками сойдут за игрушки, — загрустил Димка.

— А чего ещё у мальчиков не бывает? — спросил я и засунул фляжку за пояс.

— Могилок, — еле выговорил ребёнок и всхлипнул.

— Как это? — не поверил я в такую чушь. — Куда же их девают, когда… Когда их время выходит?

— В топку. В крем… Тори… — начал вспоминать Димка заумное слово.

— В крематорий? Не шутишь? — обомлел я от очередной пугающей новости. — Это же не по-христиански, когда к предкам на могилу не пускают.

— Мужчин всех сжигают, пока пустого места не останется. У мамки за керосин… Или уголь? За бензин денег кучу забрали.

— Не верю. Стреляйте в меня из арбалетов, не верю в такое. А тёток в могилах хоронят? — уточнил, на всякий случай.

— Конечно. Попадьи говорят, что могила только у Богоматери была. Потому что Иисус воскрес, и могилы у него не стало. У мужчин другая дорога на небо. Только воскреснуть остаётся, если не хочешь в крематорий, — рассказал Димка страшные вещи детским голосом и недетскими словами.

Я сел на пол, ошалев от услышанного и позабыл всё, что только что собирался делать. Димка присел рядом, и я, наконец, осознал, что и он тоже, не пойми во что одет, в точности, как и я.

Так мы сидели, прижавшись друг к дружке, пока я справлялся с новыми известиями и лихорадочно рассовывал их на полки давно увеличившегося склада в голове.

— Обещаю, что обязательно поставлю где-нибудь подальше от твоих тёток, домкомов, попадей и продавщиц, если не настоящий памятник, то уж большой-пребольшой крест точно. Как у православных предков в моём мире. Такой большой, что его будет видно из окна твоей квартиры. Будешь глядеть на него и вспоминать папку. И все мальчишки будут смотреть на него и молиться Богу за души своих отцов, дедов, дядек, братьев. Слово даю. Верь мне, — обещал я Димке.

Обещал, а у самого ручьями текли слёзы, норовя напоить собой валявшуюся под ногами двухметровую палку, которую принёс из далёкой юго-западной страны. Принёс, как новое оружие, не только против зла, а ещё и против несправедливости, царившей в женских мирах по отношению к моему мужскому полу.

— Поставь его на Фортштадте, — предложил Димка.

Он вскочил на ноги и выбежал на лоджию, где начал искать глазами место для установки обещанного мною креста.

— Не слишком далеко будет? — засомневался я.

— И пусть. Там они до него не доберутся. А я, если что, подойду к Кубани и рассмотрю его, как следует. Потом буду отсюда смотреть в ту сторону и, даже если не видеть, то уж точно знать, что он там стоит и про папку напоминает, — дрожа от прохладного воздуха, а может от волненья, скороговоркой объяснил Настевич, как всё будет, когда моё обещание исполнится.

— Ладно. Для этого мне сначала в туалет надо, — испортил я тожественность момента, а потом уточнил: — Умыться и кое-что отчеканить. А ты выбери что-нибудь для готовки завтрака.

— Иди уже. Понос твой конопляными семенами лечить надо, — прописал мне терапевт Димка. — А с веточкой, что делать будем? Она же не простая, а, как и твой крестик, волшебная.

Я замер на выходе из комнаты, как столбик, вбитый в сырую землю здоровенной кувалдой.

— Палка как палка. Мне её библейское деревце подарило. Сказало обереги из него для тебя и мамки твоей сделать. Веришь?

— Теперь тебе столяра искать нужно. Ты же про крест не шутил? Он и с оберегами поможет, — серьёзно рассудил пятилетний ребёнок, а я и уши развесил от удивления.

— Ты тоже, получается, головастик, — пришла мне в голову неожиданная мысль, и я вернулся на лоджию.

— Кристалия, можно мне твоего мальца к посредничеству приобщить? Он потолковей меня будет. Видишь, как рассуждает. Тебе на благо вырастет. Он всё понимает, всё видит. Подготовить мне его в посредники, или рано ещё? — закончил я монолог, но от мира ни ответа, ни привета не получил.

Собрался идти в ванную и уже там звать Кристалию с просьбой о раздваивании серебрянного рублика, но увидел плывущую навстречу Стихию миниатюрного роста, которая смеялась и махала Димке ручкой, зазывая его в другую комнату.

— Иди уже, — прикрикнул я на разинувшего рот мальца, который увидев невероятное зрелище, замер в испуге. — Она хорошая, хоть и девчонка.