Про ворота и голы все напрочь забыли, и получилась новая игра, в которой каждый был сам за себя, а смысл заключался в том, чтобы отобрать мяч у других и как можно дольше и дальше пробежать, пиная его в любую сторону.

Я уселся на землю и упёрся спиной в стойку ворот со следами давным-давно оторванной сетки. Из-за чего-то мне от нашего веселья взгрустнулось, а вдобавок вспомнил, как мама меня останавливала, когда заходился от безудержного смеха: «Прекрати, а то плакать будешь. Нельзя так смеяться, сынок».

Когда все выдохлись от бега и крика и, шатаясь от усталости, подошли и попадали на поле рядом со мной, я спросил горе-футболистов:

— Расходимся или в чехарду поиграем? Вон, какая длинная цепь получится. Двенадцать человек.

— Давай позже. Дай отдохнуть. Валяй! И можно совсем не ждать, пока первые до конца допрыгают. Перекурим сперва, — посыпались и отповеди, и согласия.

— Значит, отдохнём и козлятами поскачем в сторону дома? Или лучше в полёт? — подначил я дружков.

— Сперва в чехарду, а потом в полёт. Сразу в полёт, — снова мнения разделились.

— А можно в козла на лету сыграть? — спросил неугомонный Александр-третий. — Я и мячик готов ради этого забросить куда подальше. Его же, один фиг, никто не видит.

— Такие глупости просить у мира отказываюсь, — заявил я твёрдо.

— Тогда про пещеру рассказывай. Как там? Что было? Ну, пожалуйста, хоть что-нибудь, — завёл-таки он свою пластинку, а за ним и остальные. — Санёк, ну расскажи, что можешь. Ты девчушку нашёл?

— Мне кажется, вы уже отдохнули. И про Стихию вам рассказывать пока нельзя, — нарочно проговорился, вспомнив, что это не настоящее имя девчушки, а значит, никакой беды с оговорки быть не должно, да и этим хищникам саблезубым нужно было хоть какую-нибудь косточку бросить.

— Её так зовут? Девчушка-то стихийная у нас. Стихия? Вот это имя. Где она живёт? Что там за мир? Лестницу нашёл? — всё сыпались и сыпались на меня вопросы, а я сидел и улыбался, ожидая, когда отдохнёт банда-команда, и можно будет почехардить и разлететься по домам, по мирам.

Команда сдалась быстрее меня, и одиннадцатый, чувствуя вину в том, что проболтался, предложил начинать чехарду или, как мы обычно называли такую игру «в козла».

— Начинаем, а потом полетаем, — расталкивал он всех и поднимал на ноги.

— Первый, ты где? — окликнул я нашего Торопыжку. — Становимся по порядку миров. Когда все построятся в линию, так сразу Александр-первый начинает прыгать.

То и дело все толкались и картинно падали от усталости наземь, потом снова поднимались и уже вставали на своё место по порядку миров. Я встал в самом конце нашей цепи, нацеленной мимо здания школы с расчётом проскакать в центральные ворота на улицу, а дальше как получится.

— Начинаю! — благим матом завопил Васильевич-первый, и всё завертелось.

Я согнулся и упёрся руками в колени. Старался выше поднять плечи, чтобы через них труднее было перепрыгнуть.

Через мой загривок перемахнул сначала первый Александр, потом второй, а вот третий специально оседлал меня, как лошадку, и уселся на согнутой спине. Я задергался и попытался его скинуть, но он ухватился, как клещ, и ни в какую не хотел прекращать шуточки.

— Брысь! — рычал я на обидчика.

— Это тебе за отказ рассказывать про пещеру, — хохотал он и продолжал играть в ковбоя.

Остальные Александры, согласно очереди, допрыгивали до нас с третьим и, недолго думая, тоже запрыгивали на меня, еле стоявшего на ногах, и терявшего равновесие от всё новых и новых седоков, пожелавших отомстить за командирские грешки.

— Что творите, ироды? — хрипел я от напряжения, но на них ничто не действовало.

С хохотом и дикими воплями все, вдруг, решили изобразить кучу малу, не задумываясь обо мне и моей позе в которой оказался под большей частью миров.

«Ничего не бойся. Не бойся ничего», — зазвучал в голове незнакомый женский голос, потом ноги подкосились, и я со всей оседлавшей меня оравой рухнул наземь.

Последнее, что осознал и запомнил, был громкий и противный хруст чего-то ломавшегося в груди, затем всё медленно и плавно поплыло в синюю-синюю даль.

* * *

— Не дышит! В больницу его!..

— Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..

«Я что, в мороке? Голоса слышу», — думаю я и пытаюсь встать, но боль в груди не даёт пошевелиться, а лёжа на спине рассмотреть себя не удаётся.

— Я что, помираю? — спрашиваю голоса в голове.

— Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..

— Не дышит! В больницу его!..

— Меня никто не слышит? Алло, Москва! — кричу я в синюю неизвестность.

— Запомни: Третья больница! — ревут мне голоса хором.

— На кой мне она? Я же в порядке, — отвечаю им и уплываю в даль.

* * *

Кухня огромного размера с разными столами и столиками, буфетами и тумбочками. Полным-полно овощей и фруктов, конфет и пряников, зефира и мороженого. Мама хлопочет у плиты и готовит что-то на обед. Вкусно пахнет борщом и компотом. Я стою посреди комнаты, а вокруг мечутся младшие братья и сёстры разных возрастов и цветов волос. Все шалят, толкаются, смеются и дурачатся прямо на кухне.

— Мама, а Ирка опять ко мне сильно прижалась, — жалуюсь я на прыгающую на одной ножке младшую сестрёнку с белыми бантами на голове.

— Снова обожгла? — не оборачиваясь, спрашивает мама.

— Нет, но воды из моего Тетиса много выпарила. А я там гуппиков развёл. Уже собирался тех шипастых рыбок выпустить, которые из испорченной икры вывелись, но она помешала. Я ещё тогда злой на Акварьку и Натурку был, за то, что с икрой подшутили, — жалуюсь я маме непонятно на что.

— Ничего страшного. Иди, поиграй во дворе, а с ней я поговорю. И на девчонок зла не держи, они не знали, что я те зёрнышки пометила, хоть и почерневшими они уже были, — говорит мне мама.

Я выхожу во двор и начинаю играть с братьями в чехарду.

— Нас возьмёте? — спрашивают меня три сестры-сверстницы.

— А вы мне ничего не сломаете? — оглядываюсь на близняшек и пытаюсь что-то вспомнить.

— Ничего не бойся. Не бойся ничего, — нараспев говорят мне сёстры.

— Точно. Вспомнил. Третья рядом. Там всё случится, — лепечу я в ответ и уплываю в сторону и вверх, а потом в синюю-синюю даль.

«Опять», — успеваю подумать и засыпаю в небе, обдуваемый то холодным, то тёплым ветром поочерёдно.

* * *

— Глотай. Сейчас всё увидим, — командует мне кто-то. — Это стеклянный всевидящий глаз.

На всякий случай, проглатываю что-то вместе с водой, неизвестно откуда взявшейся во рту. Темнота вокруг начинает рассеиваться, и я вижу включившийся телевизор Рекорд. На экране что-то мелькает и перемещается, будто шарик по красному тоннелю, а вокруг всё тот же непроглядный мрак. Я не понимаю, что показывает телевизор, почему-то ставший цветным.

— Вот, смотри. Слева и справа сломало по одному ребру. Вбило их внутрь грудины. Всего-то пара рёбер. Зато без осколков, лёгкие и сердце целые. Отлежишься. Заживёт, как на собаке.

— Нельзя мне лежать, — не соглашаюсь я с собеседником. — Мне беду искать нужно.

Почему-то не могу смотреть на то, что показывает телевизор. Наверно, от быстрой поочерёдной смены картинок.

— Тьфу на тебя! — прикрикивает напоследок незнакомец и пропадает.

«Ничего не бойся. Не бойся ничего. Третья больница. Третья. Рядом третья. Недалеко», — снова втолковывают мне голоса в голове.

* * *

— Очнулся? — спрашивает меня Александр-третий.

— Ты что не видишь? Он же не дышит! — вопит у моего уха одиннадцатый.

— А ну дыши, зараза! — орут на меня бойцы-футболисты.

Я стою и шатаюсь от слабости, а дышать мне совершенно не хочется. Но этим шалопаям нужно сказать, что со мной всё в порядке, а воздуха в груди нет, поэтому я через силу пытаюсь вдохнуть, но у меня никак не получается.

Наконец, добиваюсь своего, и воздух с шумом влетает в лёгкие, а вместе с воздухом в них влетает дикая жгущая боль, от которой моментально валюсь наземь и прижимаю голову и руки к груди.