— Уже в школу? — заворчал я, и вдруг осознал, что всё это со мной уже было. — Опять на воротах намалевали?

— Вставай, сынок, — прозвучало, как на заевшей пластинке.

— Ты где, мам? — спросил я и приподнялся на кровати.

За окном всё было мутным и серым, как у Тумана глаза. Рассветом разве что только запахло, а самого его и видно не было.

— Зачем так рано поднимать? — возмутился я, и, хотел уже лечь обратно, но что-то остановило. — Ладно, схожу. Гляну на забор. Может, правда, намалевали.

— Ну-ка бегом. Подъём! — услышал где-то вдалеке свою пластинку, то ли во дворе, то ли уже за калиткой.

— Мам, ну что опять случилось? — начал уже волноваться. — Я в мороке? Вроде нет. Что-нибудь приснилось?.. Не помню ничего про сон.

Во дворе громыхнула осиротевшая цепь Куклы, отчего волосы моментально встали по стойке смирно, но маршировать пока не начали. Мурашек ещё не было, и я решился выглянуть из окна.

Белая от необычного свечения Кукла прыгала рядом с конурой и играла с Туманом. Волосы тут же замаршировали, а мурашки, лениво проснулись и принялись перекатываться с места на место на кругленьких животиках.

Я зажмурился и дрожавшими от испуга мыслями подумал: «Здравствуй, привидение Куклы. Здравствуй, морок. Давненько не виделись».

— Вставай, сынок. Ну-ка бегом! — ответил морок маминым голосом откуда-то с улицы.

— Ты же не отвяжешься, да? — спросил я и открыл глаза.

— Ну-ка бегом! — донеслось уже издалека.

Цепь опять звякнула, и я снова выглянул во двор. Туман поковылял обратно в конуру, а светившаяся Кукла с разгона проскочила деревянную калитку насквозь.

«Хорошо, что к такому наизготовку», — подумал я и надел, приготовленные для школы, синие форменные брюки.

Накинув на плечи школьный пиджак, вышел во двор. Небо еле-еле розовело на востоке, но во дворе уже было достаточно светло.

— Где вы, привидения укропные? — спросил я громко, чтобы разогнать страх. — Молчите?.. Ладно, иду к вам.

Подошёл к калитке, зажмурился и открыл её, громко звякнув щеколдой.

На улице была только влажная утренняя серость. Больше ничего не увидел, а Кукла уже умчалась по своим призрачным делам.

Я вздохнул с облегчением и вышел на улицу с чувством выполненного долга. Будто только этого и потребовалось, чтобы душа успокоилась.

Решил посмотреть, что с воротами, и шагнул налево, туда, где прошлым утром красовалась надпись «Я люблю». Всё было чисто. Осмотрел забор от ворот до следующего соседского участка. Весь чистый. Вернулся и придирчиво изучил калитку. Тоже без надписей.

— На штакетнике перед окнами намалевали? Вы серьёзно? — спросил у затаившихся командиров морока, но никто не ответил. — Ладно, и туда гляну, — согласился я и на ходу уже вспомнил, что в конце штакетника был такой же щит из досок, как и рядом с воротами.

Дошёл до соседского участка – везде чисто.

— Я закончил. Иду дальше спать. Мне сегодня в школу, между прочим, — громко доложил неведомым зрителям.

Тотчас из соседского двора, который через улицу, также сквозь забор, пулей вылетела Кукла и весело заметалась по улице.

— Радуется, как кутёнок, хоть и мёртвая. Зачем её показываете? Чтобы ничего не боялся? — спросил у морока.

Вместо ответа сквозь калитку того же двора вышли две женщины. Они обе были в чём-то белом и тоже светились изнутри тем же таинственным светом. Я мигом присел от охватившего ужаса и затаился.

Одна женщина вывела другую на дорогу и, пока другая осталась стоять, первая вернулась к калитке. Проходить обратно она не стала, а распахнула калитку, потом нагнулась и что-то переставила на земле, чтобы та не закрылась. Потом вернулась к стоявшей на улице, взяла из её рук какую-то вещь и, тронув подругу за плечо, начала ей что-то объяснять. Было понятно, что вторая тётенька не хотела уходить, потому как всё время оглядывалась и показывала рукой на дом во дворе.

— Кто это? Да кто это там? — в нетерпении спросил я у морока, но мне снова не ответили.

Светившиеся тётеньки закончили беседовать и двинулись в мою сторону. Я на цыпочках пошёл от них по тротуару в сторону перекрёстка, но галька под ногами так громко захрустела, что мне пришлось не прятаться, а просто шагать, будто по каким-то делам.

Тётеньки шли медленно, но нагоняли меня, и уже скоро я почти разглядел ту, которая не хотела уходить. Она шла, смотрела вперёд ничего не видевшими глазами, и всё время оборачивалась. Вторая и, как я понял, главная, обеими руками несла перед собой непонятную вещицу, и всю дорогу смотрела только вниз на дорогу.

Любопытство пересилило страх, и я решился выйти навстречу женщинам, чтобы хорошенько их рассмотреть. «В конце концов, это же морок», — убедил себя и начал возвращаться домой, но не по тротуару, а посереди улицы, будто что-то забыл.

«Батюшки! Это же тётя Лиля», — разволновался я, когда угадал ту, которая не хотела уходить. «А кто её из дома уводит?» — начал разглядеть старшую точно также одетую женщину, которая держала стеклянную банку литра на три или чуть больше.

— Дилинь-динь, — звякнуло над темечком, и я замер как вкопанный.

«Что случилось?» — спросил позвонившую, но она осталась безмолвной.

«Кто уводит тётю Лилю?» — решил дознаться у хозяйки колокольчика.

— В глаза не смотри, — ответили мне голосом мамы. — Добрая идёт. Поклонись.

Я склонил голову и отшагнул в сторону. Причём, ничего этого сам не делал, а пребывал в странном оцепенении и по своей воле не мог даже пальцем пошевелить.

«Я вам что, марионетка?» — запричитал у себя в голове, пока не осознал, о чём сказала душа голосом мамы.

«Добрая – это добрая тётенька? А добрая тётенька – это Смерть? Получается, Тётя Лиля…» — не успел скумекать, как обе женщины поравнялись со мной.

— Зачем вышел? — строго спросила Добрая, проходя мимо.

Ничегошеньки не смог я ответить, а всё также стоял и смотрел под ноги. Волосы танцевали кадриль, проснувшиеся мурашки метались по всему телу и со страху прятались за спины друг дружки, а я, вдобавок ко всему, стал истуканом.

Откуда-то слева подбежала моя светившаяся любимица, бодро повиляла хвостиком, пару раз подпрыгнула, пытаясь лизнуть в лицо, но каждый раз проваливалась сквозь меня и улетала за спину. Затем она виновато тявкнула на прощание и увязалась за женщинами. Я заплакал горючими слезами от жалости по умершей тёть Лиле, по Кукле и неожиданно почувствовал, что мне возвратили способность двигаться.

Сначала посмотрел на остановившихся на перекрёстке женщин, потом на убегавшую за угол Куклу. Добрая высоко размахнулась и разбила стеклянную банку о середину перекрёстка. И разбила с такой силой, что осколки звякнули и разлетелись, а содержимое банки развеялось тёмным дымком.

Я решил догнать Добрую и тётю Лилю чтобы спросить, что они разбили, но сделав пару шагов замер от жёсткого и властного окрика.

— Не ходи за нами! — то ли в голове у меня прозвучало, то ли услышал от одной из женщин.

— А что вы разбили? Я там босиком бегаю, а они стёкла колотят, — крикнул я женщинам.

— Отстань. Так и быть, предупрежу, когда у Насти время закончится. Дам тебе пять дней. Запомни. Пять, а не девять, — снова меня строго и властно отчитали то ли в голове, то ли наяву.

Оцепенения я не чувствовал, а потому рванул к перекрёстку, проследить, куда это они собрались мимо дедова двора и, если получится, уточнить, что же это за пять дней.

Когда добежал до угла и выглянул, увидел, как дед стоял посреди улицы и кланялся женщинам так низко, будто у него не было радикулита.

Добрая на ходу кивнула и прошла мимо Павла, уводя тётю Лилю в серую утреннюю даль. Я поморгал, пытаясь как можно дальше проследить, куда пойдут женщины, но они исчезли перед первым отблеском встававшего солнца.

Павел развернулся и поплёлся к скамейке, а я вышел из-за угла и направился к нему за ответами.

— Здоров ли, старый? А то Добрая с утра пораньше бродит, — приветствовал деда и уселся с ним рядом.