Там я куксился, хандрил, капризничал без повода, но бабушка была добрая и на мои причуды внимания не обращала.

На первых порах я одуревал от безделья и обильного кормления, а потом смирился и начал охоту на бабочек. Складывал их в толстую книжку между страницами и старался выбирать неповреждённых. Когда надоедало это занятие, просто бездельничал. Валялся где-нибудь под деревом и думал о посреднических делах.

Во время такого размышления о мирах, которые похожи друг на дружку, за исключением мелочей, я задумался, как можно без надписей на сараях отличить их друг от друга.

«А никак», — сделал безрадостный вывод. Не мог я без подсказки отличить один мир от другого. Сделав это открытие, совсем расхотел гоняться за бабочками. Да мне сразу всё расхотелось. Особенно вставать и идти на зов бабушки. А она уже не один раз кликала меня во весь голос: «Внучек, ты где спрятался?»

— Иду уже, — крикнул, чтобы она успокоилась, а сам ещё повалялся, а потом поднялся и пошёл.

По дороге бросил взгляд на акации, росшие на меже вокруг бабушкиного и соседнего огорода. Стволы этих акаций специально избавляли от нижних веток, чтобы деревца вытягивались вверх и со временем пригодились в хозяйстве.

Посмотрел я на акации, вспомнил, что о них рассказывала бабушка и остолбенел.

«Что со мной? Отчего шевельнуться не могу? Ни тебе чёртиков, ни медведей. Почему застыл?» — замелькали в голове ужасы.

Собрался крикнуть миру, мол, хватит шутить, и вдруг увидел, как росшие отдельно от остальных акации, прямо на глазах сложились стволами в римскую цифру двенадцать. Две склонились друг к дружке и замерли, превратившись в «X», а чуть правее две другие застыли столбиками.

«Вот, что должен был увидеть», — сообразил я, и по спине тотчас забегали мурашки.

Оцепенение прошло, и я поспешил на бабушкины призывы.

Потом с новыми силами бегал за бабочками, ходил с бабушкой на базар, в магазин, в парикмахерскую. Везде, куда бы ни пошёл, стал находить подсказки родного мира. И тут и там примечал дома номер двенадцать, цену в магазине по двенадцать копеек за какую-нибудь детскую книжку, даже ранние помидоры пикули на базаре, после того как их отвешивали килограмм, оказывались в количестве двенадцати штук.

Другие цифры и номера не бросались в глаза и особо не выделялись. Так я нашёл себе занятие и престал сердиться на родителей за ссылку в станицу. И вдруг моя командировка кончилась.

Проснулся воскресным утром от громкого сигнала незнакомого автомобиля и выскочил из кровати. Прислушался и различил знакомые восторженные голоса.

— Ёжики-морковки. Это же папа с мамой на новеньком Москвиче. Купили такой же, как и в других мирах. Ура! — обрадовался я и зайчиком выскочил во двор.

Автомобиль был тёмно-синего цвета с белыми полосами на боках и блестящими молдингами по всему кузову. Сверкал, как новенький, но я знал, что в соседних мирах отцы покупали такие машины с рук на автомобильных базарах.

Москвич был вместительней Запорожца и смотрелся солиднее. Я прыгал вокруг него, будто ни разу не видел такую машину, а в душе, как в мультике громко звучало: «Заработало! Заработало!» Что и как заработало, осознал позднее, когда все успокоились и вошли в хлебосольную бабушкину хату.

А заработало посредничество. Как дедуля и обещал, после нашего вступления в должность, миры увидели накопившиеся различия и приступили к их исправлениям.

От всей души радовался и за себя, и за близнецов, и ничто на свете не могло омрачить моего счастья. Но по приезду домой на этом самом Москвиче дед Паша смог.

* * *

— Что ты веселишься, как малахольный? Подвоха не замечаешь? Беды никакой не ждёшь? Ишь, распрыгался тут, — в штыки воспринял дед автомобильную новость.

— Беды? — изумился я. — От нового Москвича?

— Не от Москвичей ваших беда, а от грядущих изменений. Миры-то очнулись. Теперь всё ломать начнут и строить что-то усреднённое. Им, понимаешь, догнать друг дружку не терпится. Одинаковыми стать. А вы им в том неугомонные помощники.

— Беда из-за того, что мы стали посредниками? Ну-и-ну. А какая?

— У тебя, может, никакая, а вот у братьев огромная. И твоё первое задание – подготовить подчинённых. Чтобы дух вон от страху не вышел, когда у них косточки захрустят от мирных изменений.

Я почесал в затылке, но на ум ничего пугавшего не пришло. Переспрашивать не хотелось, и я пошёл на хитрость.

— А как их подготовить?

— Как, да как. Если бы я знал. Как хочешь, так и готовь. Но чтоб все парни были в рабочем состоянии. Ежели что, не поленись своей задницей поступиться, да ушами, да телесами. Да чем ещё вас родители стращают, когда наказания безжалостные чинят, откуда мне знать? Я в своё время… Да ну тебя! Расстроил старика. До колик в животе расстроил. А ну с глаз долой! И не объявляйся, покуда не остыну.

Дед выпихнул меня из хаты, и никакие протесты или просьбы не помогли. Решил обождать денёк-другой, а потом потребовать объяснений, но хорошее настроение было потеряно безвозвратно.

«Что такое ожидает братьев, если у них даже рёбра затрещат? Или старик преувеличивает? Может ему Москвич не в радость. Или мои восторги по этому поводу, — кумекал я по дороге домой и ничего вокруг не видел. — Вот ведь упрямец. Нет чтоб по-человечески объяснить. Ходи теперь сам не свой и без вины виноватый, голову ломай. А я, если фантазировать начну, воображаю всё намного страшнее, чем потом на самом деле происходит. Папка ещё за эти мои страхи обзывается мудрёным словом. Каким таким словом?.. Каким?»

— Ну ты, братец, пессимист… — донёсся до ушей обрывок чужого разговора, и я непроизвольно обернулся.

Мимо меня бодро промаршировала пара курсантов училища лётчиков.

— Точно. Так и обзывается. Пессимистом или «песси-мистером». Спасибо, курсанты, — почти обрадовался я подсказке, но что-то насторожило: «С какой стати они забрели на нашу улицу? Невест, что ли, искать? Так ведь нет у нас девчонок. Ну, кроме Тани-няни, что за углом живёт. Но ей лет четырнадцать всего, или около того».

Заподозрив неладное, я мигом остановился, а остановившись не сразу сообразил, где нахожусь. Оказался в незнакомом месте посреди одной из центральных улиц, а мимо меня толпами брели несуразные прохожие: курсанты училища лётчиков; рабочие в синих спецодеждах с гаечными ключами, торчавшими из карманов; врачи в белых халатах; учителя с глобусами и указками; бородатые дворники с мётлами.

Количество людей в спецодежде и униформе в десятки раз превышало норму, но меня это не удивляло. Стоял себе и озирался по сторонам. То угадывал, где нахожусь, то снова терялся. Тут ещё эти прохожие напирали и напирали, и мне постоянно приходилось уступать дорогу, а ими была заполнена вся улица Советской Армии.

«Стоп. Наконец разобрался. Нахожусь на Советской Армии, около карусели. А дальше кинотеатр Родина», — сориентировался я, наконец, и, Бог знает, зачем побрёл дальше.

Кинотеатр нашёл на его положенном месте, а вот вокруг него творилась какая-то чертовщина.

Прямо напротив центрального входа «Родины» появился огромный памятник. Не просто памятник, а настоящий сверхзвуковой самолёт. Точно такой же серебристый Миг-21, как у входа в училище лётчиков.

«Его сюда перенесли? Или теперь в городе два самолёта?» — искренне изумился я и ни с того ни с сего запрыгал зайчиком.

— Заработало! Заработало! — закричал на всю округу, но как будто не по своей воле.

«Что со мной? Чему радуюсь? Что заработало?» — разволновался не на шутку, но всё равно продолжал прыгать и кричать, и остановиться никак не мог.

— Заработало! Заработало!

— Слышь, малявка, гони десять копеек! — прозвучало за моей спиной приговором.

Тотчас перестал веселиться и прыгать. Обернулся на пугавший голос и увидел троицу «у-родинских» хулиганов. Так мы между собой называли местную задиристую шпану, которая у таких шалопаев, как я, отбирала мелочь. Подлавливала нас у кинотеатра и выворачивала карманы, а билет на детский сеанс и стоил тогда десять копеек за вход.