— Поздравляю всех с днём варенья, — продекламировал негромко, упрямо не желая называть этот день днём нашего рождения.

Когда дверь сарая скрипнула и отворилась, пропуская хозяина внутрь, вся наша братия поднялась с самодельных лавок. Поднялся и я. Дед чинно проследовал на своё место. Покосился на закрытые лазы, пинком проверил табурет на устойчивость и только потом уселся.

«Прям, царь из мультика», — успел я подумать, а старикан уже начал откашливаться.

— Здравия желаю, служивые, — приветствовал он нас, как равных. — Садитесь.

Мы расселись, как положено ученикам по команде учителя, и приготовились слушать, а Павел замолчал и больше ничего не говорил. Или с мыслями собирался, или ещё чего ждал.

Мы уже заёрзали от нетерпения, зашептались, и тут дед начал речь.

— Спасибо, что собрались в моём волшебном сарае, — Павел подождал, пока утихнут смешки и продолжил: — Поздравляю всех Александров из всех миров с их полным девятилетием. Нижайше прошу прощение за то, что вам в таком юном возрасте пришлось поступить на службу. Службу опасную, но почётную. Взвалить на детские плечи ответственность за двенадцать братьев-миров.

Дед говорил основательно, серьёзно, а мы, открыв от изумления рты, продолжали внимать.

— Во второй раз мне приходится собирать детвору и читать эту речь. Только время лихое выдалось, и почти все ваши старшие товарищи пропали. Поколение посредников, что было промеж вашим и моим, сгинуло.

Павел ненадолго умолк, достал из кармана аккуратно свёрнутый платочек и вытер намокшие от слёз глаза.

— Про Калик я вам в другой раз поведаю, когда подрастёте, а сейчас скажу, что из двенадцати парней осталось только двое. Да и то, один спился и мотается где-то по нашим мирам. Бог ему судья. Вам положено знать одно: в этом нежном возрасте, как ныне у вас, завсегда мальчишки начинают посредничать. Но сначала приносят клятвы. Каждый в своём мире, вестимо.

Почему в таком зелёном? А покамест ваши души чистые, грехами не замаранные, да на девиц покуда просто так глазеете, без злого умыслу, стало быть, самоё время, — мы переглянулись и тихонько хихикнули, а дед продолжил: — Теперь про клятву.

Павел встал, отодвинул табурет подальше назад, потом начал креститься и читать молитву.

— Слушать внимательно! — рявкнул он, когда закончил молиться. — Клятва дело не шутейное. Показываю единый раз для острастки, а после старшой ваш всё запишет и каждому раздаст для обучения. И чтоб к весне все на зубок эту клятву знали, а до конца мая принесли её, как положено, на вершине горы. Мир, когда просыпается и в силу вступает к человеческим словам восприимчивей. А души ваши, покуда не мутные, услышаны будут, и миры вас признают.

Он снова перекрестился, и мы поняли: клятва началась.

— Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести клятву для вступления в посредники промеж двенадцати братьев-миров, — торжественно произнёс дед, потом поклонился в пояс и продолжил. — Я Павел, крещёный и нарождённый, сын Семёна, внук Павла, правнук Фёдора, нарекаю тебя Двенадцатым и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить верой и правдой во славу Божию.

А ещё прошу возвращать мою душу грешную и тело бренное ото всех мест да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между мирами.

И пусть будет так, пока твоё солнце светит, а моё сердце бьётся.

Помоги нам, милостивый Боже!

После этих возвышенных слов дед снова перекрестился и поклонился, а мы так и сидели с раскрытыми ртами, боясь вздохнуть или пошевелиться.

Время замерло, воздух стал густым и тёплым, а сарай наполнился цветочным ароматом. У меня на голове зашевелились волосы, а по всему телу хорошо знакомые мурашки развернулись в боевые отряды.

— Почуяли тепло? — торжественно спросил дед. — Это мир мне ответил. Мол, помнит ещё старика.

Дед стоял, а стариковские слёзы градом катились из глаз. Теперь он их не стеснялся, не вытирал платочком, а гордо выпрямив спину стоял и глядел вперёд, сквозь стену сарая. Потом, немного погодя, развернулся и пошёл на выход.

— Потолкуйте тут, покуда я с чувствами справлюсь. Да сильно не шумите, окаянные, — сказал он, не обернувшись.

Всё вокруг пришло в норму. Время, воздух, прохлада, всё стало по-прежнему. Мы завозились и зашептались, а одиннадцатый вполголоса спросил:

— Кто про этих калек знает?

— Ты лучше про тепло спроси или про шевеление волос, — посоветовал ему кто-то из братьев.

И тут пошло-поехало. Сначала мы делились впечатлениями и ощущениями, которые были у нас по окончании дедовой клятвы, потом сравнивали их с чувствами при входе в пещеру. Потом начали про девчонок и наше к ним отношение, потом про сгинувших посредников. И всё вокруг загудело, зашумело, завздыхало.

— Я, кажется, знаю про этих калек, — удивил всех номер первый. — Правильно не калек, а Калик. Это фамилия их была. Посредников тех, исчезнувших. Их так и звали: Калика. А что с ними стало, не знаю.

Мы на минуту затихли, а потом зашептались с новой силой. Всё пошло своим чередом, а я сидел во главе стола и наблюдал за нашей ватагой. Лишь изредка вступал в разговор на интересные для меня темы.

Краем глаза заметил, что одиннадцатый сидел и что-то писал на листочке, и наши разговоры ему были неинтересны.

За дверью сарая послышались шаги, соседушка бросил писанину и скомандовал:

— Маски готовь!

Все засуетились, вспоминая, кто куда засунул свою, а Александр-первый уже сидел в маске зайчика. Не успел я вспомнить дедову присказку о жителях первого мира, как дверь сарая скрипнула.

На пороге появился Павел. Но вернулся к нам не старик, выходивший из сарая, а другой, прежний, колючий и нелюдимый, каким он всегда был. «Ладно, переживём. Может когда-нибудь снова разжалобим», — подумалось мне, а дед уселся во главе стола и строго покосился на нас.

— Что притихли, шпингалеты? — начал он миролюбиво. — Вопросы имеются? А то далее начну пугать и поучать. Так что, спрашивайте, о чём хотите.

— А что, деда, в клятве этой про фамилию говорить не нужно? Только свои имена и имена предков? — нашел, чем удивить всех одиннадцатый.

Я бы ни в жизнь не догадался о таком спрашивать. А дед, не моргнув, начал ответ.

— К чему ему фамилии ваши? Сегодня они у вас одни, а завтра другие. И причин их сменить бывает много. Скажем, с властями вы не в ладах или с законами ихними, миру какое до этого дело? А может писарь церковный над вами пошутил, и такое бывает, да и вывел в метрике фамилию неправильно. И бес его знает, зачем. Так что, у отцов одна фамилия, а у сынов – не пойми что. Да и у старых людей не было никаких фамилий, а так все и представлялись. Имя своё или прозвище, а далее коленца с предками. Ещё о чём додумались спросить?

— Про Калик поведай, деда, — жалобно попросил Александр-первый. — Я всё, что знал, уже рассказал.

— Эта тема трагичная и запретная. Когда вам по тринадцать стукнет, вот тогда или я, ежели жив буду, или кто другой… Да тот же Калика вам расскажет. Про миры все, что кроме двенадцати имеются, да про время разное. А пока ни словом, ни взглядом об этом!

Сказать нам такое, всё равно, что спичку в бензин бросить. Все так и вскочили с лавок и чуть не набросились на деда. Посыпалось столько вопросов, просто кошмар. Наши голоса сплелись в причудливую смесь звуков, в которой разобрать что-либо было невозможно. А дед сидел, чему-то кивал и улыбался.

«Издевается, что ли?» — думал я, глядя на творившееся вокруг.

— Сколько этих миров? Какое время? Как туда попасть? Кто там живёт? — не замолкали голоса братишек-ребятишек.

— А теперь цыц! — скомандовал дед, мигом остудив наши головы. — Я им слово, а они мне допрос. Спасибо, что Каликой больше не интересуетесь. В том и цель моя была: глаза вам отвести от Калик. А про миры, так и быть, скажу, как сам знаю, как от старых людей научился.

Мы в мгновение ока затихли. «Это же надо. Сейчас нам дед расскажет в подробностях. Узнаем, кто нас сделал посредниками, и зачем. И когда всё это началось. И, вообще, про тайны всякие, и не детские, как были у нас, про ерунду разную, а про миры и всё остальное», — размечтался я, и моё воображение разыгралось, но даже оно не смогло тягаться с дедовским рассказом.