Когда закончил рассказ о собрании и принятии новых ругательств, о посиделках на день рождения, об игре в снежки в карнавальных масках, о других возможностях времяпровождения, он всё так же молчал. Продолжал сидеть и глядеть сквозь меня, сквозь стену сарая.

— Ты ещё здесь? — справился я в шутку, не дождавшись, когда друг намечтается.

— Тьфу, на тебя. Во второй раз стращаешь, — признался одиннадцатый и, оживившись, продолжил: — Всё понятно. На какой день организуем братьев для работы?

То, что положение обязывало о близнецах проявлять заботу, меня не слишком радовало, а вот то, что теперь можно запросто собирать всю ватагу и командовать ею, мне пока в голову не приходило. «Это каких дел наворочать можно, — размечтался я не ко времени. — И хулиганов проучить, и…»

— Не спать! — теперь дружок вернул меня на грешную землю.

— Сам предложил, тебе и голову ломать, что да как делать. А я хоть немного себя командиром почувствую, — пробурчал я недовольно и снова закатил глазки, вспоминая, на чём меня прервал подчинённый.

А этот подчинённый отвесил мне оплеуху, чем окончательно вернул в чувства, и мы вцепились друг в дружку. Потом весело, не обижая больными тумаками, начали метаться по дедову сараю.

— Какие у тебя предложения? — не прекращая свару, спросил я близнеца.

— Ты у нас начальник, ты и думай, — пропыхтел он в ответ, и мы продолжили кататься по пыльному полу.

Так мы скорее согревались, чем выпускали пар противоречий. И это был наш первый конфликт, как у начальника и подчинённого.

Наконец, наигравшись и запыхавшись, мы прекратили возню и присели на табуреты. Предстояло в две головы подумать, что делать, и как организовывать.

— Всех звать незачем, — начал я обсуждение.

— Ты да я, да мы с тобой. Уже четверо, — не перестал дурачиться одиннадцатый.

На такую провокацию меня обычно легко подтолкнуть, но в этот раз я сдержался.

— Прекращай дурить, — и в шутку и всерьёз взмолился я. — Давай всё обдумаем. Сарай прибрать дело плёвое, а вот что дальше делать.

— Ну соберёмся мы все двенадцать, — начал рассуждать одиннадцатый. — Обсудим писанину про сигналы. Поздравим друг дружку с днём варенья.

— Про какие сигналы? — заморгал я глазками.

— А ты о чём думал, дурья башка? Что нас ругаться учить собрались? — удивился помощник. — Это сигналы. Разные и необходимые. Чтобы мы друг дружку понимали, а окружающие ни ухом ни рылом. Когда задание получал, понимал, зачем десять ругательств? Там всего-то пара шутейных, а все остальные для работы нашей.

— А я, шалопай, всё пропустил. Так какие сигналы нужны?

— Как позвать друг друга. Как заставить обратить внимание на что-нибудь. Как намекнуть, что пора убегать со всех ног. Как дать понять, что в помощи не нуждаешься, а справишься сам. Ещё много чего, — перечислил он всё, что вспомнил, и вскочил с табурета. — Где почта? Давай листок с одиннадцатой цифрой.

— Мне же нельзя чужие предложения читать, — неожиданно я стал правильным и отверг крамольный намёк.

— Сам читать буду. Тебе скажу только то, что знать полагается. Какие сигналы и для чего придумывать.

Одиннадцатый пошарил в почтовом ящике, отыскал свою бумажку с ругательствами и начал рассказ о задании.

— Во-первых, про то, как позвать друг друга на расстоянии. Тут я свист особый предложил, а если нельзя свист, тогда слова. Во-вторых, как внимание привлечь к опасности или ещё к чему. Третье означает: «Отступаем незаметно, не привлекая внимания». Четвёртое, наоборот: «Драпаем со всех ног!» Пятое: «Сам справляюсь, не вмешивайтесь». Шестое: «Нужна помощь». Седьмое про то, как…

А нет. Это сигнал «Начать». Всё, о чём заранее сговорились, начинать делать после этого сигнала. Восьмое: «Ой, больно мне!» Девятое: «Ой, скучно мне! Давайте подурачимся». А десятое на наше усмотрение о том, что интересно будет. Как видишь, почти никакого веселья. А ты какие посреднические сигналы знаешь?

«Вот те на. Я, оказывается, не только ругательское задание провалил, но ещё и в розовых облаках витаю. Детство из меня никак не выветрится, что ли? Мне бы всё забавы да игрушки, а люди вон, делом заняты».

— Не знаю я никаких сигналов. Никто мене о них не рассказывал, — огрызнулся я сердито.

«И у моего терпения есть стена, в которую могу упереться. Тогда держитесь все. Иду вразнос!» — распсиховался я не на шутку. Чуть не зарычал от нахлынувшего ожесточения.

— Что же это делается? Про задание ни от кого ни слова, ни полслова. Про сигналы ни словечка от овечки. А что на закуску? Добивай уже, — раскричался я и грозно двинулся на умника-дружка, в один миг ставшего олицетворением всех бед и печалей.

— Слива! Слива! — заверещал близнец, как полоумный.

Я замер. В сарае никаких слив и близко не было, даже сушёных, а нахлынувшая злость на товарища улетучилась так же скоро, как появилась.

Осознав, что чуть не наломал дров, я примиряюще спросил:

— Это сигнал?

— Пока не сигнал, а предложение на тему опасности. Случайно проговорился.

Мы на скорую руку помирились, и одиннадцатый рассказал всё, о чём знал.

— Я пока один сигнал знаю. Баба Нюра научила. Это и для дня, и для ночи, когда задержишься на задании или прогулке. И если затемно возвращаешься, должен у неё или у деда спросить разрешение на проход. Дважды стучишь в окошко, что слева от крыльца, и тихо зовёшь: «Баб Нюра». Или: «Дед Паша». А они, если признают тебя и пропустят, скажут в ответ: «Изыди». Проход, значит, открыт, и ты мчишься, куда хотел. А если не признают или прохода нет по какой-то причине, тогда ответят: «Кто там?» Но нам с тобой ещё рано об этом думать. Хотя, сейчас темнеет быстро, и мы тоже можем припоздниться.

— И Новый год наступает, — продолжил я в тон другу. — Если у тебя всё, тогда предлагаю разойтись. Мне одному побыть нужно. Над заданием подумать.

…Изыди, говоришь? Вот шутники. Прямо как нечистой силе.

— А приборка? — напомнил напарник.

— А организацию приборки я поручаю тебе. Напиши пару записок первому и десятому, чтобы завтра… А для верности, послезавтра собрались, там и осилим. Хорошо? А мне сейчас, правда, много времени на думы нужно, — взмолился я, собираясь успокоиться и прийти в себя, а потом обмозговать новости по их горячим следам.

Одиннадцатый согласился взять организацию мероприятия на себя, и мы разошлись.

* * *

На следующий день я вернулся из школы и не выходил из дома до самого вечера. Лежал, думал о вчерашних новостях, и настроение то чуточку улучшалось, то окончательно портилось. Мама пару раз подходила, проверяла ладонью мой лоб, не заболел ли, пожимала плечами и удалялась.

Откуда ей было знать, что сынок с головой в фантазиях и путешествует по мирам. Забредает в сказочные места, спасает малых детей и ровесников, а то и немощных старушек. В общем, геройствует как может.

Потом задумался о более насущных вещах, о сигналах, о том, когда и при каких обстоятельствах они могут понадобиться. «Если они такие нужные, значит, и случаться будет всякое», — запугивал себя. А то, что это всякое уже заждалось за углом, ни капельки не сомневался. От всего этого впадал в такое уныние, такую хандру, что даже обыкновенные уроки делать не хотел, а о сигналах думать и подавно.

Для порядка начеркал на листке несколько слов и пронумеровал их цифрами, что потом должно было означать, для каких сигналов они придуманы, а из головы никак не вылезала «опасная» слива одиннадцатого.

Но с задумкой напарника об особом свисте я согласился. Только вот, в семье у нас свистеть запрещено. Бабуля за этим строго следила и, если что, прикрикивала: «Денег не будет!»

— Здесь нужно другое, — размышлял я, размышлял, и вдруг вспомнил, что недавно научился сносно копировать щебет синицы, а его-то и можно использовать вместо свиста.

Неожиданно для себя издал эту трель, прямо не вставая с дивана: «Тьи-пу, тьи-пу. Тить-тить!» Никто из домашних на синичий вызов не среагировал, никто не прибежал с порцией подзатыльников, и это небывалое обстоятельство улучшило настроение. Я порадовался и своевременному изобретению, и отсутствию наказания за его испытание, а потом взялся за уроки. «Если останутся силы на ругательства, одолею их тоже», — пообещал себе, а потом так и сделал.