Директор сложил изъятые предметы на стол и, походив по кабинету взад-вперед, вдруг остановился, потемнел лицом и изменившимся голосом сообщил, что, кажется, знает название вируса, вызвавшего эпидемию помешательства. Учительница ботаники, только что очнувшаяся, снова появилась на пороге кабинета. Не в силах побороть эмоции, Феофилакт Транквиллинович рявкнул прямо ей в лицо:

— А позовите-ка мне госпожу Верею да господина Аэрона! Госпожу Алию и Лейю тоже прихватите!

Нервная учительница кулем осела на пол. Маг, подхватив свой плащ, дал понять, что не желает участвовать в убийстве четверки пакостников, и наставник проникновенно успокоил его, заверив, что прекрасно управится с этим богоугодным делом и сам, причем с огромным удовольствием. Вдвоем они без труда перетащили сухое тело учительницы на диванчик. Феофилакт Транквиллинович уговорился с магом о встрече в учебное время, то бишь завтра, и тот, даже не пытаясь скрыть ухмылки, ушел. Сознание того, что репутация заведения, да и его директора в глазах мага упала ниже плинтуса, разъярило Феофилакта Транквиллиновича до невозможности, так что хотелось просто поубивать виновников. Прикрыв ботаничку с головой пледом, чтобы раньше времени не пугать студентов, наставник горящим взором уставился на дверь в ожидании момента, когда те появятся.

Вук Огнезмий в ярости был страшен. Алия тяжко вздыхала за моим плечом. Лейя билась в слезливой истерике. Аэрон просто стоял соляным столбом, видимо, подобная выволочка для него была внове. Я жалко моргала и пыталась прикрыться руками, зная, что с буйнопомешанными опасно спорить, и ждала, пока Феофилакт Транквиллинович облегчит свою душу, а я смогу высказаться. Лейя попыталась в раскаянии упасть на колени и ненароком стянула плед с диванчика. Плед сполз на пол, явив миру костистую училку, вытянувшуюся и явно мертвую. Тут зарыдали и завыли уже мы все! От ужаса. Уж если Вук Огнезмий решил за просто так схарчить учителя, то с нами он поступит куда хуже!

С нами поступили действительно намного хуже — отправили чистить снег вокруг Школы.

— Из-за каких-то куриных лапок! — с досадой воскликнула я, вяло тыкая лопатой в ближайший сугроб. Мне вспомнился сливовый пирог. — А ведь так хорошо начиналось утро!

Утро второго учебного полугодия началось с опоздания.

Я проснулась оттого, что наш комендант общежития, он же кладовщик и «звонарь», бежал по коридору, ругаясь как сапожник, падал, взвякивал коровьим боталом, что у него было вместо уместного, но жутко не любимого нечистью серебряного колокольчика, снова вскакивал и бежал дальше, производя не столько звон, сколько лошадиное ржание и гомерический хохот.

— Доброе утро, Ждан Савич, — поклонилась по дороге коменданту Лейя и заморской королевишной вплыла в комнату, уже вся причесанная, напомаженная и раскрашенная, как лубочная картинка.

Алия, грызшая баранки, запивая их чаем, бросила это занятие и высунула голову в дверь, с трудом удерживая смех. Я тоже сорвалась с кровати и, шмякнувшись сверху на Алию, загородившую собою проем, услышала, как она по-лаквиллски пообещала мне бесов в ребра.

— Доброе утро, Ждан Савич, — не удержались мы с подругой от маленькой, сладенькой мести.

Ждан Савич, он же бес Рогач, обернувшись, злобно погрозил всем кулаком, от чего головы в дверях, а их было не меньше сорока, разразились дружным смехом.

Комендант подхватил огромные, не по размеру, штаны, обернул хвостом увязанные в пару сапоги и вприпрыжку помчался дальше. Ботало висело на шее и, прижатое сапогами, почти не звякало, но Школа и без того уже проснулась. Пыхтели самовары, принесенные с кухни, в умывальне слышался довольный визг, по коридору шлепали босые пятки бледных и вялых любителей ночных гуляний и бодрый перестук каблучков жизнерадостных жаворонков.

Мы втроем переглянулись и фыркнули.

Свое прозвище — Ждан Савич, Рогач заработал в Веже, обхаживая хозяйку постоялого двора, что стоял на дальнем купеческом конце, Акулину Порфирьевну, женщину вдовую и хваткую во всех смыслах.

Он нарочно подгадывал время так, чтобы заявиться к своей милой, выдавая себя за купца, в тот день, когда прибывал большой обоз с востока или такой, путь которых пролегал через опасные урочища, а потому несколько обозов сбивались в большие, не боящиеся разбойного люда товарищества, так что едущие на них купцы зачастую не успевали как следует перезнакомиться и узнать друг друга.

Являлся он, румян, свеж и могуч, обычно с каким-нибудь важным подарком, долго, солидно и со знанием дела расхваливал прелести хозяйки и шумно завидовал вежевцам, имеющим возможность любоваться ее красотой ежедневно, ну и клял нелегкую купеческую долю, которая через день-два погонит его снова в дорогу, через неведомые страны и государства, возможно, на верную погибель от рук злодеев и лихоимцев.

Акулина Порфирьевна таяла от его речей, как шкварки на сковороде, и до утра, не отрывая глаз от постояльца, вела с ним задушевные беседы под самоварчик, пирожки и блиночки с икоркой, млела и текла белой сметаной, мурлыкала и ластилась, как кошка, увидевшая здоровенного зеленоглазого котищу. И по глупой бабской доверчивости не выспрашивала, отчего это гость сидит у нее весь день, ничем не торгуя, а только хлебает чай да хвалит ее домовитость, представляя, что только ради нее Ждан Савич и заглядывает в Веж.

Сколько бы ходил Рогач к вдове и чем бы все закончилось, неведомо, но на его беду случилось так, что он явился к Акулине на постой раньше, чем прибыл златоградский купеческий обоз. Бросил вожжи подбежавшей дворне, радостно облобызал хозяйку, подхватил ее на руки и под одобрительный гул гостивших на подворье постояльцев барином важно поднялся на крыльцо.

А златоградцы на свою беду встретились по пути с чертячьим свадебным поездом.

Погода была дрянь, мело, и вроде бы не раз уже бывавшие в этих краях купцы вдруг начинали то и дело сбиваться с торного пути, плутая в трех соснах и выворачивая на никому не ведомые тропы. Устали и замерзли так; что под конец готовы были ночевать Хоть в чистом поле.

И тут внезапно на них с веселым свистом, песнями и бубенцами вылетела свадьба. Гнедые лоснящиеся кони неслись по целине, едва касаясь снега, взлетали на ухабах переполненные расписные возки, а румяные возницы залихватски щелкали кнутами, горяча красавцев-скакунов.

Увидев свадебный поезд, купцы едва не на колени встали, прося показать им дорогу к Вежу. Жених с невестою и дружки их расхохотались, говоря, что никакого им сегодня Вежа не видать, а если не уважат их, то и ночевать торговым людишкам под стылыми зимними звездами.

Купцы кобениться не стали, и чарки поднесенные выпили, и коней поворотили, пустившись следом за веселой свадьбой. Хотя потом сто раз покаялись, что не рискнули помериться силушкой с морозом.

До полуночи, до нестерпимого блеска вставшей в зенит луны скакала свадьба по перелескам, лугам и чащобам, то останавливаясь и бурно угощаясь нескончаемыми припасами, то пускаясь в пляску под бубенцы, гуделки и гусли. Если бы купцы и захотели, то теперь-то уж и вовсе не нашли б дороги. Но им в хмельном веселии давно уж стало не до Вежа. Они и сами горячили коней, пускаясь взапуски, не замечая, что и кони устали и еле бредут, и у пирующих сельчан веселье льется уже через край, становясь все необузданнее и опаснее.

Вот тяжелый купеческий воз вырвался вперед, обогнав расписную повозку жениха. Жених обиделся и закричал, что это нечестно и что его гнедой с утра весь в мыле, а купеческие не спеша тащились по наезженному тракту. Вот если бы ему коняшку посвежее, так никому б тогда его не обскакать.

И все черти разом пересели на новых коняшек — на купцов.

Тут, как говорится, и пелена с глаз спала, да поздно было. Ох и летели новые кони по полям! Лучше прежних. Купцы в упряжи выли и стонали, да только один сумел вспомнить молитву вседержителю Хорсу.

Рассыпалась в прах узда, пропала свадьба, а в двух шагах, буквально рукой подать оказалась застава Вежа. Тут-то и выяснилось, что один златоградский торговый гость уж второй день как в городе.