– Пуговичник? Я его видел. Только она… – Мерсер припомнил прием у королевы галвинского общества, надсадную музыку; женщин, доводящих себя в танце до самозабвения, одуряющий запах благовоний и острый – осенних трав; речи – фанатичные и двусмысленные одновременно, и возникшее из сумрака дверного проема бледное лицо человека, пришедшего узнать, какое хозяйка примет решение, именно теперь – не раньше и не позже. – … Только она называла его другим именем.

«Сейчас не время, Ларбин!»

Не раньше, чем Мерсер покинет дом.

– Как его зовут, этого пуговичника?

– Разве я упомню? Какое-то простое имя, не то Ян, не то Як…

– Точно не Ларбин?

– Какой Ларбин, ради господа? Таких имен-то нет…

Мерсер встал.

– Радуйся, Флан, ты сквитался со мной за Вьерну Дюльман. Я был таким же разиней, как ты тогда. Но теперь, кажется, я нашел тринадцатого.

Гарб настоял-таки, чтобы послали за Бергамином и солдатами, а комендант вместо того, чтобы выказать раздражение из-за того, что его дергают каждый день и все безрезультатно, явился в сопровождении обоих офицеров. Должно быть, это поручение позволило ему свободно вздохнуть. Пуговичный мастер – не благородная дама, пусть и подозреваемая в трех убийствах.

Солнце к тому времени должно было стоять высоко, но его не было. Снова потеплело, и спустился туман, неотвязный, как дым.

– Кости ломит, – неожиданно сказал Бергамин, когда они шли по улице. – Уж лучше эрдская зима, с морозами, со снегом, чем эта гниль…

Лейтенант и корнет выслушали эту реплику с почтением, но без понимания. В Открытых Землях снег бывает редко, а морозы еще реже, что немало способствовало промышленному процветанию края: дороги оставались проезжими даже зимой, вывоз продукции шел постоянно. И снег здесь был не прелестным курьезом, как на Южном побережье, а досадной помехой.

– Капитан, я попросил бы вас начинать обыск у пуговичника без меня, – сказал Мерсер, – а сам я с одним из ваших офицеров хотел бы проведать нашу благородную даму. Любопытно взглянуть, как она себя поведет.

– Позвольте мне, капитан! – вызвался Гионварк не без некоторого злорадства. Мерсер подозревал, что лейтенант не простил того, что его не принимали в доме мадам Эрмесен.

Но здесь их ждало очередное разочарование. На громогласное лейтенантово: «А проводи-ка нас, милашка, к своей хозяйке!» – перепуганная горничная (Лизетта, надо полагать), молодая, а не та, что Мерсер видел на приеме, выговорила:

– Но ведь она, как рассвело, велела карету закладывать и уехала…

– Куда?

– Она не сказала…

Под чертыхание Гионварка Мерсер осмотрел дом – для очистки совести, вовсе не предполагая, что Вьерна Дюльман прячется где-нибудь в погребе между кадушек или под лестницей. Он еще вчера предполагал, что она попытается сбежать, вот и сбежала. Сейчас главный интерес представлял пуговичник. Гионварк на всякий случай приказал сопровождавшему их солдату оставаться на страже, и они, выйдя через черный ход, пересекли двор по направлению к флигелю. Там, за углом, скорчился, цепляясь рукой за стену, корнет Хольтвик. Его рвало. Из дома доносился стук переставляемой мебели и ругань. На крыльце стоял Флан Гарб и приговаривал:

– Ну что ты, право… не видал, как люди с жизнью расстаются? На вашей-то службе?

– Видал… – выпрямляясь, прохрипел Эверт. Его младенческий румянец приобрел желтушный оттенок. – Но не ш-ш-ши… – Спазмы помешали ему договорить.

Из флигеля степенно вышел Бергамин.

– Обыск продолжается, – сообщил он. – Но подозреваемый Ян Таппер наложил на себя руки. Я послал за фельдшером, но вряд ли это поможет.

– Мы в мастерскую вошли, – встрял Гарб. – А там у него растворы всякие, кислота опять же. Он говорит: это для работы, пуговицы чистить и полировать. Оно, конечно, верно, только и я в работе по металлу кое-что смыслю. Опять же вспомнил, что ты мне рассказывал. Про медный купорос, говорю, еще могу поверить. Но свинец в пуговичном ремесле при чем? Уж не этой ли «манной святого Николая» господина Орана прикормили? А он как рванет из-под фартука шило – и в глотку себе! Как безумный.

– Я слышал, работа с такими веществами может вызвать приступы сумасшествия. Идем.

Они вошли во флигель, который продолжали осматривать солдаты. Миновали мастерскую с печью, формами и токарным станком. На полках лежали груды заготовок – оловянных и каменных. Ян Таппер действительно изготовлял пуговицы – что может быть безобиднее такого ремесла?

Хозяин мастерской лежал в соседней комнате. Кто-то из солдат приволок простыню и прикрыл его тело. На грубом полотне проступало красное пятно – не слишком большое, шилом невозможно нанести широкую рану.

Полки и стол были заставлены разнообразными сосудами, стеклянными и металлическими. Все плотно закрытые – вероятно, это сделал Гарб.

Мерсер нагнулся и приподнял край простыни с лица пуговичника – не более бледного, чем оно было при жизни, и теперь ясно почему. Свинцовые пары… Бергамин прав: фельдшеру здесь делать нечего. Однако этот человек, несмотря на изможденный вид, должен был отличаться недюжинной силой. Шило пробило дыхательное горло насквозь и застряло в основании позвоночника. Выпрямившись, Мерсер увидел, что один из солдат пытается открыть стоящий на рабочем столе ларец.

– Стой! Оставь!

Ошеломленный солдат замер на месте. Мерсер взял ларец у него из рук. Указал на маску, лежавшую на столе, – похожую на те, что используют литейщики, но стеклянную.

– Слышал я про такие вещи, а вижу впервые…

– Что это? – полюбопытствовал Гионварк.

– Надевается, чтобы не вдохнуть случайно порошок или испарения, когда работают с сильными ядами. Не знаю, что там, в ларце, но я бы без мер предосторожности открывать не стал.

Никто не возразил.

– Итак, мы нашли, что искали, – подытожил Гарб.

– Не сказал бы. Яд, которым отравили Орана, был изготовлен здесь. Но у нас по-прежнему нет доказательств причастности к этому Вьерны Дюльман.

– Лейтенант говорит, она удрала – разве это не доказательство?

– Удрала. И Таппер, как верный слуга… сообщник… или кто он ей был, сделал все возможное, чтоб задержать нас. Мы не сможем его допросить. Но это и не нужно. Она сама сказала достаточно: «Ни подземелий, ни подземных ходов в этом доме нет!» Значит, они есть в другом доме. Здесь.

Они нашли вход в подземелье – в помещении, служившем пуговичнику складом. Люк был заставлен ящиками, однако они легко сдвигались, а вниз вела добротная лестница. Всего в подземелье было четыре комнаты, где стены и пол были обшиты деревом, а также выстланы коврами, чтобы уничтожить свойственную подвальным помещениям сырость. Это не вполне удалось, вдобавок сильно пахло какими-то курениями, наподобие тех, что госпожа Эрмесен имела обыкновение жечь в гостиной, и еще чем-то жирным и, как показалось Мерсеру, тошнотворным. Солдаты запалили факелы, и стали видны полки на стенах, лари и еще какая-то мебель, назначение которой было непонятно. В той комнате, куда зашел Мерсер, обнаружилась жаровня. На ее поверхности застыла какая-то субстанция – растопленный воск или жир. Рядом было нечто, напоминавшее верстак, над которым был закреплен целый набор игл и сверл, сделавший бы честь опытному ремесленнику, хирургу или палачу. Но более всего заинтересовал Мерсера предмет, лежавший на верстаке.

Ввалился Гарб.

– Слушай, тут нашли какие-то бумаги. Разобрать, правда, пока ничего нельзя, но, может, ты прочитаешь? Я думаю, это и есть письма… что это у тебя?

Мерсер держал в руке башмак – простой, крепкий, судя по размеру – женский. На грубой коже темнели пятна, и это не была грязь. Башмак пытали, как живое существо, – кислотой и огнем.

– Я тебе о важных вещах говорю, а ты на этот старый обносок уставился.

– Возможно, этот обносок – самое важное из всего, что мы здесь нашли.

– Издеваешься, что ли? И вообще, что-то ты слишком спокоен. Этот злыдень себя порешил, отраву нашли, главная убивица сбежала, а тебе – хоть бы хны. Как будто знаешь, где ее искать.