Предполагали, что она незаконная дочь какого-то знатного дворянина и это пятно лишило ее возможности достойно выйти замуж. Во времена прошлого царствования в Тримейне, когда она была в особой моде, Мария Омаль заявила, что своих обожателей она делит на следующие категории: «любовники по деньгам», «любовники по политике», «любовники по тонкости ума». Тогда сочли, что это очень остроумно. Ее особняк посещали министры, финансисты, путешественники, поэты. И тот, кто жаждал ее благосклонности, обязан был платить в меру своих способностей. Обобранного до нитки графа или маркиза, продавшего ради прихотей прелестной Марии родовые владения, сменял университетский профессор, обучавший ее тонкостям итальянской грамматики, а за ним толпились карнионский банкир, от которого требовалось выгодно поместить накопления дамы, и знаменитый дуэлянт, готовый проучить каждого, кто дурно о ней отзовется.
Это также находили остроумным и оригинальным. Приемы, что она устраивала, были веселы без распущенности, роскошны без вульгарности, и со временем туда стали стремиться не только по зову плоти. Общества Марии Омаль не чурались и служители Церкви, и дамы с безупречной репутацией, тем более что она щедро жертвовала на дела милосердия и покровительствовала нуждающимся. Разбогатев, Мария Омаль перевела почти всех своих любовников в разряд обычных посетителей, предпочитая оставаться законодательницей мод и хорошего тона. Но и теперь, когда она была в летах, губительных для женщины ее профессии, находились желающие предоставить в ее распоряжение сердце, ум, шпагу и кошелек. Это было тем более удивительно, что Мария Омаль не принадлежала к писаным красавицам. Невысокого роста, с чертами скорее миловидными, чем правильными – курносым носом и крупным ртом, – с годами она также несколько располнела. Но кожа ее оставалась неизменно гладкой, взгляд темно-голубых глаз – красноречивым, а более всего в ее пользу свидетельствовали утонченный вкус в одежде и чистая, безупречная речь.
Мерсер отметил последнее обстоятельство, сравнивая голоса госпожи Омаль и ее младшей собеседницы. У той был заметен сильный северный акцент, при том что ей по роду занятий положено было следить за выговором. Белинда Кокс была актрисой, а Мария Омаль, насколько было известно Мерсеру, на сцене не играла. Однако она часто повторяла, что не любит быть единственной женщиной среди мужского общества. Эрденонские благородные дамы и богатые представительницы буржуазии еще не достигли таких высот свободомыслия, как их тримейнские сестры, чтобы посещать дом куртизанки, а вульгарных проституток она бы сама не пустила к себе на порог. Оставались актрисы, занимавшие промежуточную ступень между шлюхами и порядочными женщинами.
Профессиональные актрисы появились на Севере только после войны. До этого в герцогстве Эрдском, в отличие от других частей империи, женщин на сцену не допускали, постоянно действующих городских театров не существовало вовсе, и комедианты, выступавшие при дворе Йосселингов и богатых вельмож, были приезжими. В эрдских труппах, увеселяющих горожан, так называемых «риторических камерах», женские роли исполняли мальчики.
Когда с установлением гражданского мира в Эрденоне открылся театр, изумленная публика увидела на подмостках женщин. По этому поводу развернулась продолжительная полемика, были напечатаны десятки трактатов, памфлетов и стихотворений. Первоначально казалось, что это новшество долго не продержится, ибо голоса противников актрис звучали громче. Поборники нравственности утверждали, что дозволением женщинам играть поощряется разнузданный разврат, патриоты полагали, что сие попирает древние, исконно эрдские обычаи, эстеты приводили множество доводов в пользу того, что ни одна женщина не сумеет сыграть женскую роль с такой изысканной утонченностью, как мальчик. Но кровавые трагедии и развеселые фарсы с участием женщин не сходили со сцены, и постепенно к ним привыкли. Как ни странно, актрис поддержала Церковь. Священники заявляли, что, конечно, актерское ремесло греховно по своей сути и лучше бы не заниматься им вовсе, но если честная замужняя женщина играет на сцене пропитания ради вместе с законным мужем, она имеет возможность этот грех искупить. Другое дело – игра мальчиков в женских платьях. Помимо того, что это прямое нарушение заповедей Писания, называющих ряжение в одежды другого пола мерзостью перед Господом, наказуемой смертью, это ведет к поощрению извращенного вожделения – отвратительнейшего из пороков, завезенных из-за границ и чуждых нравам честного Севера. Короче, актрисы были признаны меньшим злом. К тому же театр традиционно пользовался покровительством наместников. Они назначались из Тримейна, а в тамошних театральных труппах актрисы выступали с давних пор.
Итак, дабы разнообразить общество в своем доме, Мария Омаль приглашала к себе актрис, нимало не смущаясь, что некоторые из них были моложе и красивей ее. Посетители салона сочли это проявлением врожденного благородства натуры. Те, кто в Обезьяний дом допущен не был, утверждали, что старая шлюха, перестав быть приманкой для развратников, занялась сводничеством.
На утреннем приеме у госпожи Омаль гостей было немного: Мерсер оказался четвертым. Причем пожилой мужчина в темном кафтане, отделанном синим галуном, непрерывно подергивающийся от нервного тика (Мерсер узнал в нем контролера финансов провинции), вскоре распрощался и, церемонно поцеловав хозяйке ручку, ушел. В гостиной остались актриса и другой мужчина, по возрасту даже старше контролера, ему можно было дать все семьдесят. Совершенно седой, с благородным строгим лицом, он носил багряный плащ с зеленым крестом ордена Св. Барнабы Эйсанского.
Рядом с ним на кушетке восседала Белинда Кокс – крупная яркая блондинка лет двадцати пяти, в розовом с синими бантами платье от лучшего эрденонского портного, каковое можно было покритиковать лишь за то, что оно для утреннего часа слишком нарядно и открыто. Последнее, возможно, объяснялось тем, что актрисе было жарко, судя по тому, как усиленно она обмахивалась веером.
На гостей благосклонно поглядывала хозяйка. Она выбрала себе не одно из кресел у стола, а стул с прямой спинкой. Ее платье лазурного цвета было уложено живописными складками, декольте прикрывала кружевная косынка, каштановые волосы мелкими кольцами спускались на лоб и плечи, и что здесь даровано природой, а что достигнуто искусством, определить было невозможно.
Из-за того, что в оконный переплет были вставлены цветные стекла, солнечный свет в гостиной был неярок и, преломляясь, создавал странное иллюзорное освещение. Витражи в окнах жилых домов давным-давно вышли из моды. Этот уцелел каким-то чудом, и новая владелица, по непонятному капризу, не стала его менять. От старых времен остался и выложенный квадратами паркет. А вот мебель – красного дерева, замысловатых форм, – несомненно, была приобретена хозяйкой: Мерсер еще не видел такой на Севере.
Он подоспел к кофе. Этот напиток, с начала века известный в портовых городах империи, особенно на Юге, лишь недавно распространился в обществе Эрденона. Мерсер, как и эйсанский рыцарь, взял предложенную чашечку с удовольствием, а вот актриса явно пила через силу, и лишь приобретенная сценическая выдержка не позволяла ей плеваться.
В это избранное общество Мерсера привело, в точности как он ожидал, магическое имя капитана Бергамина.
– Бергамин? – сказала Мария Омаль. – Конечно же, я его знаю. Он посещал мой дом в Тримейне… надо полагать, набирался впечатлений для романов. А с его сестрой мы весьма дружны.
Мерсер воззрился на нее с изумлением. Он помнил сестру Бергамина, сопровождавшую литератора в его приезды в столицу, – безнадежную старую деву с лошадиным лицом, еще менее общительную, чем брат.
– Вы удивлены? – госпожа Омаль улыбнулась, приоткрыв ровные белые зубы.
– Сказать по правде, да, сударыня. Мне трудно представить, что может быть общего у двух таких женщин.
– У падшей и порядочной?
– Вовсе нет. У блестящей и скучной.
