Еще бы, подумала я. Если бы Рик взаправду был вне себя от гнева, как прикидывался, он позабыл бы о том, что во дворце запрещено обнажать шпагу под угрозой заключения в крепости. Но он действовал хладнокровно и вполне учитывал такое развитие событий.

— И что же он предпринял дальше? Ждал, пока ВирсВердер вынужден будет покинуть дворец?

— Не долго — не более часа. Он просто не мог уехать раньше — ему не давали прохода с изъявлениями восхищения. Но толпа возле дворца не расходилась до самой ночи. В ожидании появления Вирс-Вердера послали даже за факелами и фонарями. Однако затем стража потребовала, дабы все разошлись. Я не знаю, кто приказал стражникам вмешаться — сам Гарнего или кто-то из его советников, но причина очевидна: при всем удовольствии, которое они, вероятно, получили от зрелища, они не желали, чтобы под окнами дворца разыгрался непристойный фарс. И стража, хотя и с некоторыми усилиями, сумела оттеснить любопытствующих с площади. Пользуясь этим, Вирс-Вердер сумел покинуть спасительные стены дворца, а к рассвету уехал из Эрденона. Надо ли говорить, что утром едва ли не половина местных дворян направилась с визитом к Альдрику? И первыми были офицеры гвардии — поблагодарить былого сотоварища за то, что избавил их от грозящего позора заполучить такого шефа полка — поскольку происки Вирс-Вердера в Эрденоне не были тайной. Через день его светлость подписал патент, который я имел счастье доставить вам.

Получалось, что замыслы Альдрика, казавшиеся самыми дикими из всех, что предлагались на совещании, оказались самыми благоразумными. И что удачным разрешением проблемы все заговорщики, а Тальви в особенности, обязаны Альдрику. Что— то меня здесь смущало. Слишком уж гладко и удачно. Я оглянулась на полковника. Помимо Каллиста, он казался наиболее здравомыслящим человеком во всей компании, и не худо было бы выслушать его замечания на сей счет. Но Кренге предпочел отмолчаться, только хмыкнул и отпил вина, словно салютуя в честь победы. Возможно, он признавал правомерность любых действий, когда они приносили результат. Достойная точка зрения.

— Но вы представляете значение того, что произошло? — Чувства душили юного рыцаря. — Вирс-Вердер сейчас для всего Эрденона хуже чем покойник! Слишком очевидно его ничтожество. Подумать только — титулованную особу при стечении многочисленного общества и под сенью дворца бьют по лицу, и что же? Граф убегает и прячется! Злейший из врагов не сумел бы столь убедительно смешать его имя с грязью, сколь он сам. Воистину он заслужил, чтобы ему, по древнему обычаю, обрубили, в знак трусости, угол герба — тот самый, где их род, претендуя на родство с Йосселингами, поместил изображение единорога…

Я первый раз слышала о таком обычае. Выверты, как сказал бы полковник.

— Козел бы ему больше подошел, чем единорог, — пробормотала я.

— О нет, — возразил Ларком, — козел в гербе ему совершенно не подобает. Ведь в геральдике это животное есть символ упорства…

Я посмотрела ему в глаза и убедилась, что он вполне серьезен. Ничего не поделаешь. Лучше сменить тему. И не выяснять, какие перчатки были у Рика. Я и так догадывалась, что не шелковые. При всей его трепетной заботе о красоте рук и гладкости кожи.

— А что слышно относительно послания к императору?

Ларком вздохнул.

— К сожалению, ничего определенного. Фрауэнбрейс сообщает, что передал послание в собственные руки канцлера Тьяцци, но до сих пор не получил ответа. Правда, прошло еще очень мало времени… Самитш тем не менее опасается, что в окружении канцлера есть люди ВирсВердера, точнее, его жены, и они могли выкрасть послание, пока оно еще не было прочитано императором.

— Это возможно? — спросил полковник у Тальви.

— Вряд ли. Скорее они постарались его задержать. Но если сильно припекло, могли и выкрасть.

— Значит, пока Альдрик умыл Вирс-Вердера здесь, он переиграл вас в Тримейне?

— Фрауэнбрейс может повторить ход — неужто ты думаешь, что он не оставил себе такой возможности? Но это уже не имеет значения, поскольку Дагнальд и ВирсВердер очистили поле.

Вошел Ренхид, и Тальви оборвал фразу. На всем протяжении ужина нас никто не обеспокоил — очевидно, так было приказано. Должно было произойти нечто крайне важное, если Ренхид решился нарушить распоряжение хозяина. Он мялся в дверях, не находя в себе сил произнести что-либо внятное, и наконец просто поднял руку и разжал кулак.

На его ладони лежал черно-белый перстень.

Тальви дал Ренхиду знак приблизиться. Забрал у него печатку, потом проговорил:

— Ступай. Скажи ему — пусть отдыхает. Передай господам Гормундингу и Бикедару, чтоб готовились и поднимали остальных.

И пока Ренхид поспешно удалялся, неторопливо надел перстень на палец.

— Что происходит, черт побери? — не выдержал Кренге.

— Происходит? — Тальви взглянул на черно-белый рисунок оникса, потом на лица гостей. — Возможно, уже произошло. У меня есть основания полагать, что его светлость Гарнего V Йосселинг близок к последнему издыханию либо уже отправился к праотцам.

— Откуда вы узнали? — Эйсанский рыцарь смотрел на него с почти суеверным почтением.

— Не знаю, поставил ли Альдрик вас в известность, что врач герцога — наш сторонник. Еще в Бодваре я передал ему перстень с условием, что, когда тот вполне уверится в близости смертельного исхода, он вернет перстень одному из моих людей. Я оставил там двоих, чтобы они поочередно неотлучно были вблизи дворца. Таким образом, посланник успел покинуть город раньше, чем Ион Лухтер закрыл ворота.

— Ты уверен, что лекарь не перекуплен и не предал тебя? — спросил Кренге.

— Я ни в чем не уверен, кроме того, что он боится. «Эрденон для эрдов», как вы слышали, а он — приезжий. Даже не уроженец империи. Итальянец. Чем раньше мы будем в Эрденоне, тем больше шансов избежать беспорядков и избиения чужаков.

— Так. — Кренге глубоко и сипло вздохнул. — Значит, ты едешь утром?

— На рассвете.

— Тогда я должен немедленно возвращаться в Аушеву, поднимать драгун и наемников.

— А я? — Ларком тоже жаждал действия. — С кем из вас я должен отправляться?

— Со мной, — сказал Тальви. — Капитул ордена все узнает сам, у них при дворе собственные осведомители. Я же беру с собой всех своих дворян и большую часть слуг. Когда мы приедем в Эрденон, Самитш и Альдрик постараются, чтобы ворота были открыты.

— А если они все же не сумеют уболтать горожан, — Кренге усмехнулся, — то к тому времени мы вас нагоним, и тогда наши доводы будут покрепче!

— Надеюсь, обойдется без кровопролития, — заметил Ларком. — Тальви обязаны впустить в Эрденон. Ведь он должен принять командование гвардией.

— Я разве сказал, что мы собираемся брать Эрденон штурмом? Зачем, город нам полезней невредимым. Просто убеждения, подкрепленные силой оружия, доходчивее всяких других.

Обо мне никто не вспоминал, а я не стремилась напомнить. Передо мной стоял нетронутый кубок со скельским. На чеканном боку красовался эмалевый герб. Сменит ли вскорости грифон Тальви единорога Йосселингов? Или единорог

— символ герцогства, а не уходящей династии? Какая разница! У этих геральдических животных есть, по крайней мере, нечто общее — они не существуют. В отличие от ворона Скьольдов.

Вечер как-то сам по себе провалился в небытие. Я ушла к себе, чувствуя, что иначе буду только мешать, и ничего более. Мойра приходила исключительно по утрам, и я была предоставлена собственной персоне. Распустила волосы, вытряхнула ненавистные шпильки, но раздеваться не стала. Спать не хотелось, поэтому я придвинула стул к окну и села, не запалив свечи. Читать я не могла. Что Тальви нынче не придет — было очевидно. Ему сегодня тоже не спать, но по не в пример более уважительной причине Он занят. А я вот маюсь от безделья. Но предлагать свою помощь — глупость убийственная. Там, куда они направляются, мне нет места, это я понимала. Я и не хотела туда попадать. Честно говоря, сейчас я вообще ничего не хотела. На меня нашло какое-то оцепенение, кровь замедлила в жилах свой бег, как у медведя, впадающего в спячку. Снаружи до меня доносились голоса, топот, храп коней, блики бежали по оконному стеклу, перемигиваясь с драгоценностями в открытом ларце, а я сидела и не двигалась. Было ли мне страшно? Не знаю. Эта ночь несла с собой перемены, не важно, в какую сторону, но если бы я боялась перемен, я бы уже давно помешалась или умерла от страха.