Малхира занимался лошадьми. Ренхид развел костер и собирался готовить ужин. На меня он взглянул с забытой было неловкостью. Может быть, потому что в сегодняшней драке даже мальчишка Малхира держался лучше него. А может, зная рассказы о моих похождениях, он не представлял себе, как это выглядит в жизни.

— Зачем ты на землю спрыгнула? — хмуро полюбопытствовал он. — На лошади этот сброд давить куда как лучше.

В самом деле, зачем? Пример Тальви и Малхиры доказывал его правоту. Очевидно, я не была уверена, что Керли с перепугу не начнет творить черт знает чего. Она же не была обученным боевым конем, как тот, что под нашим патроном. Хотя перепуганная лошадь в давке способна такого начудить — при желании не повторишь. Или просто я снова повиновалась слепой привычке? Так я ему и ответила, не вдаваясь в подробности:

— Привыкла драться в пешем порядке… Он помешал в костре длинной веткой, вылетевший сноп искр освещал его сосредоточенное лицо.

— А стреляешь ты так себе…

— Почему?

— В руку попала.

Так Ренхид ничего и не понял. Может, в его возрасте уже поздно переучиваться? Я не стала ему объяснять, что и целилась тому сопляку в руку. В голову я обычно стреляю во второй раз. Это глупо и ведет к напрасной трате боеприпасов, но так уж я привыкла. Хотя дедушка Скьольд этого бы не одобрил категорически. Впрочем, насколько мне известно, он вообще предпочитал холодное оружие огнестрельному.

Как и я.

Но рассказывать об этом Ренхиду я не хотела. Например, потому, что говорить разбитыми губами было больно. Я перевела взгляд на Тальви. Он чистил шпагу — широкую и тяжелую, наподобие швейцарской или немецкой, но, видимо, изготовленную местным мастером. Такими клинками одинаково удобно рубить и колоть. Гарда у шпаги была из черненой стали, единственное украшение — на дужке отражения, в виде серебряной ветки с листьями, и, полагаю, служила эта ветка не для одной красы и отдыха глаз, ею можно было поймать острие шпаги противника. Вообще же видывала я более роскошное оружие у людей менее богатых и знатных. Но Тальви, похоже, не так просто было найти клинок себе по руке. Ему бы клеймор какой-нибудь скорее подошел, а не шпага. Но двуручные мечи, равно как и всякие иные, в наши дни вывелись из употребления.

Тальви заметил, что я на него смотрю. Отложил шпагу и произнес:

— Не нравится мне это. — Я предположила, что ему, как и мне, не нравится избиение мирных людей, но ошиблась. Он имел в виду совсем другое. — Слишком легко прошло, слишком рано появилась стража. При настоящих мятежах так не бывает. Скорее, это была проба сил, разведка боем… — Он говорил больше для себя, чем для моего сведения. Но я не могла не признать, что он прав. — И этот призыв… что-то раньше мне не приходилось его слышать… — Тут он вспомнил, что я его слушаю. — А ты сегодня пострадала больше всех нас. Потерянная шляпа, да и одежду твою вчера стирали зря. И лицо разбито. Пару дней тебе придется есть с большим трудом.

— Зато кое-кто и вовсе не сможет поднести пищу ко рту. И гораздо дольше, чем пару дней.

— Верно. И мне жаль, что Рик Без Исповеди не видел тебя нынче. Ему бы очень понравилось.

Он снова взялся за шпагу. Я покосилась на его руку и вспомнила, как вчера он вводил меня в гостиную Ларкома. Мой локоть при этом он сжимал точно так же. Я отвернулась и вновь услышала его голос.

— «Эрденон для эрдов! «. Тебе по-прежнему так уж безразличны события, которые грядут в герцогстве?

И я не нашла, что ему ответить.

Мы возвращались в замок Тальви. Весна была в разгаре, в деревнях ставили майские шесты, и молодежь плясала вокруг них. Девушки в венках вертелись возле моих спутников — скорее потому, что так полагалось, чем из подлинного легкомыслия. Малхира скалил зубы, рассылал воздушные поцелуи, а когда приходилось задерживаться, уделял пейзанкам более полновесные знаки внимания. Ренхид изо всех сил делал вид, что его подобные глупости уже не волнуют. Я скучала. Весну я люблю лишь по той причине, что ею теплее, чем зимой. Когда порой приходится неделями скрываться в лесу, эта причина достаточно значительна.

На горе, где стоял замок Тальви, тоже был лес. Заповедный, как рассказали мне Малхира с Ренхидом, и назывался он Маахис. Правда, окрестные крестьяне имели право порубки деревьев, ловли рыбы и мелкой птицы в других лесах на землях Тальви, за что вносили арендную плату. Крепостных здесь, как и во всем герцогстве Эрдском, никогда не было. Потомкам гордых эрдов стоило загордиться, если забыть, что на Юге тоже не было крепостного права. Оно существовало только в центральных областях империи.

По приезде Гейрред Тальви, коего, несомненно, ждали, исчез из моего поля зрения, и я оказалась предоставлена себе. Но я заметила, что отношение ко мне в замке несколько изменилось. Госпожа Риллент вдруг заговорила со мной в более почтительных тонах и стала опускать передо мной глаза, чем ставила меня в чертовски неудобное положение — она ведь была старше и вполне почтенная дама. Служанки шептались за моей спиной и умолкали, стоило мне оглянуться. Когда я вернулась в комнату, которую мне ничего не оставалось, как называть своей, то обнаружила, что, кроме синего платья, доставленного сюда из Эрденона во вьючных сумках, меня ожидают еще несколько новых платьев и зеркало. Они, ясное дело, не из воздуха возникли, их заказали, принесли и обменялись новостями. Из чего непреложно последовало то, что меня считали любовницей Тальви. Но меня таковою считали и раньше, а отношение было другим. Хотя… не всякую наложницу возят в столичный город и вводят в приличное общество. Ренхид и Малхира наверняка уже успели насплетничать. Однако не стоило их винить. Все, конечно, было подстроено самим Тальви. Когда он приволок меня на встречу со своими друзьями, он преследовал какие-то иные цели, помимо желания позлить и унизить высокородных господ. То же самое и здесь. Он прекрасно понимал, что я не побегу возглашать кругом, будто ничего такого не было и губы у меня распухли вовсе не оттого, отчего думают служанки. Возможно, выставив меня в общем мнении своей любовницей, «дамой-ширмой», как изящно цитировал по сходным случаям какого-то старого поэта Бун Фризбю, он пытался скрыть свои истинные связи, какие — не будем углубляться. (Правда, если судить по Рику Без Исповеди, в этом обществе и не требовалось ничего скрывать. ) Ну, мало ли что бывает…

А может — и тут я не могла не одобрить его действий, — в этой заговорщицкой компании просто не хватало присутствия женщины? Согласитесь, что до самых больших мерзостей в мире додумываются исключительно мужские сообщества: инквизиция или тайная полиция, куда женщин не допускают принципиально. Даже армия, даже преступные шайки не столь монолитны. Там есть жены, дети, любовницы, просто шлюхи, наконец, — они не дают дойти до грани. Или это все мои домыслы? Нет, я не могла его понять. Так же, как резкой смены в обращении — от полной, казалось бы, откровенности, до столь же полного пренебрежения. И мне не нравилось, как он на меня смотрит. Господь свидетель, за мою жизнь на меня по-всякому смотрели разные представители рода человеческого, особенно мужчины, и это совершенно естественно — все мы люди. Но это был не тот взгляд. Он смотрел на меня так, будто знал обо мне гораздо больше, чем я сама. Хотя, ставлю нобль с розой против медного эртога, он не знал обо мне ничего.

Одним словом, я была рада избавиться от его общества. И его избавить от своего. Я не стала надевать новых платьев, облачилась в то, что госпожа Риллент выдала мне в прошлый раз, и направилась в библиотеку.

В библиотеке никого не было и царил полумрак. Я отдернула шторы. По счастью, было еще довольно светло, а стекла здесь были не цветные. Разберусь как-нибудь. Как сейчас помню, я хотела взять «Историю Эрда-и-Карнионы». Припомнив, где стояли тома, я влезла на скамеечку и вытащила фолиант. Ага, вот и она. Я раскрыла наугад.

«Существовал тогда также один из служителей царя Ирода, некий Симон, человек красивый, огромного роста и крайне сильный, пользовавшийся доверием царя. Основываясь на беспорядочном состоянии дел, этот человек осмелился возложить на себя царский венец. Собрав толпу приверженцев, которые в своем безумии провозгласили его царем, и считая себя вполне достойным этого высокого сана, Симон разграбил и сжег царский дворец в Иерихоне. Равным образом он предал пожару целый ряд других дворцов в стране, причем предоставил толпе своих приверженцев грабить их сколько угодно. Он, наверное, совершил бы еще более значительные беззакония, если бы против него не были приняты меры: