– Не сказал бы, что он надлежащим образом не обучен… Значит, сегодняшнее покушение было не первым?

– Нет. Он просто не знает. Только раньше мне удавалось их предупреждать. Правда, это было давно, и я решил, что Ивелины наконец унялись. Энид в это не верила. Во время своей последней болезни она твердила: «Женись, найди жену с влиятельной родней, и пусть у тебя будут законные дети. Пусть мой сын не станет наследником, зато останется в живых. Поклянись, что так и сделаешь!»

– И ты поклялся?

– Поклялся… чтоб успокоить ее. Каждая мать сходит с ума из-за своего ребенка и что угодно придумает, чтоб защитить его, и она к тому же была больна…

На сей раз Рондинг отвечал медленно, взвешивая каждое слово:

– Я знал госпожу Энид как женщину чрезвычайно разумную и рассудительную. И никакая болезнь не могла этого изменить. Полагаю, она была права.

– Да я и сам понимаю, что права. Но – что, я эту жену с влиятельной родней из шапки вытряхну? И нет у меня желания жизнь менять. Годы не те, я ведь старше тебя…

– Ничего. Сорок лет – не старость.

– Сорок два.

– Все равно. Подумай об этом. Наверное, когда парламент созовут, придется ехать в столицу, вот там и озаботься.

– А Сигвард?

– А что Сигвард? Парень сам способен о себе позаботиться и сегодня это доказал. Он – не то что мой Бран, которого мать избаловала до невозможности. Не век же ему у тебя под крылом сидеть. Хочешь, отдай его ко мне под начало. Или собираешься послать его учиться, как сам учился?

– Не знаю. Я своему отцу был послушен, хоть у него под старость голова была не в порядке. Меня в университет услал, проклятых братца с сестрицей в дом принял… Ладно, черт с ним, давай лучше выпьем.

Они снова чокнулись, потом отец спросил:

– Так ты уверен, что молодой император вновь созовет парламент?

– Ну да. Мне кузен Меран из Тримейна написал, будто император не раз заявлял, будто его кумир – великий Йорг-Норберт, а тот именно с созыва парламента начал свои реформы…

И они принялись говорить о политике и более ни о чем интересном не сказали. По крайности, пока я не уснул.

Утром я не признался отцу, что слышал их с полковником разговор. И вообще не признался. Как-то неловко было. И я был бы последним дураком, если б стал выспрашивать у отца, что и как. Да я и без того многое понял.

Ивелины – это двоюродные брат и сестра отца. Называть их так не совсем правильно. Беретруда Ивелин вышла замуж за видама Дидима и носила теперь его имя, и оставался лишь Эберо Ивелин. Но отец всегда называл их только так, не разделяя. Они были детьми младшего брата моего деда Рупрехта, а тот, как водится, не получил в наследство ничего. Но не стал служителем церкви, как обычно поступают младшие сыновья, а сумел найти жену из хорошей семьи и с приданым. Поскольку она была единственной наследницей, он принял фамилию жены и стал именоваться Ивелином. Потом старшие Ивелины умерли, а сирот взял под опеку дед Рупрехт. Так что Эберо и Беретруда выросли в Веллвуде. Они вроде бы были на насколько лет моложе отца, который, к слову сказать, был младшим из дедовых сыновей, просто старшие все поумирали во младенчестве. После того как отец унаследовал Веллвуд, Ивелины переехали в Тримейн, в дом, который остался им от матери. Это было задолго до моего рождения, и я их ни разу в жизни не видал. Не знаю, что произошло между Ивелинами и отцом. Я знал, что между ними существует вражда. Но не догадывался, что такая. А должен бы. Однако я никогда не думал о себе как о наследнике Веллвуда. В прежние времена бастарды наследовали имения, титулы и даже престолы, но те времена давно прошли, я это слышал и читал.

А Ивелины, выходит, так не считали. Иначе с чего им меня убивать? И они пытаются это сделать не впервые – так сказал отец. А я, дурак, и не замечал ничего. Тогда, наверное, отцу надо поступить, как он поклялся.

Была еще одна вещь, которой я не понял и о которой не решился спросить. Что значит «лесной хозяин»? Может, название какой-то должности, вроде смотрителя императорских лесов? Но близ Тернберга таких не было. Хотя это не обязательно должно быть в нашей провинции…

Моя рана заживала хорошо, и я попросил разрешения заниматься с полковым учителем фехтования. Он был хуже, чем Наирне, но нужно упражняться каждый день, верно? В город меня до самого отъезда больше не выпускали, и нужно было что-то делать. К тому же полковник Рондинг сказал отцу, что готов взять меня на службу. Правда, дворянских сыновей принимали в кадеты с пятнадцати лет, а мне еще и четырнадцати не исполнилось, но разве все кругом не твердили, что я сильнее своих сверстников?

Однако речи о воинской службе снова не возникало. Значит, все же университет…

В Веллвуд мы вернулись без всяких происшествий. А уж там шуму было! Конечно, слухи о моем приключении до замка дошли, и я надеялся, что к нашему возвращению они улягутся.

Не тут-то было! Женщины кудахтали, как целый курятник разом, да и от мужчин было шуму изрядно. Рэнди и Конрад так хвастались, будто мы все вместе уложили целую ораву разбойников.

Но Наирне и не подумал меня похвалить. Он сказал, что если б я не хлопал ушами, то не позволил бы убийце подойти близко и порезать меня, как барана. А больше всего ругал меня за то, что я убил того человека – надо было лишь ранить его, дабы отец и полковник Рондинг могли его допросить. Я уже знал, что при убитом не нашли ничего, что указывало на его нанимателей. Должно быть, это дошло и до Наирне. Но я не обижался на Наирне, к тому же он был кругом прав.

И вскорости все стихло и вернулось к обычному течению жизни – так думал я. Но забыть о случившемся не получилось. И вовсе не оттого, что меня тревожил призрак убитого. Случилось так, что я услышал разговор двух стражников, сменившихся с караула. Непреднамеренно. Они раздобыли пива, хлеба с сыром и устроились в одной из пустовавших кладовых. А там в стенах есть отверстия – Рейнмар объяснял, чтоб воздух проходил, – и иногда бывает все слышно. А я в это время шел по коридору. И, может, из-за того, что я услышал в ночь после покушения, мне уже не казалось, что подслушивать – такое уж преступление. Порой через это можно узнать нечто полезное. И я остановился.

– Нет, – говорил один, – бабьи сказки все это. И не след мужчине их повторять.

– А я тебе говорю – что-то в этом есть. Ты где-нибудь слышал, что мальчишка взрослого мужика в драке одолел? И посмотри на него! Его ножом пырнули, другой бы пластом лежал, а этот бегает как ни в чем не бывало! Говорю тебе, Вик, дело здесь нечисто.

– Тише ты, Ник! Господин за такие разговоры высечь может, а не то и повесить…

– А если б ничего не было, разве бы он за такое карал? Да и кто нас здесь услышит? Верно старые люди сказывают – его мать совсем хворая была, вот она ради того, чтоб сына родить и господина при себе удержать, с нечистой силой связалась. Тогда-то эта ведьма Давина в замке и появилась. Они вдвоем колдовские обряды творили, это те, кто тут тогда жили, точно знают.

– И господин это допускал? – ужаснулся Ник (или Вик?).

– То-то и оно, что допускал! А может, что и похуже было. Иначе с чего ему эту бабку деревенскую до сих пор в замке держать?

– Ты язык-то попридержи! Одно дело – про бабьи дела болтать, они завсегда сатане служат, городские ли, деревенские, знатные, простые, рожают там или нет – все равно. А другое – про господина!

И Вик (или Ник?) заткнулся. А я побежал прочь. Мне было не по себе. И даже не из-за того, что они говорили обо мне.

Я помнил свою мать доброй, тихой и спокойной. Ничем она не была похожа на тех, кто, как говорят, летает на шабаш и скачет вокруг костров. Но я был тогда так мал и так мало знал! А она так рано умерла! Неужели ради того, чтоб родить меня, она совершила что-то ужасное? И заплатила за это собственной жизнью?

А отец? Как он мог допустить такое? Или… все было наоборот? Именно он, а не мать, совершил сделку с нечистой силой? Иначе почему он не отослал Давину? Наверняка она колдовала для него… только зачем? Это беднякам и неудачникам да еще уродам нужно искать общества нечисти, чтоб урвать долю удачи. Но у отца все было от рождения и по праву! По праву рождения… а о моем рождении говорят, что здесь дело нечисто. И вовсе не потому, что родился я вне брака.