Даже меньше.

Он повернул ее к себе лицом. Селия тяжело дышала, голова ее свесилась на грудь, волосы с налипшими листьями закрывали глаза.

— Селия, любимая, что с тобой?

Она не ответила.

— Селия, ты меня слышишь?

Ответа по-прежнему не было. И тут его как громом поразило. Она сказала не «свяжи меня», а «свяжи ее».

«Я больше не могу ее сдерживать».

И что-то неуловимое изменилось в ее голосе. Нет, даже не в голосе…

Его руки соскользнули с ее плеч.

— Селия! — в отчаянии заорал он.

Ей наконец удалось совладать с дыханием, и она хрипло, еле слышно, произнесла:

— Я здесь.

Он едва не заплакал от радости. Вот все и кончилось… Он погладил Селию по щеке:

— Это ты… Ты со мной… И никаких превращений, и все хорошо, и твой Найтли, как всегда, ошибался…

Рука его замерла, когда Селия с усилием подняла голову и сказала:

— Нет.

Еще днем он читал в этих глазах обреченную решимость, сейчас в них оставалась лишь боль. Сами же глаза запали настолько, что под ними выступили лицевые кости, а вокруг образовались морщины.

— Как… но ведь ты здесь…

— Да. Но Найтли, проклятие ему, был прав. И я тоже была права. Каждый из нас считал, что я должна быть либо Селией, либо Алиеной. И никому, никому не пришло на ум, что есть третья возможность.

— Что это значит?

— Это значит, что Найтли удалось вселить отлетевшую душу в другое тело. Но тело, которое Найтли считал мертвым, таковым вовсе не являлось.

Оливер вздрогнул. Из голоса Селии непостижимым образом исчезли вызывающие интонации уроженки срединных областей империи. Это был безупречно-аристократический южный выговор.

— Кто говорит со мной?

— Алиенора ни Карнис, иначе прозываемая Алиеной, — все с той же совершенной учтивостью произнес голос Селии.

— Алиена… здесь?

— Селия здесь, и Алиена тоже здесь. Это трудно понять со стороны, но, к сожалению, невозможно опровергнуть, так же как и предвидеть то, что так называемая третья возможность была самой вероятной. Собственно, я все время была здесь, однако находилась в самой глубине личности Селии, и преимущественно в состоянии полусна. Иначе я не выжила бы в такой ситуации, да и она, скорее всего, тоже. А с сознанием Селии я могла соприкасаться, только когда она находилась в смертельной опасности, — в последние полгода это происходило чаще, чем за всю ее предшествующую жизнь, — либо при определенных обстоятельствах — во сне…

До Оливера плохо доходило то, что она говорила. Ему подумалось, что никогда в жизни он не видел более жуткого зрелища — связанная девушка с измученным лицом, сидя на земле, спокойно, обстоятельно, с изысканным выговором излагает невозможную историю.

— Итак, нас все время было двое. Но моя душа, сознание, личность — можешь определять как угодно — была подобна плотно сжатой пружине. Теперь пружина распрямилась… и ударила. С большой силой. Найтли заслуживает гораздо худшего, чем проклятие. Человеческое тело не приспособлено для одновременного пребывания двух личностей, даже если они доброжелательно настроены друг к другу. Слишком… тесно. Надо заметить, что я переношу это состояние лучше, поскольку уже много лет пребывала в подобном неестественном положении и привыкла подавлять себя. Но даже мне это крайне неприятно. Селия же первоначально чувствовала себя так, что готова была избавиться от этого тела, как попавший в капкан зверь избавляется от собственной лапы. Смею заверить, мне стоило больших трудов оттащить ее от пропасти и заставить выбросить нож, принудив вспомнить о данной тебе клятве. Но даже и после этого она не прекратила своих попыток… — Последовал короткий то ли смех, то ли вздох, и тот же (тот?) голос продолжал: — Да, она хорошо разъясняет, мне так ни за что не суметь. Я даже не представляла, насколько она умнее меня. Пружина в мозгу…

— Ты в самом деле пыталась убить себя? — глухо спросил он.

Она закрыла глаза и кивнула:

— Я почти ничего не соображала… и готова была умереть, чтобы прекратилась боль. Сейчас стало терпимее, но все равно… Ты не можешь этого понять — и хорошо, что не можешь, — рядом с моими мыслями, не смешиваясь, в моей голове и ее мысли, я вижу мир одновременно двумя парами глаз, и две разные воли управляют каждым моим движением…

— И ничего нельзя сделать? Нет никакого выхода, кроме…

— Полагаю, есть, — был сухой ответ.

— Кто это? — Оливер вздрогнул. Он не мог заставить себя спросить: «Кто из вас?»

— Алиена. Я обдумала сложившуюся ситуацию и пришла к выводу, что мириться с ней нельзя. Даже если мы привыкнем существовать вместе и перестанем испытывать растерянность и мучительную боль, вероятность последующего безумия слишком велика. Единственный выход для нас обеих — смешаться, стать единой личностью, подобно тому, как два различных металла образуют единый сплав.

— И это возможно? — Он не мог оторвать взгляда от лица говорившей. Ее глаза были закрыты, и было видно, как под веками болезненно вздрагивают глазные яблоки, а сухие искусанные губы образовали незнакомый ему надменный очерк.

— Я вижу разные возможности. Селия о них знает, поскольку воспринимает мои мысли напрямую, но я буду говорить вслух, обращаясь к ней, потому что и тебя, Оливер, это непосредственно касается.

Она сделала паузу, то ли подыскивая слова, то ли для того, чтобы помочь ему привыкнуть, — и без того было странно, когда она разговаривала с ним, теперь же собиралась говорить сама с собой… или между собой?

Это было совсем не смешно. Скорее страшно.

— Итак, по моему мнению, единственное, что может сломать перегородку между Селией и Алиеной, — это какое-либо сильное переживание… потрясение… В этом у меня сомнений нет. Но какое? И тут я предвижу различные ответы. И первый из них, наиболее простой и очевидный, — любовь. Для тебя это особенно просто. Причины, по которым ты запрещала себе любить, исчезли. Перестань бояться и отпусти себя на волю.

Да, это и в самом деле его касалось! Но неумолимая логика Алиены уже вела ее дальше.

— Однако для многих, и даже для большинства женщин любовь к мужчине не является самым сильным переживанием. В том случае, если первый вариант не сработает, тебе придется пойти дальше. Осмелься родить ребенка. Материнство — это такое потрясение, которое должно изменить любую женщину.

Вновь последовало молчание, точно Алиена предоставляла слушателям возможность понять сказанное. Но Селия зашевелилась, словно силясь разорвать веревки, и Оливер услышал:

— Она тебе не все сказала… Не поддавайся на ее откровенность! Она любит держать в запасе еще один выход, о котором никогда не предупреждает…

— Что же? — выдохнул он.

— Горе. Сильное горе. Третья возможность… бывает наиболее вероятна… Она предполагает, что тебе надоест жить с сумасшедшей, а я сумасшедшая, как бы иначе это ни называлось. И когда ты меня бросишь — это и будет тем… потрясением, в котором она нуждается.

— Это правда? — жестко спросил он.

— Да. — Отвечала, несомненно, Алиена, и впервые Оливер уловил в ее голосе какой-то намек на неуверенность. И будь он несколько опытнее, понял бы, что неуверенность вызвана не сомнением в собственных умозаключениях, а нежеланием говорить на неприятную тему. — Но это действительно запасной выход, и я надеюсь, что до подобного решения проблемы дело не дойдет.

— Этого никогда не будет, Алиена. — Впервые он обратился к ней по имени, и холод прошел по его спине.

— Я же сказала — надеюсь… Итак, Селия и Оливер, я высказала все, что считала нужным, и предоставляю вам договариваться дальше самим. Если вы испытываете неловкость оттого, что я встаю между вами и вообще присутствую здесь, замечу, что и я не в лучшем положении. Я не любительница подглядывать. Поэтому постараюсь на время… хотя бы на время снова стиснуть пружину, умалиться и оставить вас одних, — произнес ровный, размеренно-отточенный голос и смолк.

Через несколько мгновений Селия открыла глаза:

— Она в самом деле ушла. Я больше не чувствую ее… Надо же… какая сила… настолько себя скрутить…