— Э? — уточнил я недоверчиво.

Давно обратил внимание на эту лингвистическую особенность. А когда утратил возможности нормально разговаривать, и сам взял на вооружение. Здешний люд очень часто общался такими вот междометийными возгласами типа «Э?», «О» или «А!». Каждый раз один и тот же звук, произнесенный в разной тональности, выражал другую эмоцию. Язык же музыкальный, на тонах основанный. Могут себе позволить.

Вот сейчас, например, я фактически спросил соратника о том, какое именно состязание он затеял провести. И он понял меня совершенно правильно.

— Поэтическое! — с непривычным мне пылом отозвался Пират. — Что? В походах я написал множество стихов и хотел бы, чтобы их могли оценить понимающие в этом люди! Считаешь, я пишу дурные стихи?

— Я твоих не слышал, — примирительно вскинул я руки. И прежде, чем он начал их читать (знаю я этих поэтов — по лицу было видно, что собрался уже), согласно закивал. — Давай! Пусть будет поэзия, да! Культура и искусство — хорошо!

Пират ушел окрыленный (не забыв подписать еще одну расходную ведомость для строительства павильона для своего танцевального — тьфу ты! — поэтического баттла), а я остался в на балконе с вытаращенными глазами. Куда катится моя армия?! И кто придет следующим? Лю Юй с предложением построить в поле трактир, чтобы там проводить соревнования «кто кого перепьет»?

Фоном прошли сообщения от моих вассалов (формально из двоих писавших только один имел такой статус). Ля Ин сообщал, что заканчивает строительство первой во флоте речной крепости — здоровенного судна, задача которого не столько плавать, сколько являться площадкой на воде для пехоты и стрелков. Бешеная Цань, которая за последние десять дней еще дважды убивала меня во сне, писала, что Кэйцзи вот-вот падет, так как у осажденных совсем закончились припасы.

Еще была официальная нота от правителя Северного Цзяньаня, господина Сунь Цэ. Владетель соседней территории — после того как Юйчжан стал моим, мы действительно сделались ближайшими соседями — выражал обеспокоенность моими агрессивными устремлениями. И заверял меня в своем исключительном миролюбии.

— Сунь Цэ трусоват, — небрежно заявила мне Юлька, когда я спросил у дочери владетеля Южного Цзяньаня совета по поводу письма. — Со слов отца, он всегда таким был, не то что его родитель, господин Сунь Цзян. Отец называл того настоящим тигром в вопросах дипломатии и войны.

— И что мне ему ответить?

— Пошли ему в подарок меч придворного. Богато украшенный, но из стали посредственной ковки. Он поймет намек.

— А в чем он?

То есть произнес-то я уже ставшее мне привычным «э?», но Юэлян кивнула, сообщая, что поняла вопрос.

— В предложении вассалитета! — Я почти услышал в завершении фразы непроизнесенное «хосподи!».

— А!

— Пойду я, надо еще поставщиков вина проверить, — сокрушенно качая головой, сообщила Юлька.

Когда для девушки придет время сменить свою фамилию на мою, она, уверен, даже не заметит разницы. Уже тут рулит всем как настоящая супруга главы фракции. И всех, похоже, это устраивает.

Так, в общем, все и шло. День за днем. И мне уже всерьез начало казаться, что постоянный марш, прерываемый лишь для очередного сражения, — это куда более безопасный, а главное, увлекательный способ проводить время. Да и любой другой, лишь бы не готовиться к приезду будущего тестя.

Целый князь (гун, если в оригинале) имел положение выше, чем давал мой самопринятый титул хоу, однако я превосходил папу Юльки по площади земли, подушного налога и армии. Это порождало кучу церемониальных нюансов, начинающихся с того, кто первым дарит подарки, заканчивающихся высотой сидений и перечнем блюд, которые должны быть поданы свите.

В общем, когда он все-таки прибыл, я выдохнул с облегчением.

И, как оказалось, совершенно зря.

Чэн Шу въехал в ворота гостевого городка, построенного за неделю, во главе небольшого, всего с пятьсот человек, поезда. В котором, собственно, военных, должных составлять большинство в эти беспокойные времена, было хорошо если треть. Остальными были разодетые в пух и прах китайцы — те самые, вероятно, ученые, художники и поэты, ради которых вчера в Куст прибыли все куртизанки Юйчжана. Еще было множество слуг в самых разных одеждах, некоторые из которых выглядели как аристократы.

Последними, как мне пояснили, были евнухи. В своей глуши я еще с ними не сталкивался, но земли тестя были последним оплотом настоящей ханьской культуры в южных землях Поднебесной, поэтому при его дворе их было человек на пятьдесят больше, чем нужно.

Выглядели они, как я уже сказал, представительно, несмотря на то, что шли по обеим сторонам повозки князя пешком. Черные, богато расшитые халаты, высокие шапки из накрахмаленной, слегка просвечивающей ткани того же цвета, свисающие с широких поясов регалии — каждый евнух, как мне объяснила будущая жена, отвечал за какой-то аспект дворцовой жизни. Один руководил приемом подарков, другой — женской половиной на выезде, третий управлял писцами.

Выделялись они не только одеждой и гладкими, не знавшими бритвы лицами, но и поведением. При входе в городок они не меньше ли прошли согнутыми в полупоклоне, держась по бокам повозок. Даже не шли — семенили мелкими шажочками. Но стоило поезду остановиться, а главному гостю сойти на землю, как они тут же принялись распоряжаться с такой властностью, словно они были тут хозяевами, а не гостями.

Это меня сразу напрягло. Я представлял своего тестя человеком сильным и твердым — каким еще мог быть Стрелок девятого разряда, прокачавший свою младшую дочку до такого же уровня к девятнадцати годам? И вдруг евнухи. То самое сословие, которое стало главной причиной упадка Хань, превратившее некогда огромную и сильную страну в воюющие друг с другом провинции. Если они у него во дворе рулят, как это было у покойного ныне императора, то, может, ну нафиг такого союзника?

А еще при взгляде на них мне подумалось, что я уделял преступно мало внимания рассказам о жизни владетелей более высокого уровня. Мне предстояло войти в эту лигу, если я хочу прожить дольше одного года, а там, судя по всему, совсем другие правила и обычаи.

— Молодой Вэнь Тай!

От богато украшенного одноосного возка в мою сторону шагал мужчина. Пожилой, лет пятидесяти, а то и старше, по китайцам сложно судить. Одетый в тончайшей ткани красный халат поверх дорожного платья, с черными волосами, небрежно собранными на макушке белой каменной спицей, и с выражением искренней радости на круглом, похожем чем-то на кошачье лице.

Судя по всему, это был сам Чэн Шу. Мне его описывали, даже рисунки показывали, но они с реальностью имели очень мало общего. Там был витязь в доспехе и шлеме или сановник в затейливой шапочке с висюльками, этот же больше походил на преуспевающего торговца, сибарита и бабника.

Разбегающиеся перед ним евнухи тоже подтверждали, что передо мной сам владетель южных земель и мой тесть. К тому же он обратился ко мне «молодой Вэнь», а не «стратег» или «хоу». То есть определенный уровень доверительности с одновременным подчеркиванием разницы в возрасте. Почти по-родственному, но с четким определением границ. Кто, кроме Чэна Шу, мог так сказать?

— Дядя Чэн Шу! — отозвался я, улыбнулся как можно шире и пошел к нему навстречу, раскинув руки, словно собирался заключить гостя в объятия.

Ну а что? Он сам тон задал! Я говорю еще плохо, но нюансы обращения понимаю нормально. Вот если бы он назвал меня «молодым господином», я бы руками тут не махал, а сразу почтительно поклонился. Впрочем, я и так это сделал, но уже на более близкой дистанции и не так низко. Все равно обнимать незнакомого человека не стал бы.

— Как вы доехали, дядя? Не была ли дорога беспокойной?

Понятное дело, что так гладко приветствие звучало только у меня в голове. На деле же я выдал: «Как дорога, дядя? Не случилось ничего?»

— Дочь писала мне, что ты получил рану в сражении с генералом Юн Вэйдуном, молодой Вэнь. И почти утратил возможность говорить. Рад, что ты поправляешься.