Окончательно убедившись в том, что дело пахнет керосином, Третьякова отправилась в салон мадам Бубновой, где обычно реализовывала свою косметическую продукцию как среди местных дам, так среди многочисленной приезжей публики.

Екатерина Велизаровна Бубнова дама из мещанского сословия без каких-либо дворянских корней, но весьма пробивная и обладающая завидной способностью неплохо зарабатывать на женских чаяниях и бедах, даже в том случае, если те совсем уж мнимые. Выйдя по младости лет замуж за престарелого купца была верна ему до самой его смерти. Не скомпрометировав себя порочными связями, унаследовала приличный капитал и несколько объектов недвижимого имущества в разных городах империи. Всю недвижимость, кроме добротного дома в центре Боровеска, выгодно продала. Деньги положила в банк, с тех пор ведет беззаботную жизнь рантье. Посетив Париж, организовала у себя в доме «Salon Moderne». Сначала это было место встречи местного бомонда. Гоняли чаи, кушали пирожные, судачили обо всем и вся, оценивали творчество местных поэтов, художников, музыкантов и прочих творческих личностей. Вскоре предприимчивая Бубнова открыла при своем заведении пошивочную мастерскую и начала извлекать из своего предприятия реальную выгоду. Затем и Василиса Егоровна появилась со своими омолаживающими мазями, да примочками. Однако как место встречи представительниц и представителей боровеского света «Модный Салон» не потерял своего значения, наоборот, его популярность неизменно увеличивалась, и мадам начала подумывать о покупке более просторного помещения.

Сегодня в заведении Бубновой было все как обычно. Уважаемая публика сидела в зальной комнате на диванчиках, в креслах и на мягких стульях, попивала чай, кофе, лимонад, внимая какому-то местному пииту, читающему загробным трагическим голоском:

Выступление молодого человека было прервано появлением мадам Третьяковой в сопровождении рослого красавца помещика Черемисова. Все присутствующие — в основном дамы — окружили нашу пару и начали бурно выражать свои сожаления по поводу задержания полицией Андрея Воронцова.

Между тем внимательный взгляд Василисы Егоровны сканировал публику, вычленяя особо важных для её коварной задумки персон.

«Жены городничего, обер-полицмейстера, прокурорша и прочие особы, приближенные к телам ключевых фигур Боровеска, присутствуют практически в полном составе, — отметила Третьякова, — значит, как бывало говаривал Андрюшенька: „План „А“ не удался, будем воплощать в жизнь план „Б““».

Егоровна сделала вид будто ей стало дурно. Заботливые дамы тут же усадили её и сопровождающего за столик, налили обоим чаю, даже успокоились и перестали озабоченно квохтать.

Воспользовавшись наступившей тишиной, Третьякова сделала заявление, не повышая голоса:

— Спасибо, уважаемые господа и дамы, за ваше понимание сложившейся ситуации. Всем вам известно, что мово воспитанника Андрея Воронцова содержат в мрачном узилище и в самом скором времени отправят на каторгу за, якобы, совершённое им преступление, ибо супротив боярского произвола в нашем царстве-государстве управы нет. Так вот, если мальчика неправедно осудят, ноги моей не будет ни в этом заведении, ни в самом Боровеске. И вообще, продам имение и отправлюсь на родину в город Астрахань.

Слова целительницы произвели эффект разорвавшейся бомбы. Дамы мгновенно сообразили, чем для них чревата потеря стабильного источника красоты и женского здоровья. Хоть зелья и стоили огромных денег, но они того вне всякого сомнения стоили (прошу прощения за невольную тавтологию). Благодаря их омолаживающему свойству, даже шестидесятилетняя супруга городского начальника выглядела дамой едва за тридцать. Это что же получается, через год-два, когда по словам Третьяковой, целительский эффект мазей закончится, привыкшие выглядеть молодо женщины пожилого возраста вмиг превратятся в развалины?

— А как же мы? — первой задала волнующий всех вопрос обер-полицмейстерша.

— Да, да! Что же будет с нами?! — возбужденно загомонила толпа.

Дождавшись, когда гул в помещении немного уляжется, Третьякова сказала:

— Всё, не стану более заниматься всякой ерундой. Куплю полдюжины баркасов, организую рыбный промысел на Каспии. Тяжко мне тут будет находиться, когда мой кровиночка без вины в Сибири, али на Камчатке, али в каком ином гнусном месте кайлом машет. — После этих слов помещица поднялась со стула и в сопровождении верного Прова Николаевича демонстративно покинула помещение.

Шум и гам, поднявшиеся после ухода нашей парочки невозможно передать словами.

Поддерживаемая твердой мужской рукой, Третьякова ловко забралась в возок, в этот момент на её красивом лице витала загадочная улыбка. Бомба, которую она только что бросила в толпу озабоченных собственным телесным благополучием женщин не могла не сработать. Если до этого каждая из них лишь на словах проявляла сочувствие, не желая реально предпринимать какие-либо действия, теперь все кардинально поменяется. Дамы предпримут всё, чтобы высосать мозг через уши своих высокопоставленных мужей.

Василиса Егоровна хоть и носила юбку, но была особой сообразительной и в жизненных коллизиях разбиралась получше многих наученых теоретиков. Тому, что ей наплело местное начальство, о, якобы, своей неспособности повлиять на ход следствия по делу Андрея, она не верила ну ни капельки. Врут и городничий, и обер-полицмейстер, но, самое главное, прокурорский и судья. Вполне могут, пока высокая комиссия из столицы еще не пожаловала, им ничего не стоит собрать правильные свидетельские показания, успеть дать им ход и доказать Андрюшенькину невиновность. Не хотят идти наперекор вышестоящему начальству. Ладно, теперь за них возьмутся их же жены, вот и посмотрим, как они станут вертеться будто змеюки на раскаленной сковороде.

После того, как коляска, ведомая кучером, тронулась, Пров Николаевич посмотрел на даму своего сердца и задал волнующий его вопрос:

— Василиса Егоровна, надеюсь, насчет вашего отъезда на Каспий, вы… гм… слегка преувеличили?

— Ну почему же, дорогой мой майор? Все может статься, хоть мне этого не особо хочется. А разве вы откажетесь последовать за мной в качестве… — Третьякова сделала паузу, именуемую в иной реальности «мхатовской», — законного супруга?

При этих её словах горячее сердце вояки едва не выпрыгнуло из груди. Ничуть не стесняясь проходящих по улице горожан, своими сильными руками он крепко обнял податливое женское тело и впился губами в столь желанный красивый женский ротик. Поцелуй оказался обоюдным и долгим. Наконец, бравый майор отстранился от любимой женщины и охрипшим от волнения и желания голосом молвил:

— За вами, обожаемая Василиса Егоровна, хоть в Ад.

За две недели, проведенные в застенках боровеской тюрьмы, как это ни удивительно, я отлично отдохнул, несмотря на соседство с разными сомнительными личностями. После воспитательных мероприятий, проведенных мной в отношении самых наглых граждан, более меня никто не пытался зацепить. А еще уважение ко мне поднимали продукты питания, коими Василиса Егоровна буквально заваливала тюрьму. Несъедобную баланду нам теперь не предлагали — её вообще не варили. А вот супчики всякие, да ушицу и прочие изыски местный повар готовил весьма и весьма квалифицированно на всю тюрягу, включая всю здешнюю публику: как заключенных, так и обслуживающий персонал с охраной. Короче говоря, зажили как у Христа за пазухой. Сидельцы и администрация на меня буквально молились и с ужасом ждали, когда закончится вся эта лафа.