— Чего? — повернулся я к старику, чтобы взглянуть ему в глаза с возмущением, но тут же отвел взгляд. Блин, постоянно забываю! — То есть мы по ней миланца найти можем? И ты молчал?

— Не кипи, Игорек, — улыбнулся наставник. — Все уже сделано. Жандармы уведомлены, ждут меня в отделе по поиску пропавших. Я бы сразу поехал, но ты вдруг в начальника решил сыграть, ждать велел.

В начальника, значит? А о том, что я за них переживал и не хотел одних оставлять, никто не подумал?

— Ладно, поехали. По дороге расскажешь, что это еще за слепок и как он нам поможет.

В общем, наставники так умели — запечатлеть в памяти ауру человека, по которой его потом можно было найти. Малополезный был навык, в памяти слепок долго не удержишь, искомого человека по нему мог только сам запечатлевший найти. Так было до наступления эпохи компьютеров, спутников связи и онлайн-карт. Тогда и выяснилось, что образ ауры можно оцифровывать и отслеживать. Работало почти без сбоев, если, конечно, человек был жив и не умел закрываться от сканирования, — последнее было доступно только сильным магам. Но с большинством работало.

А не так давно, лет пять, может быть, даже специальная услуга на рынке появилась. Обладатели дара наставника — либо слабые, либо не находившие в себе желания работать с воспитанниками — проводили запечатление ауры за деньги. Как правило, у детей. Чтобы родители, если вдруг их чадо пропадет, имели шансы его найти. Говорю же, магия там, не магия — люди всегда останутся людьми!

— А наш миланец умеет закрываться? — спросил я больше у себя, чем у кого бы то ни было. С учетом того, что он показал, я бы не удивился. Дядя Ваня все же откликнулся.

— Судя по тому, что он творил в гостинице, он много чего умеет. Но слепок все равно дает нам шанс его обнаружить.

— Кто он вообще такой? Князь про смертецов каких-то упоминал из Восточной Европы.

— Была такая школа, да. Это те, про которых я тебе говорил вчера: увидишь — убей. Теперь ты и сам понял почему.

Я хотел было сказать ему, что нет, не вполне я все-таки понял, но тут оторвался наконец от телефона Самойлов и сообщил, что Иван Пупкин готов с нами встретиться у себя дома. Оперный певец, артист больших и малых академических театров, только что проснулся, как выяснилось, и был очень удивлен, обнаружив множество пропущенных вызовов и текстовых посланий в своем телефоне.

— И, похоже, он здорово напуган, — дополнил свой доклад Глеб. — Узнал, что ты с ним встретиться хочешь, чуть икать не начал.

Вряд ли бы такой пугливый человек мог возглавлять филиал международной преступной организации, подумалось мне. А значит, нечего нестись к нему сломя голову, стоит сперва в жандармерию заскочить и передать слепок. Все равно без моего живого детектора лжи проводить допрос потенциального мерчантэ глупо.

Оцифровка слепка ауры прошла буднично и не произвела на меня впечатления. Я чего-то большего ждал — магия же. Ан нет! Дяде Ване надели на голову обруч с проводами, тянущимися в недра стационарного компьютера, что-то понажимали, пощелкали и сообщили, что все готово.

— Сейчас запустим поиск, — сообщила девушка в приталенном жандармском мундире, проводящая процедуру оцифровки. — Часа на полтора где-то. Если объект не будет экранироваться от сканирования, то сможем указать его местоположение с точностью до пяти метров.

— А если будет? — уточнил я на всякий случай. — Есть возможность продавить его экран?

— Я о такой возможности не знаю, — развела руками девушка. — Аппаратура мощная, может, хотя бы радиус метров пятьсот очертит.

Квартирка у Ивана Пупкина поражала воображение. Даже мое воображение, привыкшее за четыре дня к роскоши, да и в прошлой жизни повидавшее, знаете ли. Располагалась она в двадцатиэтажном доме, занимала весь последний этаж вместе с крышей и начиналась с длинного и широкого вестибюля, превращенного в фотогалерею. В различных позах и образах там был запечатлен только один человек — Иван Пупкин, надо полагать. Он грустил, радовался, дурачился, гневался. Он представал перед зрителем в костюме шута, испанского идальго, ангела и русского царя. В последнем образе он был удивительно похож на персонажа фильма «Иван Васильевич меняет профессию».

Там он нас и встретил. Одетый в цветастый халат из шелка, в специальной шапочке, держащей волосы, и с пачкой бумаги в руке. Высокий, с белым лицом, на котором темно-русая борода казалась приклеенной, и испуганными глазами.

— Игорь Сергеевич! Очень, очень рад! — прогудел он. Голосище у него и правда был мощным, но из-за звучащей в нем угодливости разом терял все обаяние. — Чем, так сказать, обязан?

А глазки так и метались с меня на Самойлова, с него на дядю Ваню. Я решил, что мы теперь разделяться не будем и везде ходим вместе. Обжегшись на молоке, я, согласно поговорке, дул на воду.

— Обсудить с вами, Иван Эдуардович, один щекотливый вопрос, — голосом кагэбэшника из американского фильма начал я свою партию. — В частности, ваши контакты в Африке.

Несколько поступлений на его счета были проведены оттуда, как выяснил Алмаз. Что и показалось Глебу подозрительным: Черный континент был здесь своеобразным Диким Западом. Территорией, на которой бо́льшая часть международных законов терялась в джунглях, пустынях и скалах. Именно там, считалось, Потрошители держали штаб-квартиру. Непонятно только, где именно, иначе бы на том месте моментально появился разлом — никто из владетелей не жаловал похитителей.

Глаза Пупкина заметались с такой скоростью, что мне даже показалось, будто сейчас они вылезут на стебельках из глазниц, как у краба.

— Я? Мне? Что вы такое говорите? Откуда? Из Африки? А по какому праву? — Последняя реплика певца набрала силу и прозвучала обличительным гласом. Столько в ней было силы и убеждения, что я даже на миг задумался: а правда, какое я имею право задавать такие вопросы и лезть в жизнь уважаемого члена общества?

Что-то мне говорило, что данный персонаж к Потрошителям отношения иметь не может. Не может, и все тут! Но отработать версию требовалось до конца, чтобы потом не рвать на голове волосы.

— Просто скажите мне, что это за деньги и от кого они получены, — надавил я.

— Это, знаете ли, ни в какие ворота уже! — продолжил благородное негодование Пупкин. — Я буду жаловаться! До князя дойду! Вы еще узнаете, что такое Иван Пупкин!

— Дядь Вань? — игнорируя рев артиста, обратился я к наставнику. — Что с его аурой?

— В ужасе, — откликнулся тот. — В панике. Что-то с этими деньгами не так.

Переведя взгляд на певца, я сделал выразительное лицо. Видите, мол? Человек на вашу ауру смотрит. В самую, что называется, суть. И видит, что вы запираетесь и врете, Иван Эдуардович. Врете и запираетесь.

— Да как вы смеете?.. — побелев лицом еще больше, промолвил Пупкин. — Это незаконно!..

— А мы сейчас в жандармерию поедем, уважаемый. Там вы все и расскажете. Заодно и жалобу на превышение полномочий руки князя напишете. Одевайтесь!

Последняя фраза его будто по щекам хлестанула. Он отшатнулся и уронил пачку бумаги. Исписанные нотные листы рассыпались по полу. Затем оперный певец исполнил целую пантомиму: одной рукой схватился за стену, другую приложил к сердцу, а зубами закусил нижнюю губу.

— Все в порядке у него с сердцем, — ответил на не заданный мною вопрос наставник. — Комедию ломает.

— Глеб Вячеславович! — голосом человека, которому все смертельно надоело, рявкнул я. — Давай этого гуся в наручники и в управу!

Были ли у Самойлова наручники, нет ли — этого я не знал. Но он очень уверенно шагнул вперед и характерным жестом сунул руку за спину. Тут Пупкин и сломался. Я бы даже сказал — потек. Буквально сполз по стене и глазами побитой собаки посмотрел на меня снизу вверх.

— Не надо наручников… Я все расскажу…

История его отношения к Потрошителям не имела, хоть и была грязной. Звезда оперы оказался торговцем. Не тем купцом, которого мы искали, а человеком, продающим информацию. Благодаря своей известности он был вхож в самые разные круги, в том числе и в дома знатных родов — как русских, так и иностранных. Со многими водил дружбу, кое с кем — близкую, и частенько слышал то, чего слышать в общем-то не должен был. Планы одного семейства о приобретении активов, секретные договоренности другого, размолвки или примирения в третьем. Как агента его никто не подозревал — человек искусства, не от мира сего прекраснодушный увалень! — но за чуткость и теплоту душевную (его собственные слова!) делали порой хранителем тайн, которые на рынке ценных бумаг стоили сотни тысяч, если не миллионы.