– То есть это началось, когда ей было тринадцать лет? А вам, простите, тогда было пятьдесят восемь? – осторожно перебил Соловьев.

– Пятьдесят семь! Да, да, да! Ей тринадцать, мне пятьдесят семь. Но сниматься в порно и спать за деньги со взрослыми мужчинами она начала, когда ей было одиннадцать. Я узнал об этом совсем недавно. Меньше двух недель назад.

– От кого?

– От нее, от Жени. Она сказала, что хочет прекратить это и ей нужны деньги, чтобы откупиться от сутенера. Десять тысяч евро. Я дал ей две тысячи, пообещал, что остальные восемь дам позже. После этого мы не виделись.

– Что она говорила о сутенере?

– Ничего. Только что зовут его Марк, фамилию она не знает, он мерзавец и все снимает скрытой камерой.

– И вы ей сразу поверили? Вам не пришло в голову, что она могла это выдумать?

– Сначала не поверил. Просто потому, что очень, очень не хотелось верить. Но потом понял: если она со мной могла за деньги, значит, с другими тоже. Я решил прекратить всякие отношения с ней. Это было трудно, больно, но другого выхода я не видел.

– И денег больше давать не собирались?

– Нет.

– А она не требовала?

– Нет. После той последней встречи она мне ни разу не звонила.

– Она не звонила. Но вы все-таки приехали к ее дому, сидели довольно долго в машине напротив подъезда и врали жене по телефону, что вы в конторе и у вас совещание. Вы следили за Женей?

Зацепа вскинул глаза, впервые посмотрел на Соловьева открытым взглядом, но тут же сморщился, отвернулся, видно, голова у него все еще болела.

– Я не следил. Я тосковал по ней. Я страшно тосковал. А ее, оказывается, уже не было. И вы приехали обыскивать квартиру. Нашли духи. Вычислили меня. Вы хороший следователь. Господи, как больно. Простите.

Он зажал рот, поднялся с дивана, еле волоча ноги, покачиваясь, добрел до неприметной двери между двумя книжными шкафами. Щелкнула задвижка. Соловьев услышал жуткие лающие звуки. То ли Зацепу рвало, то ли он так рыдал. Дима выглянул в приемную. Там было пусто. Секретарша сидела на подоконнике у открытого окна и курила.

– Настя, у него есть свой врач? – спросил Соловьев.

– Да, кажется. Только я не знаю телефона. Вы у него спросите.

– Я уже спрашивал. Он отказывается.

– Надо позвонить Зое Федоровне, его жене.

– Да, пожалуйста. Иначе придется вызывать «скорую».

– Погодите, а что вообще случилось? В чем дело? – спросила Настя, уже взяв телефонную трубку.

– Плохо ему. Врач нужен обязательно.

– Нет, я не понимаю, а почему плохо? Вы его допрашиваете, что ли? В связи с чем? По какому делу? – Секретарша разнервничалась всерьез, в голосе появилась легкая агрессия.

– Не допрашиваю. Мы просто беседуем.

Соловьев вернулся в кабинет и закрыл дверь. Зацепа уже вышел из туалета и сидел за большим столом. Лицо было влажным, дышал он еще тяжелей. Видно, держался из последних сил. Соловьев не стал говорить о враче. Он видел, времени осталось совсем мало. Зацепа в любой момент мог отключиться. Похоже, у него было предынсультное состояние. Дима задал вопрос, который считал сейчас самым важным.

– Николай Николаевич, откуда у вас фотографии?

– Подбросили.

– Вы обещали, что больше не будете лгать.

– Только не это, я не могу, он страшный человек, – пробормотал Зацепа и стал медленно сползать вбок, переваливаться через подлокотник. Соловьев подхватил его, удержал, как мог, усадил в кресле.

Зацепа был без сознания. Лицо перекосилось. Левая рука болталась, как плеть.

– Ну и при чем здесь я? – спросил Вазелин.

Антон смотрел на него во все глаза. Только что это чмо спокойно выслушало известие об ужасной смерти Жени Качаловой, маленькой девочки, которая была в него влюблена, и ничего, кроме вопроса «при чем здесь я?». Никаких эмоций. Каменное лицо.

– Вскрытие показало, что Женя была беременна. Семнадцать недель. Мальчик. Ваш ребенок, Валентин Федорович.

– Откуда вы знаете, что он мой?

– Допрыгался, идиот, – прошептала Наташа.

Она сидела, отвернувшись, глядя в окно. Губы ее дрожали, Антон не мог понять, то ли она усмехается, то ли сейчас заплачет.

– Да чей угодно! – процедил Вазелин сквозь зубы.

– Когда вы виделись с Женей? – спросил Антон.

– В воскресенье вечером. Мы были в клубе. Ушли рано. Она сказала, что ей надо встретиться с ее учителем. Около десяти я высадил ее из такси неподалеку от ее дома, в сквере у казино. Все.

– С учителем? Кто он? Вы знаете его имя, фамилию?

– Конечно, нет. Она сказала, это ее классный руководитель, преподает у нее в школе русский и литературу.

– Она объяснила, зачем она встречается с ним так поздно?

– Она сама этого не знала. Он назначил ей встречу. Он ей звонил. Я слышал, как она с ним разговаривала.

– Вы видели его?

– Нет. Такси остановилось довольно далеко, на противоположной стороне улицы. Я видел, как она перебегала дорогу.

– В десять пятнадцать в воскресенье он был дома, – сказала Наташа, – и больше никуда не выходил. Я могу это подтвердить официально, если нужно.

– Кроме вас кто еще может это подтвердить? – спросил Антон.

– В течение вечера несколько человек в разное время говорили с ним по домашнему телефону. В двенадцать пришла соседка, стала орать, что у нас слишком громко играет музыка. Он полчаса, наверное, с ней ругался. Слушайте, это что, допрос? Тогда где санкция, повестка или как там у вас положено по закону? И какого черта вообще вы устроили спектакль вчера в клубе, потом тут, с интервью? – Наташа очень старалась не кричать, но голос срывался на визг.

– Нет. Это не допрос, пока только беседа. Все еще впереди.

– Я все уже сказал. Чего вы еще от меня хотите?

После того как Антон показал удостоверение, Вазелин сразу перешел на «вы». Антон сам не знал, чего еще хочет от «солнца русской поэзии».

Было ясно, что Вазелин никакой не Молох, говорит правду. С алиби у него все в порядке, ни одной улики против него нет. Доказать, что ребенок его, невозможно. Экспертиза установления родства является так называемой экспертизой исключения. Существует только точное «нет». Точного «да» никто не скажет. Но если бы и можно было сказать точное «да», что толку? Валентин Куваев, популярный эстрадный певец, завел роман с одной из своих поклонниц, с маленькой девочкой, дочерью своего злейшего врага, популярного эстрадного певца Валерия Качалова, чтобы насолить ему, чтобы раздуть желтый скандал и в очередной раз пропиарить себя. Это называется подонство. Но за это привлечь нельзя.

Почему-то даже самые отъявленные рецидивисты, уголовники не вызывали у лейтенанта такого отвращения, как этот гладкий сытый красавчик, похожий на Шаляпина.

– Статья сто тридцать четвертая, – сказал Антон, – половое сношение с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста.

– Ей было пятнадцать, – ухмыльнулся Вазелин, – да и ничего вы не докажете. Вы сами это понимаете, а беситесь потому, что я лично вам не нравлюсь. Оно и понятно. В вас никогда не влюблялись пятнадцатилетние нимфетки, не вешались вам на шею.

– Слушай, заткнись! – поморщилась Наташа. – Что ты порешь? Вы его извините, лейтенант. Он привык выдрючиваться и все остановиться не может. Опомнись, придурок. Девочку убили. Тебе что, совсем ее не жалко?

Вазелин отбил пальцами дробь по столешнице, надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Ну, допустим, жалко. Мне рыдать, да? Вот прямо здесь и сейчас? А потом прийти домой, напиться в зюзю, залезть в ванную и порезать вены? Этого ты хочешь?

Наташа махнула рукой, отвернулась, закурила. Антон достал заранее заполненный и подписанный Соловьевым бланк повестки и положил на стол перед Вазелином.

– Распишитесь.

– Как? Мы же все выяснили! – Он прищурился, поднес бумагу к глазам. – Куда мне следует явиться?

– Пожалуйста, внимательно прочитайте и распишитесь. Там все написано.

Ждать личного врача не стали, вызвали «скорую». У Зацепы случился инсульт, левую половину тела парализовало. Он был без сознания. Соловьев знал, что надо уходить, больше нечего здесь делать, но все-таки остался до приезда «скорой» и, конечно, жестоко поплатился за это.