— Протерли и положили на место? Он был заряжен?

— Я в этом не разбираюсь.

— В шкатулке вместе с пистолетом лежало еще что-то?

— Нет.

— Вы точно это помните?

— Совершенно точно.

— А пластмассовая коробка с патронами?

— Нет. Патронов не было. Да и вряд ли он мог быть заряжен. Мои родители — военные, они не держали бы в доме заряженное оружие в доступном для ребенка месте. А этот пистолет всегда находился в доме, сколько себя помню.

— Дело в том, Ольга Николаевна, что пистолет был заряжен. Он стоял на предохранителе. Эксперты предполагают, что из него было произведено три выстрела. Возможно, два пробные, тренировочные. Оружием действительно не пользовались много лет. А затем его разобрали, прочистили, смазали — в общем, привели в порядок и обстреляли. Третьим выстрелом был убит Глеб Калашников.

— Я вас очень прошу, — тихо произнесла Ольга, — не надо повторять мне столько раз, что Глеб убит. Это больно. Его сейчас хоронят. Я даже не могу с ним попрощаться. И еще, я прошу вас дать мне возможность поговорить с бабушкой. Ее надо успокоить. Она впервые попала в больницу. Я должна знать, как она себя чувствует.

— Хорошо, — кивнул Чернов, — я свяжусь с ее лечащим врачом.

Когда ее увели в камеру, Евгений Михайлович откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Он пытался понять, почему этот допрос так измотал его.

Следователь Чернов никогда не поддавался первым впечатлениям. Он запрещал себе оценивать людей, основываясь на личных эмоциях, на простых человеческих симпатиях и антипатиях. Он видел, как милейшие обаяшки оказывались отпетыми мерзавцами и как отвратительные с виду типы, тупые ублюдки, оказывались благородными рыцарями.

Он нагляделся на лгунов всех разновидностей. Были талантливые и бездарные, вдохновенные и ленивые. Одни врали от страха, от естественного желания выкрутиться или хотя бы потянуть время. И таких было большинство. Но встречались такие, которые врали из любви к искусству, без всякой для себя выгоды.

Перед следователем Черновым разыгрывали истерики, эпилептические припадки, амнезию, глухоту, слепоту, патологическую тупость, а иногда — патологическую честность. Он умел ловить на лжи, расставлять коварные ловушки, загонять в логические тупики. Но сейчас был сам в тупике. Никакой логики, сплошные чувства.

Если эта странная, совершенно сумасшедшая, но очень обаятельная Ольга Гуськова все-таки застрелила своего возлюбленного, поддавшись чувствам, то она гениально врет.

Перечитывая протокол допроса, он застрял на нескольких фразах. «Его отец любит только себя… Любовь матери эгоистична, это животная любовь к своей плоти… о жене лучше не говорить…»

— Могла такая убить? — пробормотал Чернов себе под нос. — А почему нет? Могла…

Гости продолжали приходить. Дверь в квартире не закрывалась. Катя не могла понять, сколько же народу сейчас в доме. Кто-то уже откланялся, кто-то только садился за стол. Произносили печальные тосты, выпивали не чокаясь.

— Пойдем, проводишь меня, — тронул ее за плечо Валера Лунек.

Они вышли вместе на лестничную площадку. Молчаливый телохранитель Митяй отправился сразу к машине.

— Арестовали Ольгу, — тихо сказал Лунек, — ты ведь знаешь, кто такая Ольга?

— Знаю, — кивнула Катя, — неужели она?

— Похоже, да. Ее взяли сегодня рано утром. Подробностей пока не знаю, но раз взяли, значит, есть улики. Не надо никому пока говорить. Вообще никому.

— Да, конечно… Странно, что этот милицейский майор ничего не сказал мне.

— Скажет, — Лунек усмехнулся, — сообщит в официальном порядке. И еще новость. Гришечкин погиб.

— Как?! Когда?

— Вчера разбился в машине. Налетел на рефрижератор. Сразу насмерть.

— Бедный… а вообще, это странно. Он так осторожно ездил.

Подъехал лифт, из него вышла женщина лет шестидесяти. Она была ярко, небрежно накрашена, от нее за версту разило перегаром.

— Катя, вот горе-то, детка! Ну горе-то какое, а? — Она зарыдала, смачно поцеловала Катю и тут же стала стирать пальцами с ее щеки след губной помады. — Прости, деточка, я без приглашения, ты мне звонила недавно, Светку мою искала. И ничего даже не сказала, будто я чужая. А вот не чужая, всех вас помню маленькими, и тебя, и Глебушку. Мама-то здесь? А Надежда? А вы товарищ его? — Она громко шмыгнула носом и стала трясти руку Луньку. — А я ведь его во-от такусеньким помню, Глебушку. Такой был смешной, когда маленький. Ох, все они хорошие, пока маленькие. Моя вот пропала, авантюристка, ни слуху ни духу. Хоть бы позвонила матери-то, мерзавка.

— Элла Анатольевна, здравствуйте, — опомнившись, мягко произнесла Катя.

В проеме двери возникла улыбающаяся Маргоша.

— Кать, ну ты где? Валера, вы уже отчаливаете? Счастливо.

— Маргошка! — накинулась на нее Элла Анатольевна. — И ты здесь! Слушай, где Светка-то моя? Вы ведь вроде вместе собирались куда-то в субботу. Светка сказала… — Нет, мы не встретились, — быстро произнесла Маргоша и тут же спохватилась:

— Ой, я же там кофе варю! Убежит! — Она бросилась назад, в квартиру.

«Странно, — подумала Катя, — я ведь спрашивала ее о Свете Петровой, она сказала, что не знает такую…»

Лунек попрощался и уехал.

— Пропала Светка-то моя, — быстро заговорила Элла, — ни слуху ни духу. Я уж прямо не знаю, что и думать. Времена-то какие кошмарные, вон, Глебушку убили, я как услышала, мне аж плохо стало. Всех обзвонила, никто ее, гулену мою, не видел. Мне Галя Зыкова про Глеба сказала. Ну, помнишь Галю? Она вроде здесь должна быть, говорила, что приедет на похороны. Она и адресок ваш продиктовала. Я в церковь-то не успела, на кладбище решила не ехать, боялась, не найду, опоздаю, а помянуть-то надо. Как же мне Глебушку-то не помянуть? Я ж его во-от такусеньким… — Элла вытащила из потертой сумки пачку дешевых сигарет, стала щелкать зажигалкой.

Катя заметила, что руки у нее дрожат.

— А когда именно Света пропала? Когда вы ее видели в последний раз?

— В субботу поздно вечером. Главное дело, ушла, сказала, вернусь часа через два. И нет до сих пор. А сегодня понедельник. Да чего ж мы с тобой на лестнице стоим? Надо выпить за упокой души… «Сейчас она напьется еще больше, и я ничего не вытяну из нее про Светлану, — подумала Катя, — хотя зачем теперь? Если арестовали Ольгу, то все вроде бы ясно. Я ошиблась. Света Петрова здесь вообще ни при чем. И моя глупая поездка на рынок не имела смысла. Все сходится. Ольга звонила мне, говорила гадости, она же сунула магические предметы в подушку. Возможно, она и бомжихой переоделась. Я ведь ее никогда не видела. И правда, зачем заниматься частным сыском, таскаться по рынку „Динамо“, бегать за Бориской-помоечником, когда на это есть милиция?»

На Катю вдруг навалилась тяжелая, смертельная усталость. Хотелось побыть одной, не возвращаться в квартиру к гулу разговоров, мельканию лиц.

— Элла Анатольевна, вы заходите, я сейчас, — сказала она, открывая дверь и пропуская в дом возбужденную нетрезвую женщину.

Поднявшись на один пролет. Катя встала у окна, на площадке между этажами.

Конечно, многое не сходится. Остаются белые пятна. Не ясно, например, зачем понадобилось этой Оле вытягивать из Кати деньги? Кто подложил лифчик в карман халата уже после убийства? Почему Маргоша не сказала, что общается со Светой Петровой?

Катя поймала себя на том, что вопросы эти мелькают в голове как бы помимо желания, сами собой. Разве ее дело искать ответы? У нее впереди столько других дел, проблем, разговоров. Театр, труппа, дележ имущества… Ладно, надо идти к гостям. Она все-таки хозяйка, невежливо стоять на лестнице, когда дом полон народу.

В прихожей Константин Иванович надевал плащ на свою бывшую жену. Надежда Петровна, бледная, вялая, с опухшими красными глазами, попыталась изобразить подобие улыбки.

— Поеду я, деточка. Устала.

— Я отвезу ее и вернусь, — сообщил Константин Иванович.

— Да, мне надо лечь, побыть одной, — кивнула тетя Надя.