Габи села на скамейку у фонтана. «Шляпа» остановился в нескольких метрах от нее, огляделся, достал из кармана пачку папирос. Вероятно, пачка оказалась пустой, потому что он смял ее и бросил на идеально чистый тротуар себе под ноги, не утруждаясь поиском урны.

«Немец никогда бы так не поступил», – заметила про себя Габи, встала, быстро, не оглядываясь, пошла к ратуше, почти побежала, через несколько минут нырнула в маленький, очень дорогой французский магазин женской одежды.

«Шляпа» войти следом не решился, топтался у витрины.

Перемерив дюжину платьев, Габи выбрала шелковое, цвета лаванды, с помощью продавщицы подобрала к нему пояс, туфли, сумочку. Расплачиваясь, оглянулась и увидела сквозь стекло «Шляпу». Он стоял и наблюдал зе ней.

– Простите, могу я воспользоваться запасным выходом? – спросила она продавщицу. – Три часа гуляю по городу, и все время вон тот господин меня преследует.

– Да, фрейлейн, я обратила внимание, он слишком долго топчется у витрины.

Мальчик-рассыльный вывел Габи во двор через черный ход и проводил до угла Банхофштрассе, где ждал ее в машине шофер Софи-Луизы. Габи дала мальчику крону и сказала:

– Если тот господин в серой шляпе все еще топчется возле магазина, пожалуйста, скажите ему, что он ждет напрасно.

В машине она удобно устроилась на заднем сиденье, скинула туфли, поджала ноги, накрылась пледом. По радио передавали блюзовые композиции Луи Армстронга. Габи слушала с удовольствием. В Германии негритянский джаз был запрещен как «дегенеративная обезьянья какофония».

Габи тихо подпевала Армстронгу и думала:

«Куда же все-таки делся Бруно? Кто и зачем следил за мной? Нет, это точно не гестапо. В Швейцарии полно шпионов. Берн, Лозанна, Цюрих – транзитные пункты международного шпионажа. Какая из европейских разведок может работать так грубо и непрофессионально?»

Кроме Оси, поговорить об этом было не с кем. Но неизвестно, когда они теперь увидятся. Опять вспомнилась его фраза: «Ты взрослая девочка, ты должна отдавать себе отчет, с кем имеешь дело».

Она давно уже догадывалась, что он работает на английскую разведку. Он не говорил прямо, но несколько раз намекал. На кого работает она, он никогда не спрашивал, и это было нормально. Они старались не задавать друг другу вопросов, в ответ на которые пришлось бы врать.

«Конечно, он знает, – думала Габи. – Почему же меня так задела простая фраза? Ты взрослая девочка… Нет, меня задело, когда он сказал про гусеницу, которая никогда не станет бабочкой. А ведь он бывал в Советском Союзе, видел все своими глазами. Идея почитать советские газеты мне часто приходила в голову, но я нарочно не делала этого, боялась расстаться с последними иллюзиями».

Когда выехали из города, Габриэль приоткрыла окно, закурила.

«Интересно, станет кто-нибудь искать Жозефину Гензи?» – подала голос маленькая Габи.

«Пусть попробуют!» – усмехнулась взрослая Габриэль.

В пряничном домике наступило затишье. У Майрановского после выволочки, которую устроил ему Блохин, случилось желудочное расстройство, он отлеживался дома. Приговоренных не привозили. Карл Рихардович приходил каждый день, рано утром и до позднего вечера возился со своими подопечными. Их осталось всего двое. Кроме Володи Нестерова, в лазарете лежал умирающий диабетик, Ланг Борис Аронович, шестидесяти двух лет.

Экономист, большевик с дореволюционным стажем, герой гражданской войны, Ланг перед арестом занимал высокий пост в Наркомате тяжелой промышленности. Арестован был в декабре тридцать пятого по делу троцкистско-зиновьевского центра. В обвинительном заключении сообщалось, что Ланг Б.А. тесно сотрудничал с германской разведкой, по заданию Троцкого участвовал в подготовке теракта против товарища Кирова, также готовил теракты против товарищей Сталина, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе. Активно занимался вредительством, организовал несколько диверсий на предприятиях тяжелой промышленности, состоя в комиссии по инспекции заводских столовых, сыпал в кастрюли с кашей для рабочих толченое стекло, подмешивал мелкие гвозди в сливочное масло.

Во всех своих злодеяниях Ланг признался, подписи под протоколами поставил. Его готовили к первому открытому процессу, он был подходящей кандидатурой, чтобы выступить перед всем миром, перед иностранной прессой, рассказать о своих чудовищных преступлениях. Он имел жену, двух детей, внука. Но за неделю до начала процесса Ланг отказался от подписанных признаний, заявил, что вынужден был оклеветать себя и своих товарищей под сильным давлением следствия. Его не спешили расстреливать, сначала держали в резерве для январского процесса, потом передали Майрановскому.

По своим физическим параметрам Ланг был похож на какого-то английского лорда, важного чиновника МИД Великобритании. Возраст, вес, рост, диабет, все совпадало. По приказу Инстанции требовалось любым способом добыть некую сверхсекретную информацию. Лорд имел к ней прямой доступ, а советский агент в Британии имел доступ к лорду. Сотрудники ИНО поручили Майрановскому подобрать подходящий препарат, который развяжет лорду язык, причем таким образом, чтобы лорд ничего не заметил, а советский агент остался вне подозрений.

Препараты, входившие в состав так называемой таблетки правды, вызывали жуткие мучения, разрушали мозг, сердце, сосуды, ничем не отличались от всех прочих ядов Майрановского и давно убили бы Ланга. Но Карлу Рихардовичу удалось внушить заказчикам из ИНО, что любое снадобье, полученное из рук Майрановского, сработает как яд, поскольку вид Григория Моисеевича наводит на подопытных смертельный ужас, и будет лучше, если препараты Ланг станет получать от доктора Штерна. Заказчики легко поддались внушению, на них руководитель «Лаборатории Х» тоже наводил ужас, они прятали свои чувства, но было очевидно, что иметь дело с доктором Штерном им как-то спокойнее, чем с доктором Майрановским.

Карл Рихардович ничего не скрывал от Ланга, да тот и сам отлично понимал, что происходит. Он находился в пряничном домике дольше других. Семью его сослали в Казахстан. В Москве осталась двоюродная сестра, доктор встречался с ней, передавал ей письма Ланга, она отправляла их семье, однажды принесла ответное письмо и несколько фотографий.

Вместе с доктором Ланг блестяще разыгрывал спектакли перед заказчиками из ИНО. Выпивал бокал вина, съедал пару ложек супа, затем изображал приступ непроизвольной откровенности, отвечал на вопросы, беспричинно смеялся, плакал, пел. У заказчиков возникала иллюзия: еще немного, и можно отправлять дозу волшебного зелья лондонскому коллеге, чтобы тот угостил им лорда и выведал вожделенную тайну. Доктор всякий раз осторожно охлаждал их пыл. Надо продолжать эксперимент, корректировать дозировку, учитывая разные варианты химического состава пищи и напитков, времени суток, обстановки, самочувствия и настроения лорда.

Такая ситуация устраивала всех. Заказчики не желали рисковать, травить лорда и подвергать опасности ценного агента не входило в их планы.

Майрановский раздувался от гордости: его великое изобретение, «таблетка правды», вот-вот выйдет на международный уровень, станет ключом к раскрытию коварных замыслов британских империалистов. В работу доктора Штерна он не вмешивался, с утра до вечера занимался испытаниями ядов, наблюдал, как умирает очередная жертва, записывал все подробности в тетрадку и не мог оторваться от этого увлекательного дела.

Ланг радовался каждому дню, отнятому у смерти, прожитому без боли и мучений. Доктор был доволен, что удалось обеспечить Лангу еще один такой день и незаметно вылить в унитаз очередную порцию ядовитой дряни.

– Повезло британцу, – говорил Борис Аронович. – И не ведает надменный лорд, от какой мерзости спасают его два старых мошенника, немец и еврей. Нам с вами, товарищ Штерн, полагается за наши подвиги по ордену Бани, есть такая высокая британская награда.

В последние дни Ланг угасал, почти не вставал с койки, отказывался от еды. У него стремительно развивались диабетическая слепота и сердечная недостаточность.