В маленьком буфете за стеклом стоял электрический чайник «Тефаль», сахарница, открытая пачка «Липтона» с пакетиками, вазочка с печеньем, несколько стаканов в старинных серебряных подстаканниках.

— Знаете, очень спокойное заведение, — говорила Градская, пока Лена готовила чай, — здесь чисто, комфортно и всегда вот такая гробовая тишина. Великолепное медицинское обслуживание, массаж, всякие процедуры. Только поговорить не с кем. Когда-то здесь был закрытый интернат для ветеранов партии, лучший на всю Тюменскую область. А теперь сюда сбагривают своих стариков местные нувориши. На каждом этаже занято не более пяти комнат. Содержание здесь стоит очень дорого. Я, знаете ли, держалась до последнего, но возраст есть возраст. Я, конечно, очень благодарна дочери, но…

— Простите, Валентина Юрьевна, — Лена протянула большую групповую фотографию и показала на лицо некрасивой девочки, — это ваша дочь?

— Да, — кивнула старушка, — это Регина.

Лена заметила, что по лицу Градской пробежала какая-то тень, губы слегка поджались, глаза сузились — но всего на секунду.

— А других фотографий нет у вас?

— Зачем вам, деточка?

— Понимаете, мне кажется, я где-то видела это лицо, возможно, я была знакома с вашей дочерью. Она теперь живет в Москве?

— Она давно живет в Москве. И вполне возможно, что вы с ней встречались. Мир страшно тесен, и с возрастом в этом все больше убеждаешься. Только других фотографий у меня нет. Даже младенческих. Эта — единственная.

— Странно. Вы ведь собираете фотографии… Столько чужих снимков…

— Регина сразу уничтожала свои снимки. А потом уничтожила и свое лицо, — последняя фраза прозвучала громко, несколько раздраженно. Лена уже чувствовала, что старушке неприятен разговор о дочери, но надо было довести его до конца. Не было другого выхода.

— Уничтожила свое лицо? — тихо переспросила она.

— Возьмите там, на полке, стопку журналов. Быстро перебрав несколько известных изданий в ярких глянцевых обложках, она молча протянула Лене развернутый журнал — тот самый, который совсем недавно показывал ей Гоша Галицын. С разворота лучезарно улыбалась «сладкая парочка», суперпродюсер Вениамин Волков и его красавица жена, Регина Градская.

— Моя дочь сделала себе целую серию пластических операций в швейцарской клинике, — сказала Валентина Юрьевна, — она всю жизнь страдала из-за своей внешности.

— Мистер Баррон, я обязан сообщить вам, что женщина, пригласившая вас в гости, опасная преступница, — произношение у шофера Саши было неважным, но говорил он по-английски четко и грамотно, без ошибок.

Майкл вытаращил глаза и открыл рот.

— Есть старый анекдот, — продолжал Саша. — В богатой английской семье рос мальчик, который до пяти лет не разговаривал. Родители страшно переживали, показывали ребенка разным врачам, но все бесполезно. И вот однажды за обедом мальчик отставил тарелку и внятно произнес: «Бифштекс пережарен». — «Джонни, милый! — закричали родители, оправившись от шока. — Почему же ты раньше молчал?» — «Раньше все было в порядке», — ответил Джонни. Так вот, мистер Баррон, раньше все было в порядке, и я молчал.

— А что случилось теперь? — спросил Майкл, судорожно сглотнув. — Ведь мы с вами не за обеденным столом, и нет никакого бифштекса. Я пытаюсь шутить, но на самом деле мне не до шуток. Объясните, Саша, в чем дело и кто вы такой.

— Я старший лейтенант Федеральной службы безопасности, моя фамилия Волковец.

— То есть вы из КГБ? Вы что, принимаете меня за американского шпиона?

— Я понимаю, одно только сочетание этих букв вызывает у вас отвращение. Но, если кто и принимает вас за шпиона, то уж, во всяком случае, не наш департамент.

— Саша, вы не могли бы изъясняться конкретней?

— Мистер Баррон, вы хорошо знаете классическую русскую литературу?

— О Господи, Саша, я же просил — конкретней, пожалуйста! — простонал Майкл.

— Помните пьесу Гоголя «Ревизор»? Вот вас тоже приняли за кого-то другого. Местная мафия следит за вами очень пристально. И это становится опасным. Думаю, вам следует сегодня же отправиться в Москву.

— Как в Москву? Но я еще не был в Ханты-Мансийске и в окрестных деревнях… Я не сделал и половины из того, что хотел… Зачем в Москву? А Лена?

— Она тоже улетит. Сейчас мы вместе зайдем в ваш номер, Вы соберете вещи. Только очень быстро. Потом мы отправимся в Тюмень, сразу в аэропорт. Есть ночной рейс, и этим рейсом вы улетите.

— Один?

— Почему один? Вместе с Леной.

— Если я не соглашусь?

— А вы уже согласились, — усмехнулся Саша, — вы ведь разумный человек и не захотите рисковать жизнью.

— Хорошо, — вздохнул Майкл, — вы правы. Я не хочу рисковать жизнью. Но у меня одно условие. Без Лены я не полечу.

Николай Иевлев увидел, как отъехал «москвичек» Саши Волковца и как следом двинулся темно-лиловый «жигуль».

— Ничего, — мысленно обратился майор к четырем амбалам в «Жигулях», — ничего, «братки» — говнюки, вас сейчас подрежут на перекрестке, ох хорошо подрежут. Жалко, не под корешок.

Давно стемнело. В мрачном пятиэтажном здании Дома ветеранов горело только несколько окон. Бледно-желтые световые блики причудливо шевелились, падая на черную стену заснеженной тайги.

Тайга подходила совсем близко, но наблюдали за домом не оттуда. Полянскую должны были ждать где-то здесь, в высоком, густом кустарнике, разросшемся вдоль главной аллеи. И ее ждали. Когда затих звук мотора отъехавшего темно-лилового «жигуля», Иевлев уловил какой-то вкрадчивый шорох, черная масса кустарника шевельнулась.

Он взглянул на светящийся циферблат. Через десять минут Полянская выйдет из здания и пойдет по этой аллее, вдоль черных кустов. Возможно, они не станут нападать сразу, а поведут ее еще немного. Но не исключен и другой вариант. На их месте он бы давно потерял терпение.

Иевлев знал, что сейчас в ста метрах отсюда должен остановиться военный «газик», и прислушивался к гулу редких машин, проезжавших по шоссе. Группа захвата, пять человек из местного ФСБ, будет готова в любой момент вступить в игру. Малейший шум, а тем более выстрел, станет автоматическим сигналом для них.

Старые кожаные ботинки промокли насквозь, пропитались талым снегом, и холод шел от ног по всему телу. Иевлеву ужасно хотелось курить и чай хотелось горячего. Он думал о том, что захваченные «языки» все равно будут молчать и хозяина своего не заложат ни за какие коврижки. Жизнь дороже любых коврижек.

Так будет всегда. Шавки и «шестерки» будут молчать и париться в зонах по всей стране. А хозяева будут посылать в зону индивидуальный «грев» с барского плеча, строчить душевные «малявы» честным арестантам и править единовластно своими вотчинами, кусками огромной страны, с ее тайгой, с ее золотом, нефтью, маковыми и конопляными полями, с ее бандитами и проститутками, народными артистами и членами правительства. Так будет всегда. Ничего не изменится от того, что он, майор Иевлев, сидит сейчас, промокший и продрогший насквозь, в заснеженных кустах на окраине старинного сибирского города, сидит и ждет — то ли шальной пули, то ли воспаления легких. Даже если развяжутся языки тех, кто прячется сейчас напротив и тоже ждет, все равно ничего не изменится…

«Вот выпил бы я горячего чайку, и не было бы у меня таких мрачных ненужных мыслей», — вздохнул про себя Иевлев. И тут же тихо и быстро расстегнул кобуру.

Из кустов напротив послышался слабый свист. Вдали на шоссе тихонько зарычал двигатель «газика». Какая-то длинная тень метнулась в бледном фонарном луче. Огромная туша бесшумно обрушилась на майора сзади, повалила в рыхлый снег. Кустарник сухо и пронзительно затрещал. Иевлев успел заученным приемом перехватить запястье противника левой рукой, а правая рука уже щелкнула предохранителем, но тут бабахнул оглушительный взрыв. В ста метрах, на шоссе, что-то вспыхнуло, выхватив на миг из темноты клок тайги, низкое небо над соснами, угол кирпичного пятиэтажного дома.