– Граждане пассажиры! Извините, что обращаюсь к вам…

Он открыл воспаленные глаза и увидел девочку лет двенадцати. Она шла согнувшись. К спине ее был платком привязан спящий младенец. Иван Павлович машинально сунул руку в карман, нащупал мелочь. Девочка заметила это, ускорила шаг, чтобы подойти к нему. Когда она была совсем близко, Егоров вздрогнул так сильно, что несколько приготовленных монет выпало. На девочке была Федина куртка.

Два года назад он купил сыновьям отличные пуховички в дорогом магазине в Осло. Легкие, теплые сверху специальная непромокаемая, непродуваемая ткань, внутри настоящий гагачий пух. Множество карманов, светоотталкивающие серебристые нашивки чтобы ребенок был виден в темноте, когда переходит дорогу. У Славика была зеленая куртка, у Феди синяя.

Синий пуховичок на нищей девочке был порван и запачкан, как будто нарочно. В сочетании с мятой юбкой до пят он выглядел вполне нищенски, хотя стоил почти четыреста долларов.

Девочка наклонилась и стала быстро, проворно собирать монеты у ног Егорова. Ребенок, привязанный к ее спине, чуть не выпал при этом головой вниз, но продолжал очень крепко спать.

– Осторожно, ты его сейчас выронишь, – тихо произнес Егоров.

Девочка сверкнула на Ивана Павловича злыми взрослыми глазами и бросилась к выходу. Поезд выезжал из туннеля. Егоров встал и, стараясь не спешить, направился к соседней двери. Никакого определенного плана у него не было. Он знал только, что действовать надо очень осторожно. Девочка, разумеется, не одна. На станции ее могут ждать взрослые, он читал где-то, что у нищих своя мафия, и детишки, которые попрошайничают в метро и в электричках, обязательно имеют взрослых покровителей-профессионалов. Эти взрослые отнимают у них собранные деньги и взамен обеспечивают ночлег, еду, одежду и относительную безопасность. К милиции обращаться бесполезно. Нищие отстегивают милиционерам на своей территории приличные суммы.

Двери открылись. Девочка вышла и быстро пошла в конец платформы. Егоров заметил, что там, у выезда из туннеля, на лавке, сидит, болтая ногами, мальчишка-оборвыш лет пяти и жадно, быстро поедает картофельные чипсы из большого пакета.

– Девочка, ты не знаешь, как мне лучше доехать до станции «Домодедовская»? – громко спросил Иван Павлович.

– По схеме смотри! – буркнула она не оборачиваясь.

– Подожди, я приезжий, у нас нет метро, я в этой вашей схеме ничего не понимаю. Я заблудился, второй час езжу, помоги, я заплачу сколько скажешь.

– Ну-у, ты тупой, блин, – фыркнула девочка, однако все-таки остановилась, повернулась к Егорову лицом, – полтинник дашь, объясню.

В глазах ее застыла такая взрослая, такая наглая усмешка, что Егорову стало не по себе. А со скамейки слышался заливистый смех мальчишки:

– Ийка, убью, заязя, че пойтинник, бьин, пусть сто дает!

– Я могу и сто, – быстро заговорил Егоров, – скажи, откуда у тебя эта куртка? Не бойся, я не отниму, только скажи.

– Кто ж тебя боится, блин? Двести, – тихо и серьезно произнесла девочка, продолжая смотреть Егорову в глаза.

– Хорошо, двести. Я знаю, что куртку эту ты сняла с мальчика, которого подобрали и заставили просить милостыню вместе с вами. Где его подобрали? Мне нужно знать только это.

– Давай деньги, узнаешь.

Егоров потянул ей две купюры по пятьдесят тысяч. Грязная худая лапка сцапала деньги моментальным красивым движением циркового фокусника.

– А остальное? – нервно сглотнув, спросила девочка.

– Когда скажешь, получишь.

– Пацанчика подобрали на вокзале. Все, давай еще сто.

– На каком вокзале?

– На Белорусском, блин. Давай деньги. Егоров протянул ей сотенную. Девочка, не оглядываясь, рванула в закрывающиеся двери последнего вагона. Вслед за ней протиснулся в поезд мальчишка и даже успел показать Егорову неприличный жест сквозь стекло.

– Ийка-заяза, убью, все хозяйке сказю. Скойко взяя? – жарко шептал Борька-цыган, пока Ира пела свою обычную жалобную песню:

– Граждане пассажиры…

Она сделала вид, что не слышит Борьку. Она медленно пошла по вагону, размышляя о том, что она все-таки везучий человек. Дурачкам-то везет, но и умным тоже иногда.

Мало того, что досталась такая классная курточка, еще попался этот придурочный длинный летчик. Она ведь испугалась сначала, когда он с ней заговорил. Сразу поняла: врет мужик. Никакой не приезжий. Разве обманешь Ирку, которая выросла на вокзале? Сначала испугалась, вдруг он маньяк? Потом напряглась, вдруг сейчас куртку отнимет?

Не отнял, наоборот, двести рублей дал, считай, просто так. Поверил на слово. А она хорошо сообразила назвать не Казанский, где все ее знают, а Белорусский, где она сроду не тусовалась.

В общем, повезло Ирке, да не просто так, а потому, что умная. Одно плохо, сосунок-то за спиной опять помер.

Григорий Петрович Русов почти не спал и совсем потерял аппетит. Он похудел, побледнел, у него повысилось кровяное давление и начались головные боли, чего прежде не случалось. Победа стоит дорого, особенно политическая победа. За губернаторский пост приходится платить, как говорится, натурой. Здоровьем своим, нервами.

До инаугурации оставался всего день. Он хотел провести этот день вдвоем с женой, уехать в охотничий домик, благо погода стояла отличная, первое майское солнышко согревало тайгу, а комариный сезон еще не начался. Самое золотое время, чтобы отдохнуть на природе.

Но Вероника Сергеевна, вопреки его настойчивым просьбам, не могла отменить прием больных. Она была настолько не права, что Григорий Петрович решил обидеться всерьез. Уехал в охотничий домик без жены и вызвал туда к себе массажистку Риту, беленькую, крепенькую, как наливное яблочко.

Вероника Сергеевна вела прием больных. Все шло как обычно. Но в начале третьего в кабинет влетела лохматая, немытая девчонка в белом халате, который висел мешком на тощей крошечной фигурке, и прямо с порога кинулась Веронике Сергеевне на шею, приговаривая:

– Ника, Господи, наконец-то! Ты здесь как в танке, у больницы охрана, мне пришлось перелезать через забор, потом я пряталась в какой-то чертовой прачечной, это ужас, а не город! Прямо как в фильме «Город Зеро»! Ну-ка дай на тебя посмотреть! Выглядишь классно, совсем не изменилась.

Сестра и фельдшер, находившиеся в кабинете, дружно повыскакивали из-за своих столов, готовые дать отпор незваной хулиганке.

– Нам надо поговорить наедине, очень срочно – зашептала девочка Нике на ухо, крепко обнимая ее при этом, так, что невозможно было разглядеть лицо.

Ника, опомнившись, мягко отстранилась и все равно не сразу узнала Зинулю Резникову, свою школьную подругу. Сначала она заметила, что перед ней вовсе не девочка-подросток, а взрослая, изрядно потасканная женщина, просто очень маленькая и худенькая. И, только вглядевшись, узнала яркую голубизну все еще восторженных глаз, вздернутый тонкий носик округлый упрямый лоб под поредевшей, слипшейся желтой челкой.

Они не виделись лет восемь, и все равно трудно было представить, что человек мог так измениться.

– Никитка погиб, – сказала Зинуля еле слышно. – Я, собственно, из-за этого тебя нашла, – она покосилась на фельдшера и сестру, – слушай, пойдем куда-нибудь. Ты ведь в три заканчиваешь. Помянем Никитку и поговорим.

– Как погиб? Когда? – Ника отступила на шаг и глядела на Зинулю с какой-то странной застывшей улыбкой. На самом деле это была скорее гримаса, как будто человека очень больно ударили, причем совершенно неожиданно, и он еще ничего не успел понять, но уже чувствует жуткую, не правдоподобную боль.

– Три дня назад. Он временно жил у меня. Был пожар. Нашли обгоревший труп. Похороны только в среду. Родители в Вашингтоне, вот поэтому и не хоронят, ждут их.

– У тебя? Обгоревший труп? А почему решили, что это Никита? – спросила Ника тусклым равнодушным голосом.

– Пойдем отсюда, – ответила Зинуля, – я все тебе расскажу. Но только не к тебе домой, – добавила она еле слышно. Нам надо поговорить строго наедине. Понимаешь?