Хмурый, нервный, с отёчным лицом и головной болью после выпитого ночью коньяка, Пётр Борисович Кольт уселся на заднее сиденье громадного бронированного джипа, самого унылого и нелюбимого из всех своих автомобилей. Он называл его катафалком.

Шофёр тихо поздоровался, но ответа не получил, выехал из гаража, свернул на трассу, прибавил скорость. Минут через двадцать машина встала в пробке. Кольт, вроде бы задремавший на заднем сиденье, вдруг хрипло спросил:

— Куда ты направляешься?

— В офис, Пётр Борисович.

— Разве я сказал — в офис?

— Но как же? — удивился шофёр. — Куда же ещё? Вы вчера вечером предупредили, что в одиннадцать совещание, сейчас десять пятнадцать.

Кольт опять выругался, что-то проворчал, позвонил одному из своих заместителей и распорядился, чтобы совещание проводили без него.

— Поворачивай к центру, — велел он шофёру, когда пробка рассосалась, — едем на Брестскую.

Старика Агапкина он застал у письменного стола, перед включённым ноутбуком.

— Доступа в Интернет нет. Я все отключил, — тихо сообщил Бутон.

Рядом с компьютером лежало несколько старых потрёпанных общих тетрадей.

— Сделай ему ромашковый чай, мне кофе, — приказал Кольт Бутону, подвинул стул и уселся рядом со стариком.

— Я уже завтракал, — сердито проворчал Агапкин, — чаю не хочу. Она долетела?

— Да, — Кольт взглянул на часы, — кажется, именно сейчас они должны садиться в поезд, ехать в Зюльт. — Ты что, всё-таки решил заняться мемуарами? — Он хотел взять одну из тетрадей, но старик хлопнул его по руке.

— Не трожь!

Хлопок получился увесистый, даже болезненный, и Кольт невольно порадовался. У старика сильные руки и отличная реакция.

— Хорошо, не буду, — смиренно кивнул он, — хотя бы объясни, что это?

— Этому нет цены. Меня за это резали, травили и расстреливали.

— Кто?

— Резали степные бандиты, ночью в палатке, но я оказался ловчее, перехватил нож и разбудил товарищей. Травил Ежов, расстреливал Берия. Яд я обнаружил сам, а от расстрела меня спас Бокия Глеб Иванович, это было уже после войны, в сорок шестом.

— Погоди, но ведь ты говорил, Бокию самого в тридцать седьмом расстреляли. Как он мог тебя спасти после войны?

— А очень просто. Я блюдечко повертел, вызвал дух Глеба Ивановича. Он полетал, пошептал кому следует и спас меня, раба Божьего, от неминуемой гибели. Тёмный ты человек, Пётр. И чему тебя только учили на твоём философском факультете?

— Научному атеизму, диалектическому материализму учили. Никакой загробной жизни не существует.

— Бога отменяют те, кто претендует на Его место. Атеизм всегда приводит к диктатуре одного наглого параноика над миллионами робких профанов, — проворчал старик.

— Федор, ты, пожалуйста, кончай валять дурака. У меня и так с утра голова раскалывается.

— Пил?

— А то нет! После твоих диких намёков насчёт моего Ивана я вторую ночь не сплю.

— Что?

— Конечно, он все отрицает, говорил со мной вполне спокойно, логично.

— Что? — повторил старик.

— Это бред, Федор, от начала до конца, — Кольт повысил голос до крика. — Никого мой Иван не убивал! И твою драгоценную Софи он пальцем не тронет. Он с неё пылинки сдувает.

Кольт кричал и беспокойно косился на тетради, пытался разобрать текст на мониторе ноутбука, но там появилась заставка.

Агапкин выключил компьютер.

— Не ори и не подглядывай! Всё равно ничего не поймёшь. Я спрашиваю, ты пил что? Коньяк?

— Да. «Нуар Ант», — Кольт тяжело вздохнул.

— Конечно, ты другого не пьёшь, миллион долларов бутылка.

— Не миллион. Всего лишь восемьсот пятьдесят долларов.

— Что ж так дёшево? Всего восемьсот пятьдесят. Слушай, Пётр, ты намерен оставить вопрос с убийством Дмитрия открытым?

— Нет. Я сделаю всё, что могу. Обещаю. А теперь объясни мне наконец, каким образом тебя спас от расстрела покойный Глеб Иванович Бокия?

— Очень просто, — старик открыл одну из тетрадей и приблизил к лицу Кольта.

Пётр Борисович увидел аккуратные строчки цифр, букв, какие-то непонятные значки, рисунки. Старик тут же захлопнул тетрадь и ласково погладил рыжую клеёнчатую обложку.

— Шифр, что ли? — спросил Кольт.

— Надо же, догадался, — хмыкнул Федор Фёдорович, — ты гений, Петя. Я в тебе не ошибся. Это один из самых хитрых шифров Глеба Ивановича. Он был мастер придумывать шифры. Кроме меня, ключа никто не знает. Никто на свете.

— И что же там?

— Материалы экспедиции двадцать девятого года в Вуду-Шамбальские степи. Те самые материалы, которые сегодня все специалисты считают навеки утерянными. Оригинала, правда, не существует. Он уничтожен. Вот единственная копия, но без меня это бессмысленный набор знаков.

— Ты решил расшифровать и перенести в компьютер?

— Да. Я пытаюсь это сделать.

— Почему не пытался раньше?

— Боялся, что узнают, захотят отнять. Зарежут, отравят, пристрелят.

— Кто?

— Желающие найдутся. Но теперь у меня есть ты, Пётр, сильный, умный, великодушный. Я верю, ты меня защитишь. И Софи тоже. Прежде всего её, а потом уж меня.

Кольт машинально кивнул, принялся разминать сигарету и задумчиво спросил:

— А что, Лаврентия Павловича тоже интересовал метод Свешникова?

— Все, Пётр. Больше пока ничего не скажу.

— Нет, погоди, ты же говорил, что уже к тридцать девятому, после того, как случайно расстреляли группу подопытных заключённых, вся эта история была окончательно забыта.

— Отстань.

Бутон прикатил столик с чаем и кофе. Старик спрятал тетради в ящик. Взглянув на его лицо, на поджатые губы, сощуренные глаза, Кольт понял, что на сегодня тема закрыта, и всё-таки спросил:

— Ты решил расшифровать для неё?

— А для кого же ещё? Для тебя, что ли? — старик взял чашку и стал медленно, маленькими глотками, пить ромашковый чай.

— Скажи, она действительно так похожа на дочь Свешникова? — тихо спросил Кольт.

— Тебе какое дело?

— Просто интересно.

Старик поставил чашку, развернулся в своём крутящемся кресле и уставился на Кольта. Глаза его вдруг стали молодыми, яркими, зоркими. Пётр Борисович выдержал этот немигающий взгляд. Целую минуту длилось молчание. Приковылял Адам, тявкнул пару раз, положил передние лапы и морду на колени старику.

— Как ты думаешь, — спросил Агапкин и почесал пса за ухом, — когда этот прохвост Мельник привёл ко мне Софи, я сразу узнал её?

— Я думаю, ты заранее знал, кто она, и её появление здесь было твоей инициативой.

— Молодец. Правильно.

— Кстати, об этом ты мне тоже ещё не рассказывал.

— Изволь, расскажу. Я искал способ связаться с ней. Конечно, у меня был адрес, телефонные номера, но я всё никак не мог придумать, что сказать? Кто я такой? Откуда взялся? Я знал о Дмитрии все, ну и о Софи, конечно, тоже. Она ещё в университете, на последних курсах, публиковалась иногда в научных журналах. Я читал каждую её статью, и мне показалось, что профессор Свешников вполне может попасть в круг её интересов. Есть букинистический магазин медицинской книги, он один в Москве. Продавщицы — мои добрые приятельницы. Я попросил их, чтобы дали мне знать, если вдруг кто-нибудь придёт искать информацию о Свешникове. Я ждал Софи, но сначала пришёл Мельник. И только потом мне удалось заставить его привести её.

— Погоди, скажи, а он, Мельник, не мог догадаться, кто она? — вдруг спросил Кольт, залпом допив свой кофе.

— Ещё не хватало! Он вообще ни черта не знает. Он изводил меня вопросами, я очень старался на них ответить, но не мог. Я, видишь ли, помню массу бытовых мелочей, но все самое интересное, важное забыл.

— Да, вначале ты и со мной играл в эти игры.

— Но потом перестал. Ты показался мне умным. Надеюсь, я не ошибся. Ты первый, кому я сказал, что Таня завещала сыну отдать все только в родные руки.

— Таня знала, что у неё в России есть внук Дмитрий?