И Кудряш напрягся. Любопытная журналистка первым делом отправилась не куда-нибудь, а на Малую Пролетарскую, к матери и к тетке Слепого.

То, что жалкий «петушок» стал одним из лучших и дорогих киллеров России, само по себе было оскорбительно для старого законника Кудряша. Опущенный не мог, не должен был никем стать, тем более — киллером. Это противоречило закону. Но хуже всего было то, что сам Кудряш дважды оплачивал его услуги. Оба раза ситуация складывалась так, что ни к кому другому он обратиться не мог.

Слепой выполнял свою работу как истинный художник. Для него не существовало ни охраны, ни бронированных автомобилей, он мог убить кого угодно и где угодно — хоть президента. Но он убивал только авторитетов, только тех, кого, по его мнению, следовало убивать. Он никогда не брал ни копейки вперед. Он всегда делал один выстрел, единственный, но точный, смертельный. Ни разу от его руки не погиб ни охранник, ни случайный прохожий. Сделав свое дело, он исчезал, растворялся в пространстве, как легкая дымка, — будто и не было никакого Слепого. Просто вылетела шальная пуля из воздуха и раздробила череп тому, кого заказывали…

Пять лет назад, впервые обратившись к Слепому, одолевая законную брезгливость к «петуху», Кудряш поклялся самому себе, что больше — никогда. Вот выполнит Слепой этот необходимый позарез заказ, и надо будет убрать его самого, от греха подальше.

Но вслед за этим заказом сразу замаячил следующий, еще более неприятный, про который вообще никто не должен был знать, даже свои. И Кудряш решил: ладно, еще разок воспользуюсь, а потом… Но потом Слепой сразу исчез. И все, кого посылал к нему Кудряш, исчезали тоже — бесследно. А среди них были далеко не худшие ребята.

Получалось так, что бродит где-то хитрый, умный, совершенно неуловимый «петушок», знает слишком много, не уважает никого, и чего от него ждать — неизвестно. Поэтому журналистка-переводчица, приехавшая с цэрэушником и спокойно просидевшая и проговорившая с матерью Слепого три часа, неприятно озадачила Кудряша. Регина Градская была права, баба эта оказалась слишком уж любопытной — во всех отношениях.

После визита на Малую Пролетарскую странная компания, состоящая из фээсбэшника, цэрэушника и журналистки, отправилась в Загоринскую, а там, в глубине тайги, всего в пятидесяти километрах от раскольничьего поселка, была личная кудряшовская нефть, И что их, спрашивается, понесло именно в Загоринскую? Нет, с нефтью было все чисто. Ну, почти чисто. Разработки вела государственная компания, но принадлежала она, разумеется, Кудряшу, а стало быть, не следовало им там появляться. Ни к чему это…

В Тобольске журналистка зачем-то навестила семью убитого давным-давно мента. С тем ментом лично Кудряша ничего не связывало, но визит этот тоже был не просто так. А уж когда выяснилось, что неприятная троица собирается в Дом ветеранов, в тот самый, в котором целый этаж был отведен под личные покои впавшего в маразм родного отца Кудряша, терпение старого авторитета лопнуло. Надо было срочно их остановить.

Старик люто ненавидел сына, видеть его не хотел, сразу начинал орать своим дребезжащим голоском: «Вор! Убийца!» И Кудряш давно уже не испытывал к отцу никаких чувств, просто выполнял свой сыновний долг, поселил впавшего в маразм отца в хорошую богадельню, у себя под боком, в Тобольске, обеспечил комфорт и отличный уход. Раньше Кудряшу и в голову не приходило ставить специальную охрану к Дому ветеранов. Никто просто не посмел бы сунуться туда. Да и кому мог понадобиться старый маразматик? Кроме него, там жило еще не больше десятка стариков, в том числе, между прочим, и мать Регины Градской.

Но Кудряш не сомневался — неприятная троица отправилась в Дом ветеранов именно к его отцу. Зачем, почему — об этом он уже не размышлял. Ему надоело гадать на кофейной гуще. Ничто на свете не раздражало его так, как неизвестность. Конечно, взять обоих, и журналистку, и американца, слишком хлопотно. И вообще, с иностранцем лучше не связываться. Он решил, что одной журналистки вполне достаточно. Пусть она все объяснит!

Он успел заранее, через своих людей в Москве, получить кое-какую информацию об этой бабе. То, что она еще и жена полковника МВД, Кудряша вовсе не смущало, наоборот, это было даже приятно.

Посланные к Дому ветеранов боевики держали с ним постоянную связь. В половине десятого ему доложили: фээсбэшник увез американца. Он приказал пустить небольшой «хвост», но не трогать, просто проследить. Сначала все складывалось хорошо. Он даже пожалел, что бросил на одну бабенку столько народу. Но оказалось, он поступил совершенно правильно. Почти одновременно группа, наблюдавшая за шоссе, обнаружила фээсбэшный «газик», а те, кто ждал в кустах у входа в здание, заметили неизвестного, который сидел тоже в кустах, напротив. Разумеется, он там не нужду справлял. Позже выяснилось, что он — майор ФСБ. Замочивший его боевик не поленился обшарить карманы.

Ситуация осложнилась. Надо было срочно что-то придумать. И Кудряш придумал. Одной из трех машин, брошенных на это дело, была старенькая «волжаночка». Она пряталась за деревьями, у самой обочины — на всякий случай. В ней сидело всего двое ребят. Именно они и заметили проклятый «газик». Кудряш приказал ребятам подогнать «Волгу» поближе к обочине и хорошенько бабахнуть ее на глазах удивленной публики из «газика». А самим раствориться в тайге. Вот тогда, под шумок, и можно будет вывезти журналистку без лишней суеты и стрельбы. Главное, чтобы только по времени все совпало.

И совпало-таки. Ребятишки разыграли все точненько, как по нотам. Правда, небольшая стрельба все-таки случилось. На перекрестке «жигуль» подсекла милицейская патрульная машина.

— Сколько там наших ребят на шоссе положили? — тревожно спросил Кудряш, узнав о стрельбе уже не по связи, а от одного из своих людей, бывшего майора-десантника, который исполнял при нем функции то ли личного секретаря, то ли серого кардинала.

— Никого не положили, — весело ответил ему бывший майор. — Там в «жигуленке» хороший мотор. Ребята на просеку свернули и растворились в тайге. Менты побоялись к тачке близко подойти, посветили, увидели, что пустая, и укатили.

— А раненый?

— Все нормально, Хоттабыч уже пульку выковыривает.

— Ну и славно, — кивнул Кудряш. — А что в Москве?

— Завтра утром будет кассета.

Ему снились яркие, цветные сны и не хотелось просыпаться. Раньше сны бывали только черно-белыми, мрачными, тяжелыми. Наверное, поэтому он всегда так мало спал. А сейчас он проживал заново всю свою сорокалетнюю жизнь — но совсем иначе.

Он видел себя во сне маленьким мальчиком, которого нежно и преданно любили родители. У мамы были прохладные, легкие руки, она гладила его по волосам, целовала на ночь, читала сказки. Отец был сильным, веселым, он учил его ходить по тайге, угадывать твердые надежные кочки в болотной хляби, скручивать котелки из пахучей весенней бересты и кипятить в них воду на костре.

Во сне было много тепла и света. Алая таежная клюква светилась на солнце и совсем не напоминала капли крови. Маленькая черноволосая соседка Ларочка сбегала по скрипучей лестнице, празднично улыбаясь и постукивая каблучками. Ее никто никогда не насиловал в весеннем пустом парке. Она не знала, как это больно и страшно, и поэтому ей предстояло прожить совсем другую жизнь.

Шестнадцатилетняя Таня Костылева выходила на берег из спокойной ночной реки, встряхивала длинными мокрыми волосами и, поеживаясь от предрассветного холода, натягивала на влажное тело свое выпускное платье.

— Веня, как же я замерзла! Зачем ты уговорил меня купаться? — шептала она, прижимаясь теплым лбом к его груди.

Таня Костылева была жива, сейчас ей тоже сорок. Были живы и другие шесть девочек. Он никого не выслеживал, не набрасывался бешеным зверем, не душил, не убивал. Они все были живы, и каждая проходила положенный ей путь, проживала свою жизнь, счастливую, несчастную, беспутную или праведную, но свою, единственную и неповторимую, Богом данную жизнь. Четверо из шестерых имели детей, мальчиков, девочек. Дети вырастали, у них тоже рождались дети, внуки тех девочек, которых Веня Волков никогда не насиловал и не убивал…