– В общем, договорились, сразу после занятий сяду писать. А насчет заявки – нет. Не проси.

– Формальность, ерундовая бумажка, но без нее никак! – забормотал Митя и подумал: «Такое письмо Брахту ни за что не отправят, хотя бы заявку привезу, а то вообще получается – вся поездка без толку».

– Бумажка с печатями… – Профессор шлепнул пальцами по краю лабораторного стола. – С номерами входящими-исходящими, пойдет по инстанциям, от чиновника к чиновнику. Любой из них в любой момент может прихлопнуть меня как муху.

Мите пришлось потратить еще минут пять на уговоры, мол, в заявке ничего опасного нет, ни по каким инстанциям она не пойдет, тихо ляжет в сейф к надежному человеку. Он имел в виду Проскурова. Имени, разумеется не назвал. Марк Семенович вроде бы кивнул, но как-то неопределенно. Послышался топот, гул голосов, задребезжал звонок.

– Не прощаюсь! – крикнул Митя и помчался сквозь толпу студентов к выходу.

Каждый раз, попадая в Швейцарию, Ося чувствовал себя как взрослый на детском празднике или как грешник, нелегально проникший в рай. Швейцария благоухала шоколадом, марципанами и магнолиями. Маленькое нежное сердце Европы билось спокойно и ровно, будто не было никакой войны.

Задрав голову, Ося щурился на ослепительные альпийские вершины. Снег еще не сошел. По склонам скользили крошечные фигурки лыжников. Внизу, на балконах многоярусных шале, цвели фиалки. Игрушечная Арктика с ледниками, мхами, лишайниками легко и быстро, как картинки в волшебном фонаре, сменялась акварельным пейзажем европейского севера. Сосны, туман, моросящий дождик. Комфортабельный поезд Цюрих – Лозанна мчался по высокому сводчатому мосту, нырял в туннель.

Чашка вкуснейшего кофе с куском энгандинского орехового пирога, шорох газет и странное ощущение от того, что читаешь газету на немецком, а в ней нет нацистской пропаганды. Не успеваешь заполнить клетки кроссворда, а поезд уже выныривает в солнечных тропиках, среди пальм и виноградников. Тропики тоже игрушечные, без ядовитых циклопов, малярийных комаров, изнуряющей жары и затяжных ливней.

Пансион находился на берегу Женевского озера, между Лозанной и городком Веве. Небольшая вилла конца девятнадцатого века была выстроена в стиле классического альпийского шале. Первый этаж из грубого камня, второй деревянный. Под массивными скосами черепичной крыши – мансарда. Этажи повторяли ступенчатый абрис виноградных террас.

Высокий седовласый хозяин говорил по-английски без акцента, носил очки в роговой оправе, просторный твидовый пиджак поверх джемпера и походил на оксфордского профессора. Фамилия Ансерме звучала вполне типично для жителя франко-язычного кантона Во, но Ося знал, что хозяин пансиона вовсе не месье, а мистер. И такой же Ансерме, как он – Касолли. За границей агенты «Сестры» обычно пользовались псевдонимами.

Большой привет от большого Тибо вызвал большую улыбку. Ансерме оскалился и спросил, доверительно понизив голос, как поживает наш дорогой Рене.

– Как всегда, великолепно, единственная проблема – вынужден отказывать себе в сладком.

Ансерме вежливо рассмеялся и подмигнул:

– Вот почему он так давно тут не был. Боится, что не устоит перед нашими знаменитыми пирогами.

Ося не мог оторвать взгляд от элегантного телефонного аппарата на столике у зеркала. Ансерме советовал погулять по Веве. Именно в этом тихом древнем городке развивается действие «Новой Элоизы» Руссо. С конца восемнадцатого века даже появилось понятие «Руссо-туризм». Поклонники Элоизы до сих пор приезжают в Веве, чтобы насладиться романтической атмосферой. Однако мало кто знает, что в Веве русский писатель Достоевский сочинял свой мистический роман «Мертвые души», а русский писатель Гоголь – сатирическую повесть «Идиот».

«Может, он и оксфордский профессор, но точно не литературы», – усмехнулся про себя Ося и решил, что поправлять хозяина невежливо.

К русской теме Ансерме добавил ортодоксальную церковь Святой Варвары, выстроенную князем Шуфалофф в конце прошлого века, в память о почившей юной дочери. Затем пообещал великолепную погоду, раннее цветение винограда, сообщил, что его зовут Пьер, и предложил обращаться друг к другу менее официально.

Ося мысленно набирал берлинский номер. Услышав голос горничной или мужа, он бы молча положил трубку. Если бы ответила Габи, он бы сделал то же самое, но через пару минут. Пришлось отступить от столика на безопасное расстояние, чтобы рука не дотянулась до аппарата.

«Сестра» не поскупилась. Ося получил номер в мансарде с ванной комнатой, камином и просторным балконом. На стене, в строгой раме из темного дерева, висел пейзаж неизвестного художника, зеркальная копия вида с балкона: бирюзовая гладь озера, белый Монблан. На полу лежали домотканые цветные циновки, на огромной кровати – лоскутное покрывало. Льняные шторы были отделаны грубым кружевом. На комоде поблескивал глазурованными боками кувшин со свежими фиалками. На чугунной подставке возле камина высилась горка аккуратно сложенных поленьев. В ванной комнате Ося нашел все необходимое, от зубной щетки и теплого халата до бритвенного станка с набором лезвий.

На маленьком бюро возле балконной двери стояла пишущая машинка «Ремингтон», новейшая модель, почти беззвучная. В ящике лежала стопка бумаги и пачка копирки. Текст интервью с профессором Мейтнер предстояло перепечатать, дополнить своими комментариями и отдать Ансерме. «Сестра» требовала письменного отчета о проделанной работе.

На балконе, рядом с креслом-качалкой, Осю ждал сюрприз от Ансерме. На круглом столике бутылка вина «Глаза куропатки», ваза с зелеными яблоками и ассорти местных сыров. Из каждого кусочка торчала тонкая деревянная шпажка.

«Макет идеальной Европы, – подумал Ося, усаживаясь в кресло, – теплица в центре вечной мерзлоты, оазис в пустыне или пир во время чумы».

Кресло поскрипывало, ветер холодил лицо, слабо мерцали первые звезды. В сумеречном свете силуэт Монблана напомнил профиль Карла Маркса. Пышная борода, толстый круглый нос. Заметив сходство, Ося уже никак не мог от него отделаться. Стоило взглянуть на вершину, сразу вылезал всклокоченный автор «Капитала» и портил удовольствие.

Вино «Глаза куропатки», розовое, легкое, с тонким сладковатым привкусом, напомнило поцелуй фрау фон Хорвак. Это сходство раздражало меньше, чем профиль Маркса в виде Монблана, но после каждого глотка в голове шелестела вежливая фраза: «Мы с Габриэль очень сожалели».

Ося замерз и с удовольствием залез сначала в горячую ванну, потом под перину. Казалось, он заснет мгновенно и проспит часов десять, но сон пропал. Он лежал с открытыми глазами, глядел в косой бревенчатый потолок. Тьма сгустилась, зашептала:

– Сюжет уже написан, ничего изменить нельзя.

Ося повернулся на бок, накрылся с головой, зажмурился, забормотал в подушку:

– Сюжет бездарный, строится на неправдоподобных совпадениях и фальшивых мотивациях. В двух странах случайно и почти одновременно к власти пришли два буйно помешанных. Один маньяк, другой бандит. Бандит с маниакальным упорством убивает своих подданных. Подданные восторженно аплодируют. Маньяк с бандитской наглостью захватывает и грабит соседние страны, будто только у него одного есть армия, а других армий просто не существует. Цивилизованные политики принимают самые идиотские решения из всех возможных, сочиняют уважительные причины своей тупости и трусости. Ученые делают урановую бомбу для маньяка, надеясь, что она поможет им уцелеть, и уверяя друг друга, что спасают мир от всех будущих войн.

Сгусток тьмы быстро, мелко трясся от смеха и обретал очертания, смутное подобие человеческой тени.

– Да, не Шекспир, извини. Но других сюжетов не осталось. Этот последний. Он уже написан, ничего изменить нельзя.

Ося понимал, что перед ним всего лишь призрак его собственного страха. Днем удавалось загнать гадину в самый дальний, пыльный угол души. Ночью, на границе сна и яви, тварь вылезала.