Впереди, в нескольких шагах, светились окна кофейни. Соня зашла, села за столик в углу, заказала двойной кофе и горячий бутерброд.

Играла музыка, спокойный старый джаз. За соседним столиком сидели двое мужчин, молодой и пожилой, тихо беседовали, улыбались, хмурились. Сквозь сиплое соло саксофона Соне вдруг послышалось, что пожилой сказал:

— Умер. Стало быть, не уговорили.

Потом странным образом несколько раз прозвучала фамилия «Данилов». Конечно, это были всего лишь слуховые галлюцинации. С Соней такое случалось довольно часто. Собственные мысли вдруг начинали звучать извне, сплетаться из окружающих звуков, оформляться в слова, в предложения.

— Нет, — прошептала Соня и зажмурилась, — нет!

Следовало срочно убедить себя, что старик Агапкин в маразме и нёс чушь. Ничего он не знает, ничего не помнит. Лучше бы вообще не звонить и не ходить к нему. Теперь всё стало ещё непонятнее.

«Но если он в маразме, почему же меня так колотит после этого разговора? Дело не в нём, а во мне. Умер папа, времени прошло слишком мало. У Агапкина ясная голова и отличная память. Он сказал, что я сама все узнаю в Германии, ну и нечего дёргаться. Всё равно не выбраться из круга собственных догадок, предположений, страхов и слуховых галлюцинаций».

Раньше, когда они с Бимом приходили к старцу в гости, он говорил много и интересно. Он помнил профессора Свешникова, трёх его детей, Володю, Таню, Андрюшу, даже древнюю няньку, которая каждый год дарила Тане на именины одну и ту же куклу. Но он ни разу, ни слова не сказал об опытах профессора. Когда Соня задавала вопросы, он тут же менял тему.

— Не приставай к нему с этим, — предупредил Бим, — не исключено, что он испытывал препарат на себе, но неудачно.

— Как же неудачно, если он жив до сих пор? — удивилась Соня.

— Разве это жизнь? У него парализованы ноги, он беспомощен, как младенец.

— Но голова работает отлично, память феноменальная.

— Маразм или даже смерть были бы для него благом, спасением. Думаю, дело не в препарате. Я вообще не уверен, что Свешников изобрёл что-либо существенное. Долгожительство Федора Фёдоровича не такой уж уникальный случай. В горах Абхазии есть люди, которым сто пятьдесят.

— Так то горы, другой воздух, вода, еда, генотип особенный.

Вот именно. Генотип. Всё дело в геноме, в стволовых клетках, а Свешников терзал несчастную шишковидную железу. Её пять тысяч лет терзали, египтяне, индийские йоги, буддистские ламы. Нужен совсем другой путь.

Михаил Владимирович Свешников все никак не давал Биму покоя. Он постоянно пытался доказать, что затерянное открытие Свешникова — пустой миф.

Зачем так страстно доказывать то, с чем никто не спорит? Как можно опровергнуть то, что никому неизвестно? Старика Агапкина Бим нашёл потому, что его болезненно волнует всё, что связано со Свешниковым. Но старик ни разу ничего не сказал об опытах по омоложению. Забыл? Не знал? Или не хотел?

Соня ясно вспомнила тот сентябрьский вечер, чуть больше года назад. Они шли с Бимом пешком от Агапкина. Моросил мелкий дождь. Они зашли в эту же кофейню.

— А почему Агапкин не пишет мемуары? Он столько всего помнит, — спросила Соня.

— Восемьдесят процентов из того, что он помнит, до сих пор является государственной тайной.

— Да ладно! Сейчас уже все архивы открыты.

— Ты откуда знаешь? Ну-ка, скажи, что за шапочка у него на голове?

— Понятия не имею. Просто шапочка, чтобы голова не мёрзла.

— Вот и не просто. Это калетка. Ритуальная шапочка мастера масонской ложи. Не знаю, какая там у него ступень посвящения, но он очень крепко повязан с этими делами.

— Он что, масон?

— А то нет! — Бим перешёл на шёпот. — И нечего улыбаться. Ты даже представить не можешь, насколько это серьёзно.

— Ага, жутко серьёзно. Мировой заговор таинственных злодеев опутал незримой паутиной все сферы нашей жизни. Вам не кажется, что это слишком удобно, чтобы быть правдой? Нет подлецов, воров, психов, бездельников, пьяниц. Нет жадности, зависти. Есть масоны, они во всём виноваты. Войны, революции, экологические катастрофы — их рук дело. Причём кто они такие и зачем им всё это нужно, никто толком не знает. Но самолёты из-за них падают, и канализация у нас в институте засоряется из-за них.

— Да, канализация, грибок на стенах, отсутствие оборудования, слишком частые случаи, когда меня по недоразумению забывают пригласить на важные международные конференции.

— Борис Иванович, но вы в последнее время довольно часто летаете за границу, — осторожно возразила Соня.

— Ты хочешь меня убедить, будто все отлично? — Бим закричал так громко, что стали оборачиваться с соседних столиков. Он опомнился и перешёл на шёпот. — Нет, моя милая, все плохо, все ужасно, и за всем стоят их козни. Они мне постоянно мешают, они не дают мне раскрутиться.

— Борис Иванович, но вы же не эстрадная звезда, чтобы раскручиваться.

Он не услышал её. Он продолжал возбуждённо говорить, глаза за стёклами очков метались, пальцы в прах истерзали бумажную салфетку.

— Они не дают мне раскрутиться, знаешь почему? Потому что я хочу, чтобы продление жизни стало доступно для всех желающих. А они хотят этого только для себя. И ещё потому, что я русский. Они всегда ненавидели Россию и русских.

Тогда, год назад, Соне так хотелось думать, что Бим шутит. Но он вовсе не шутил. Он начитался каких-то научно-популярных книжек и зачислил себя в почётные ряды жертв злодейского заговора мирового масштаба. Соне стало грустно и ужасно жаль Бима. Она знала его с детства, он был талантливый учёный, неглупый человек. О старике Агапкине они больше не говорили, ни тогда, ни потом. Бим в последнее время вообще мог говорить исключительно о себе и о деньгах, которые нужны ему, чтобы раскрутиться. И ещё — о профессоре Свешникове.

Соне принесли кофе и бутерброд. Она наконец согрелась и немного успокоилась. В самом деле, разве можно поверить, что все последние события — внезапная смерть папы и такое же внезапное предложение блестящей, перспективной работы в Германии — имеют между собой какую-то внутреннюю зловещую связь? И старец ста шестнадцати лет, генерал «невидимых войск» в ритуальной шапочке-калетке на жёлтом черепе — звено этой странной цепи?

Папа умер от острой сердечной недостаточности. В Германию Соня летит потому, что ей выпал такой счастливый шанс. Она неплохой биолог, она много работает. Что у неё есть, кроме работы? Ни семьи, ни детей, никакой личной жизни. Тоска по папе. Обида и пустота после шоколадной женитьбы Пети. Ничего её в Москве не держит. Мама всё равно улетит в Сидней. Нолик? Как-нибудь переживёт, в конце концов, он ей не муж и не сын.

Наконец она побывает за границей, станет работать в удобной, чистой лаборатории, с отличным новым оборудованием, получать за это достойные деньги. Все правильно. Заслужила.

«Они станут вас обрабатывать, они уже вас обрабатывают. Не верьте! Думайте сами. Только вам дано решать, только вам».

Все последние годы Борису Ивановичу Мельнику пришлось посвятить поискам денег на свои исследования.

Прежде он не думал об этом. Ему хватало зарплаты сначала младшего научного сотрудника, потом старшего, а зарплата заведующего лабораторией в первое время казалась ему даже избыточной.

Они с женой Кирой привыкли жить скромно. Детей у них не было. В отпуск на дорогие курорты они не ездили, предпочитали байдарочные походы, путешествия по Карелии, рыбалку на озере Селигер, ночёвки в палатках. Ужин в лесу у костра казался им куда приятней и здоровей, чем в каком-нибудь дорогом ресторане.

Всё необходимое для его работы предоставляло государство. Ему не приходило в голову подсчитывать, сколько стоит новое лабораторное оборудование, для этого существовал отдел снабжения. Если в здании НИИ начинали течь краны, завхоз вызывал сантехника. Уходила в декрет лаборантка, отдел кадров заботился о том, чтобы на её место пришла другая.