— Если сразу отдать эту феньку ментам, это тоже ничего не даст. Они нас к бабке близко не подпустят. Давай сначала поснимаем, а потом уж… — Нет, я сказал! Не хочешь мне помочь — не надо. Сам разберусь.

— Тебе помочь? — нервно хохотнул Сиволап. — Тебе лично это на хрена? Что ты с этого будешь иметь? Ты не понимаешь, можно надыбить такой эксклюзив, такой… — Не понимаю. И не хочу ничего дыбить. Девчонку засудят, бабка сгниет в больнице.

— А тебе-то что? Ты же ни эту Ольгу, ни ее бабку в глаза не видел. Ну кто они тебе? Родственники? Ты пойми, дурья башка, для следствия это все равно ноль без палочки, бабка-то сумасшедшая, кому нужны ее показания? Ты, тимуровец хренов, своим пионерским энтузиазмом ни фига не добьешься, а мне кислород перекроешь. Я уже столько времени на это дело убил… Между прочим, если бы не ты, я бы выдоил кое-что из того бомжа и Орлову бы поймал. Как чувствовал, надо было Смальцева с собой брать! С тобой свяжешься… — Вот и работай со своим Смальцевым, — рявкнул Игорь, — а мне это дерьмо надоело!

Он бросил трубку, громко выругался, закурил. Он знал: завтра уже пожалеет, что опять поссорился с Сиволапом, благородство — вещь бесплатная, а жить на что-то надо.

Игорь сам не понимал толком, почему так завелся. Наверное, взыграло врожденное чувство справедливости и обыкновенная жалость. Корнееву, в отличие от большинства его коллег и вообще от большинства нормальных людей, было не все равно, что какую-то совершенно незнакомую ему лично девушку Ольгу обвиняют в убийстве и что какая-то совершенно незнакомая ему лично сумасшедшая старуха проведет короткий остаток жизни не дома, а в психушке.

У девчонки и у старухи есть малюсенький шанс, который ускользает из рук, и надо попробовать хоть что-то сделать.

Игорь принялся нервно листать свою записную книжку. У него были знакомые в пресс-центре МВД. Ничего, кроме головной боли и неловкости, ему эти хлопоты не сулили. Более того, они наносили ему даже некоторый материальный ущерб. Ведь если бы он согласился с Сиволапом, уговорил маму вывести старушку в садик, снял бы очередную феньку или хотя бы дал возможность Артему просто побеседовать с бабушкой Ольги Гуськовой, записать на диктофон ее рассказ, он получил бы от Сиволапа положенную за работу сумму, двести долларов, обычную операторскую таксу за день работы. Сумма, конечно, не ахти, но тоже не лишняя.

Дозвонившись наконец до одного из нужных людей, Игорь не стал ничего объяснять, просто спросил, как связаться с кем-нибудь из оперативно-следственной группы, которая работает по убийству Калашникова.

— Прости, Игорек, ничем не могу тебе помочь, — ответил старый знакомый из пресс-центра МВД, — и честно говоря, не советую ни к кому другому соваться с подобной просьбой. Понимаешь, какая штука, убийство Калашникова курирует лично генерал Уфимцев, а он мужик крутой. С ним лучше не связываться. Причем контроль его направлен именно на вашего брата, телевизионщиков и прессу, чтобы вы не лезли, не трогали семью, не путались под ногами. Это я тебе по старой дружбе говорю. Лично каждому в пресс-центре дано указание никакой информации по делу Калашникова не давать.

— Сережа, ты меня не понял, — стал спокойно объяснять Корнеев, — у меня у самого есть информация для следствия. Даже не у меня, а у моей мамы, которая никакой не телевизионщик, медсестра в больнице. Я бы мог пойти официальным путем, но на это уйдет несколько дней. А дорог каждый час. Сейчас поздно уже, никого нет в кабинетах. Пока я буду всяким телефонным барышням объяснять, что, зачем и почему, моя информация вообще потеряет смысл. Надо чтобы кто-то из оперативников прямо завтра, рано утром, подъехал в Институт Ганнушкина, в геронтологию, и поговорил с одной больной. Мне не надо никаких фамилий и телефонов. Сам свяжись с кем-нибудь, кто работает по этому делу, и передай, можешь дать мой номер, если их заинтересуют подробности.

— Ладно, как фамилия больной?

— Гуськова Иветта Тихоновна.

В шесть часов десять минут утра в окраинном микрорайоне Коньково, вдали от метро, у пустыря, остановилась патрульная милицейская машина. Уже рассвело. Вокруг не было ни души. Капитан и два лейтенанта хотели спокойно, без суеты позавтракать. Не успели они распаковать бутерброды, разлить горячий чай из термоса по стаканам, как увидели, что от пустыря к их машине несется огромный черный дог.

— Смотри-ка, прямо собака Баскервилей, — усмехнулся старший лейтенант, откусывая бутерброд с ветчиной.

Пес летел красивыми широкими скачками. За собой на поводке он тащил пожилого тощенького дядьку-бегуна в трусах и футболке.

— Лучше бы он на своего коня верхом сел, — прокомментировал капитан и осторожно отхлебнул горячий чай, — сейчас ведь упадет, поедет на брюхе.

Дог подбежал к машине и с размаху стукнул лапами в переднее стекло.

— Эй, гражданин, что за дела! Уберите собаку! — возмутились милиционеры.

— Джонни, сидеть! — скомандовал гражданин, и огромный пес беспрекословно подчинился.

Вблизи стало видно, что утреннему бегуну не меньше шестидесяти. Он был похож на классического профессора — седенькая козлиная бородка, аккуратный белый пух вокруг розовой лысины, испуганный, растерянный взгляд.

— Джонни обнаружил труп на пустыре, в строительной бытовке! — отдышавшись, выпалил профессор. — Труп молодой женщины!

— Приятного аппетита, — проворчал капитан себе под нос, — уже позавтракали.

В глубине пустыря, у кромки леса, стояла заброшенная, полуразвалившаяся строительная бытовка. Женщина лежала на полу, лицом вниз. На вид ей было чуть за тридцать. Одета небогато, но вполне прилично — светлый свитер из ангоры, синие джинсы, джинсовый жилет поверх свитера, новые замшевые полуботинки на мягкой подошве. Рядом валялась открытая маленькая сумочка из кожзаменителя. Недорогая, но тоже вполне приличная.

В сумочке нашли скомканную обертку от шоколадки «Баунти», смятую пачку сигарет «Магна», в которой осталось всего четыре штуки, одноразовую зажигалку, щетку для волос и тюбик с остатками ярко-красной губной помады. При трупе не было никаких документов, удостоверяющих личность, никаких денег, украшений, дорогих вещей.

На шее отчетливо просматривалась странгуляционная полоса, след удавки. Но предмета, похожего на удавку, поблизости не нашли. Трава возле бытовки была сильно примята, и еще до приезда опергруппы милиционеры поняли, что тело сюда скорее всего приволокли. А возможно, привезли на машине. Асфальтовая дорога проходила совсем близко, между пустырем и опушкой рощи.

— Похоже, не ограбление, — заметил капитан, — но чистый «глухарь». Не меньше двух суток прошло. Пока установим личность, еще неделя пробежит. Хорошо, если москвичка, а вдруг приезжая, челночница с рынка? Приехала торговать на выходные, вот из-за выручки ее и кончили. Месяц назад такой же был труп.

Неподалеку находился большой вещевой рынок, один из самых крупных и дешевых в Москве. Туда приезжали торговать из Прибалтики, Белоруссии, Польши. Убитая могла быть кем угодно. Никаких особых примет не имела. Стриженая блондинка, рост от ста семидесяти до ста семидесяти пяти, телосложение плотное, нос короткий, прямой, губы полные, глаза маленькие, светлокарие. Человек из толпы.

— Нет, ребята, не все так безнадежно, — покачала головой эксперт из прибывшей опергруппы, — есть у нее особая примета. Очень даже особая.

— Интересно, какая?

— У нее удалена одна грудь, правая.

— О Господи! — возвел глаза к небу прибывший с опергруппой заместитель по розыску. — Нам еще маньяка здесь не хватало!

— Нет, не маньяк, — успокоила его эксперт, — нормальный операционный шов, грудь удалена хирургическим способом, вместо нее протез.

* * *

Катя сидела у Паши в полупустой комнате, в единственном приличном кресле, поджав под себя ноги, кутаясь в большую вязаную кофту. По экрану включенного компьютера плавали разноцветные рыбки. Пахло крепким кофе с гвоздикой.