Она покосилась на Ловуда, но он, кажется, не услышал язвительного замечания. Лицо его было тяжелым, напряженным, глаза за стеклами очков бегали, веко дергалось.

Лифт не работал. Стали подниматься пешком.

— И все-таки мы обязательно должны поужинать, — проговорил Ловуд, едва справляясь с одышкой, — думаю, третья попытка окажется удачной. Давайте завтра, в это же время.

— Конечно, — Маша открыла дверь квартиры, — мне правда ужасно неудобно перед вами, но я не виновата.

— Да, с господином Рязанцевым спорить трудно. Он не терпит возражений.

— Вы хорошо его знаете?

— Ну, насколько это возможно, — Ловуд развел руками, — такие люди, как Рязанцев, постоянно меняются, сегодня он один, завтра совсем другой. Все зависит от политической конъюнктуры, от моды, от вкусов толпы.

Маша отправилась на кухню варить кофе, Ловуд уселся там же на табуретку, и когда замолкал, было слышно его тяжелое нездоровое сопение.

— Ох, кажется, нет сахара, — спохватилась Маша, оглядывая полки, — придется пить несладкий кофе.

— Ничего страшного. Я как раз хотел предупредить вас, что всегда пью без сахара. У меня есть заменитель, очень полезная вещь, постоянно ношу с собой, — Ловуд достал из кармана маленькую сине-белую коробочку, потряс ею, как погремушкой, — значит, мы договорились, завтра ужинаем?

Лицо его при этом было таким странным, мокрым и тревожным, что Маша чуть не вылила на себя кипяток из чайника.

— Конечно, конечно, мистер Ловуд.

— Называйте меня, пожалуйста, Стивен, — прохрипел он, опять теряя голос, — вам, Мери, наверное, много неприятного про меня наговорили в Нью-Йорке, поэтому вы так зажаты со мной.

— Я? Зажата? Ну что вы, Стивен, — Маша поставила на стол две чашки с растворимым кофе и уселась на табуретку напротив Ловуда, — просто я неважно себя чувствую. До сих пор не могу привыкнуть к разнице во времени, не сумела нормально выспаться, перелет был неприятный. У меня иногда в самолете очень сильно закладывает уши, и потом они долго болят, иногда целую неделю. А почему вам кажется, что в Нью-Йорке кто-то мог говорить о вас плохо?

— Черт его знает, — просипел он глухо, — я к старости стал мнительным. И потом, я, честно говоря, не очень люблю Россию. Мне здесь неуютно. А вам?

— А мне здесь нравится, — пожала плечами Маша, — пока, во всяком случае.

— Ну и славно, — он вымученно улыбнулся, — чтобы не разочароваться, надо заранее знать некоторые особенности здешней жизни. Вас ведь, кажется, к поездке готовил Билли Макмерфи?

Маша чуть не поперхнулась кофе. Она ожидала чего угодно, но не такой наглой и грубой провокации на второй день знакомства.

— Кто, простите? — переспросила она, пытаясь поймать его прыгающий безумный взгляд.

— Да, я вижу, у вас и правда, до сих пор болят уши. Или вы опасаетесь, что квартира прослушивается? Не бойтесь, я все заранее проверил. Здесь чисто.

«А у тебя в карманах тоже чисто? — разозлилась Маша. — Ты вообще понимаешь, что творишь?»

Она демонстративно взглянула на часы и вскочила, не допив кофе.

— Простите, Стивен, мне надо привести себя в порядок, вот-вот явится Рязанцев. Вы можете пока покурить здесь, не волнуйтесь, я никому не скажу, что у вас все еще осталась эта дурная привычка.

Любимым местом белого котенка стала лысеющая голова Григорьева. Голубоглазый хулиган упрямо карабкался с колен на грудь, вытягивая коготками петли свитера, влезал на плечо, тыкался носом в ухо, урчал, сопел, добирался до макушки и пытался там улечься. Это, конечно, было неудобно, поскольку голова круглая и почти гладкая, котенок скользил, больно царапая кожу. Григорьев ловил его на лету, сажал на колени, и все начиналось сначала.

От молока он отказался, зато когда Андрей Евгеньевич приготовил себе ужин и поставил на стол тарелку с рыбным филе, котенок влез в нее всеми четырьмя лапами и принялся быстро поедать рыбу. Кончик хвоста дрожал от удовольствия. Григорьеву пришлось ужинать бутербродом с ветчиной и сыром, разогретым в микроволновке.

— Завтра в зоомагазине я куплю для тебя ошейник и поводок, — пообещал Григорьев, — привяжу тебя к ручке кресла и рядом поставлю миску с молоком. Ты знаешь, мерзавец, что в твоем возрасте нормальные коты пьют молоко?

В ответ котенок сладко зевнул, потянулся и вскочил на клавиатуру компьютера.

— Слушай, ты когда-нибудь спишь? — спросил Андрей Евгеньевич, стаскивая его за шиворот и пытаясь вернуться к закрывшемуся файлу. — Может, ты тайный агент вражеских сил и нарочно мешаешь мне работать?

Работать Григорьев собирался всю ночь. Именно эта ночь осталась у него до встречи с человеком Кумарина в зоомагазине. Из всех доступных ему источников он надеялся нацедить максимум информации, чтобы подготовится к разговору и выстроить хотя бы приблизительный план дальнейших действий не только для себя, но и для Маши.

Фраза, произнесенная кумаринским связным “Томас Бриттен — Колокол, ваши друзья должны знать это”, означала только одно: Кумарин имеет какой-то свой интерес во всей этой странной и путаной игре. Для Маши это куда опасней, чем туманный герой ее психологических изысканий, ублюдок, напавший на нее в детстве.

Главное сейчас — Кумарин. Прежде всего Григорьев хотел понять, что именно может его интересовать и причем здесь Маша.

Ситуация вокруг “Свободы выбора” и лично Евгения Николаевича Рязанцева складывалась не самым лучшим образом. Последняя предвыборная кампания прошла бестолково, бездарно, хотя денег в нее было вбито достаточно В результате фракция Рязанцева получила в два раза меньше голосов в Думе, чем рассчитывали американцы, и в три раза меньше, чем рассчитывал сам Евгений Николаевич.

Между тем именно количество голосов было самым важным фактором для американской стороны. От этого зависела степень влияния на российскую законодательную систему. Закон о разделе недр, о ввозе и захоронении ядерных отходов на территорию России, закон о допуске западных инвесторов в российские средства массовой информации и много других разных законов. За всем этим стояли миллиардные сделки, прибыли и экономические перспективы.

Половина денег, вбитых в последнюю предвыборную кампанию Рязанцева, осела в кармане пиарошной фирмы бандита Хавченко. Чтобы выяснить это, не надо было отправлять в Россию офицера Мери Григ.

О том, что Хавченко ворует в немыслимых масштабах, докладывал Томас Бриттен, и не раз. В последних своих донесениях Бриттен бил тревогу, настаивал на том, чтобы Хавченко с его уголовной командой немедленно, любыми возможными способами убрали подальше от “Свободы выбора”, иначе от дорогостоящего лобби скоро ничего не останется.

Однако в результате убрали самого Бриттена, причем вместе с Кравцовой, которая тоже делала все возможное, чтобы избавиться от Хавченко и единолично руководить не только думским, но партийным пресс-центром. Таким образом, фигурантом номер один должен был стать сам Хавченко. Ему двое убитых чрезвычайно мешали, наверное, как никому другому.

Вариант развития событий в том случае, если Бриттена и Кравцову убили по заказу Хача, для Маши был самым ясным и безопасным. Бандит при всей своей тупости должен понимать, что он не может убирать всех американцев, которых присылают для работы с Рязанцевым. К тому же Маша не будет его так раздражать, как раздражал Бриттен в сочетании с Кравцовой. Другое дело, если Макмерфи поручил ей напрямую заняться расследованием убийства.

При одной только мысли об этом Григорьев покрывался холодной испариной. Перед отлетом в Москву он несколько раз спрашивал Машу, в чем суть ее задания, должна ли она добывать какую-либо информацию, связанную с убийством Бриттена и Кравцовой. Она отвечала, что главная и единственная ее задача — Рязанцев. Его боятся оставлять без присмотра, и кто-то должен временно заменить Томаса.

— Надеюсь, они не хотят, чтобы ты искала убийцу и проводила свое расследование? — спрашивал Григорьев.