— Поздравляю, Владимир Михайлович. С внуком поздравляю.

Сами по себе показания подследственного Павла Севастьянова, даже зафиксированные протоколом и магнитофонной записью, не стоили ничего. Они могли приобрести реальный вес и смысл лишь в том случае, если Лопата и Коготь подтвердят не только факт своей встречи с Региной Валентиновной Градской, но и добросовестно изложат суть своего разговора с этой дамой.

Идея устроить очную ставку самому Мишане сперва показалась абсурдной. Но других идей не было, и он стал тщательно обдумывать эту — единственную. Довольно скоро он пришел к выводу, что шанс вытянуть показания из «братков» есть — слабый, туманный, но шанс.

По опыту Мишаня знал, что «братки» — отморозки, как правило, натуры впечатлительные и истеричные. Особенно когда попарятся много дней в душных вонючих камерах СИЗО. На истерику Мишаня и надеялся. Перед очной ставкой он решил вызвать на допрос по отдельности Лопату и Когтя. Каждому он расскажет душещипательную историю о том, что умная и богатая дама Регина Валентиновна заложила их, бедных, продала с потрохами, заявила, что, мол, да, действительно, встретила она как-то в казино на Войковской двух злодеев. Но по простоте душевной не догадалась честная женщина, что перед ней злодеи.

Регина Валентиновна по наивности своей думала, будто беседует с отличными ребятами. И беседа была — так, о светских пустячных новостях, например, о том, что намечается шикарный юбилей в подмосковном ресторане и петь на нем будет не кто-нибудь, а молодой талантливый певец Юрочка Азаров. Вот такие, мол, новости, ребята, сказала она им. А погода нынче стоит хорошая, скоро весна, птички по утрам поют… Она же не знала, наивная добрая женщина, что имеет дело со свирепыми и коварными бандитами, которые только и ждут, чтобы всех вокруг перестрелять. Она и предположить не могла, как они, кровавые злодеи, воспользуются ее невинным легкомыслием.

Для Лопаты у Сичкина был припасен и отдельный сюрприз. При обыске на квартире у Лопаты была изъята солидная сумма в долларах, валявшаяся просто так, в зеркальном баре. И Мишаня огорчит Лопату, скажет ему как бы между прочим, что «зеленые» эти, всего пять тысяч триста, по мнению экспертов, являются фальшивыми. И спросит, откуда, мол, друг дорогой, у тебя эти мерзкие бумажки? Кто же тебя, сердечного, так жестоко обманул?

В общем, надежда на удачу была совсем слабенькой. Истерику, конечно, Лопата закатит, и Коготь тоже. Но расколются они насчет Градской вряд ли. Оба жить хотят.

Саша устроил настоящую экскурсию по старой части города. Он говорил без умолку. Он рассказал, как был здесь когда-то татарский город Чинги-Тура, как в шестнадцатом веке воевали с ханом Кучумом казаки великого Ермака, отвоевывали для России сибирские реки Иртыш, Тобол и Туру, как в 1584-м утонул Ермак в Иртыше, а в 1586-м храбрый воевода по фамилии Суков основал на реке Туре город Тюмень…

Майкл не мог нарадоваться, все повторял:

— Как же нам повезло с этим Сашей! И Лена была полностью согласна. С Сашей им действительно повезло.

— Ты случайно не знаешь, где находится Малая Пролетарская улица? — спросила Лена, когда он в половине восьмого вечера доставил их назад в гостиницу.

— Случайно знаю, — улыбнулся Саша. — А что?

— Знакомых надо навестить.

— Хороших?

— Замечательных, — кивнула Лена, — очень старых и добрых знакомых.

— Так позвонить можно, пусть встретят тебя, если старые и добрые. В районе Малой и Большой Пролетарских почти везде есть телефоны.

— В восемьдесят третьем еще не было.

— Да, действительно. Значит, ты своих тюменских знакомых не видела с восемьдесят третьего?

— Ну, мы потом еще какое-то время переписывались, — Лена пожала плечами. — Слушай, а почему тебе так интересно?

— А я вообще любопытный. По натуре, — рассмеялся Саша. — Давай-ка я тебя уж отвезу на Малую Пролетарскую. Это будет быстрее, чем объяснять.

— Спасибо, конечно. Но ведь тебя, наверное, семья ждет.

— А семья моя сейчас гостит у тещи, в Тобольске, — сообщил Саша, глядя на Лену сквозь очки своими ясными, честными светло-карими глазами.

— Слушай, у тебя близорукость или дальнозоркость? — спросила она тихо.

— Один глаз минус три, другой — минус два. А что?

— Ничего. Обычно очки или увеличивают, или уменьшают глаза. А у тебя как будто простые стекла. Можно подумать, ты их для красоты носишь. Ладно, поздно уже. Мне надо сегодня обязательно навестить знакомых на Малой Пролетарской.

— Поехали, — кивнул Саша, — доставлю тебя туда и обратно.

— Даже так, шеф? И сколько возьмешь?

— Чашку чая или кофе, — широко улыбнулся он, — а если серьезно, что ж еще с тебя взять, если твой профессор мне и так сто баксов в день платит? Я ж не живоглот какой-нибудь.

Лена проводила Майкла в номер. Саша ждал ее в машине у гостиницы. До Малой Пролетарской улицы они доехали за двадцать минут. Дом номер пятнадцать оказался единственным одноэтажным деревянным среди серых панельных хрущоб. Он ютился в глубине двора и был огорожен невысоким забором. Такие деревенские дома посреди города для Сибири не редкость. В начале восьмидесятых их было больше. Сейчас осталось совсем мало.

В окошке уютно горел свет. Калитка оказалась открытой.

Лена поднялась на скрипучее, но крепкое крыльцо. Звонка не было. Она постучала.

Послышалось быстрое шарканье, дверь распахнулась. На пороге стояла высокая сухощавая старуха в белом ситцевом платке на голове.

— Здравствуйте, — обратилась к ней Лена, — скажите, пожалуйста, Слепаки здесь живут?

— Живут, — кивнула старуха, — проходите. Лена удивилась — прежде чем открыть дверь, старуха не спросила «Кто там?». И сейчас ничего не спрашивает, впускает в дом незнакомого человека.

— Вы Раиса Даниловна? — Лена нерешительно шагнула в темные, застеленные чистыми половичками сени.

В доме пахло свежевымытым деревянным полом, вареной картошкой и лекарствами.

— Я сестра ее, — сказала старуха, — ты ботинки-то сними, я полы мыла. Пройди в залу. Рая! — позвала она негромко. — Здесь девушка к тебе.

Лена послушно расшнуровала свои высокие ботинки и, осторожно ступая по влажным половикам ногами в тонких колготках, вошла в приоткрытую дверь.

То, что старуха торжественно именовала «залой», представляло собой небольшую, идеально убранную комнату, увешанную старинными фотографиями в резных рамках. Между двумя окнами был красный угол, в котором теплилась лампадка под темным ликом Казанской Божьей Матери.

Посредине, под широким оранжевым абажуром с бахромой, стоял круглый стол, совершенно пустой, покрытый белоснежной вышитой скатертью. За столом сидела старуха в таком же белом платке, с таким же сухим резким лицом, как у той, что открыла дверь.

— Здравствуйте. Вы Раиса Даниловна? — Лена остановилась в нерешительности.

— Я Раиса Даниловна, — кивнула старуха, — что стоишь? Проходи, садись.

Лена села за стол напротив хозяйки.

— Моя фамилия Полянская. Я из Москвы, — начала она, чувствуя на себе тяжелый взгляд выцветших голубоватых глаз старухи. — Тринадцать лет назад я присылала вам журнал со стихотворением вашего сына Василия. Вы, наверное, не помните?

— Помню. — Старуха продолжала смотреть все так же тяжело и пристально.

— А как дела у Василия? — спросила Лена и улыбнулась.

Больше всего ей хотелось сейчас встать и уйти. Ей было не себе под этим тяжелым, пронизывающим насквозь взглядом.

— У тебя дело к нему или просто любопытствуешь? — В выцветших глазах мелькнула странная усмешка.

— Я… Понимаете, я журналистка. Я пишу статью о том, как сложилась судьба поэтов-самоучек, стихи которых когда-то печатались в нашем журнале, — сказала Лена первое, что пришло в голову.

— Это Василий-то поэт? — Старуха рассмеялась тихим скрипучим смехом, но глаза ее остались серьезными.

— Да, — кивнула Лена, — он писал интересные стихи.

— Рая! — послышался голос из-за стены. — Картошка стынет.