И так далее. Сам он мерзость, вместе со своими товарищами. Миша говорит, что символизм ведет к хаосу, к распаду. Модно быть морфинистом и ни во что не верить. Модно ненавидеть Россию, проклинать царскую семью, в разбойнике видеть страдальца, загадочную угнетенную душу, а обычного городового объявлять палачом, убийцей. Модно все видеть наоборот, считать смерть прекрасней жизни, презирать все нормальное, здоровое, нравственное. Господи, прости нас обоих, нам ли рассуждать о нравственности? Я живу с чужим мужем, лгу папе и бабушке, не могу пойти к исповеди, потому что знаю, что услышу от священника. Но я так сильно, так невозможно люблю, что все другое для меня уже не важно. Объяснение с папой, возвращение И.Т. с Кавказа — все это завтра, но только не сейчас.

Миша принялся за мой портрет. Получается у него скверно, он не умеет рисовать людей, только пейзажи, сценки и карикатуры. Ну да ладно, как бы ни написал меня, не обижусь. Зачем-то приколол мне к блузке огромную, довольно нелепую брошь, сказал, что это очень дорогая вещь, доставшаяся ему по наследству от прабабушки, и вот с этим холодным тяжелым цветком у горла он пишет меня в роще, причем мертвая, сверкающая орхидея выходит у него значительно лучше, чем я".

Капитан Косицкий очень удивился, когда получил сообщение на пейджер, что его звонка ждет Бутейко В.И. Далее следовал домашний номер.

Трубку сняли моментально.

— Я не могу сейчас говорить, — услышал капитан испуганный хриплый шепот, — мне надо срочно встретиться с вами, но я не знаю как.

— Подождите, Вячеслав Иванович, вы ведь должны были еще неделю оставаться в больнице. Почему вы дома?

— Леля забрала меня. Деньги ей вернули. Они думают, я сошел с ума, не хотят со мной возиться. Но вы ни в коем случае не приезжайте сюда. Я не сумею говорить при Леле. Встретиться надо потихоньку, чтобы она ничего не знала. Все, простите… — последовали частые гудки.

Капитан тут же набрал номер еще раз. Трубку взяла Елена Петровна.

— Здравствуйте. Будьте добры, Вячеслава Ивановича.

— Кто его спрашивает?

— Капитан Косицкий.

— А по какому вопросу?

— Я занимаюсь расследованием убийства вашего сына. Мне необходимо побеседовать с вашим мужем.

— Это вы приходили к нему в больницу?

— Да.

— Я убедительно прошу вас больше не звонить и мужа моего не беспокоить, — в ее голосе ясно слышалась истерика.

— Елена Петровна, я знаю, что ваш муж дома. Он может подойти к телефону?

— Я сказала, не смейте больше сюда звонить… После вашего посещения мой муж пытался покончить с собой! — выкрикнула она и бросила трубку.

Иван, не раздумывая, принялся звонить в больницу. Ему повезло, врач Перемышлев оказался на месте.

— Жена забирала его вчера вечером. Нам пришлось ее вызвать. Сестра обнаружила, что он не пьет таблетки, а собирает их в баночку.

— Снотворное?

— Да. Димедрол, элениум. А незадолго до этого он спрашивал, сколько надо выпить таблеток, чтобы умереть.

— Он задал этот вопрос до моего визита или после?

— Он спрашивал постоянно, и меня, и сестер. Что, мадам Бутейко уже успела осуществить сои угрозы? — усмехнулся доктор.

— В каком смысле?

— Беседуя со мной, она требовала, чтобы я письменно подтвердил, что психическое состояние ее мужа резко ухудшилось после того, как его допрашивал милиционер, то есть вы. Перед выпиской Вячеслав Иванович потихоньку спросил меня, не оставили ли вы свой телефонный номер. Я дал ему ваш служебный и пейджер.

— Спасибо, а что, ему действительно стало хуже?

— Я бы не сказал. Другое дело, что сестра обнаружила таблетки в баночке через два часа после вашего ухода.

— И это все?

— В каком смысле?

— Ну, в смысле суицида. Он не пытался проглотить таблетки или выброситься Из окна?

— Нет. Он просто не принимал и собирал их.

— Все подряд или только снотворные?

— А вот этого я не знаю. У нас ведь не контролируют больных, у нас не психиатрическое отделение. Простите, я должен идти к больному, меня вызывают. Будут еще вопросы — звоните.

— Подождите, так вы написали для мадам Бутейко бумагу, о которой она вас просила?

— Разумеется, нет.

— Спасибо.

— На здоровье. Всего доброго. — «Почему же она так паникует? — думал Иван, пока ехал в следственный отдел УВД. — И почему он так боится ее?»

Илью Никитича он застал за чтением какой-то потрепанной английской книжки.

— Садись, Ваня. Чаю хочешь?

— Если с пирогами, хочу. Не завтракал.

— Ну, тогда, пожалуй, не садись, а иди мой руки, наливай воду в чайник, заваривай. Все, что нужно, найдешь в тумбочке.

Иван знал Бородина уже лет пять, им часто приходилось работать вместе. Илья Никитич всегда в своем кабинете угощал его чаем и имел резервный запас сигарет, хотя сам не курил. Но никогда он не доверял кому-либо готовить этот чай, доставать посуду из тумбочки, раскладывать пирожки на тарелке. Для него простое чаепитие в маленьком кабинете было почти японской церемонией. Обычно он усаживал оперативника за стол, давал что-то читать из следственных материалов, а сам молча священнодействовал.

Чайных пакетиков он не признавал, говорил, что нельзя пить бумажный отвар. Тщательно ополаскивал кипятком фарфоровый заварной чайник, потом накрывал его льняным полотенцем, настояв минут десять, отливал немного заварки в стакан, потом назад, в чайник, и так три раза. Это называлось «женить». Пока чай настаивался, он выкладывал пирожки на тарелку, каждый на отдельную салфеточку.

Многие смеялись над ним, но от чай и от пирожков не отказывался никто.

— Чем же вы так увлеклись, Илья Никитич, что решились доверить мне святое дело? — спросил Иван, вернувшись в кабинет с чистыми руками и полным электрическим чайником.

— Георг Смит, «Исторические камни», — не поднимая головы, пробормотал Илья Никитич, — здесь, как мне объяснили, наиболее подробно прослеживается история исчезнувших алмазов и судьбы их владельцев. Действительно, очень подробно. Ты смотри, заварку «поженить» не забудь.

— И что, там есть про этого «Павла», снесенного курицей?

— А как же! — Илья Никитич закрыл книгу. — И про «Павла», и про графа Михаила Ивановича Порье, последнего его владельца. Ну ладно, Ваня, рассказывай, какие у нас новости?

Капитан подробно изложил свои телефонные разговоры с четой Бутейко и с врачом Перемышлевым.

— Очень интересно, — хмыкнул Илья Никитич, — похоже, прав был профессор-минералог, когда сказал тебе на прощанье: ищите брошь, и вы найдете убийцу. Возможно, убийцу журналиста мы пока не найдем, но какого-нибудь другого непременно, что тоже неплохо. Надо ехать к Бутейко, причем нам обоим. Ты отправляешься прямо сейчас, а я чуть позже. Постоишь в подъезде и подождешь, когда Вячеслав Иванович выйдет погулять. Вы найдете сухую лавочку во дворе, но такую, чтобы не была видна из окон их квартиры. Давай, ешь пирожок, вот этот, длинненький, с капустой.

— А вы уверены, что он выйдет погулять?

— Не уверен. Но попробовать стоит.

Он снял телефонную трубку и набрал номер.

— Елена Петровна, здравствуйте. Следователь Бородин вас беспокоит. Как вы себя чувствуете? Нет, я правда волнуюсь за вас, вы ведь совершенно одна дома, и в таком состоянии… А как здоровье Вячеслава Ивановича? Я собираюсь подъехать, к нему в больницу на днях. Да, конечно… Не возражаете, если зайду к вам, буквально на десять минут, возьму кассеты, как мы договаривались, просто сейчас у меня как раз есть время, потом будет сложнее… Нет, вы смотрите, если вам сейчас неудобно, я вечером пришлю за кассетами своего оперативника капитана Косицкого… Да? Ну, спасибо большое… что вы, никаких вопросов… Только кассеты. Сейчас половина третьего, ровно в четыре я буду у вас. Отниму не больше десяти минут. Спасибо. До встречи.

Положив трубку, он отхлебнул чаю, откинулся на спинку стула и задумчиво взглянул на Ивана.