Пусть нытик пожалуется, хвастун похвастает, врун пусть врет на здоровье. На жалобы ты ответь сочувствием, на хвастовство – восхищением. Вранью поверь искренне, от всей души. Хамство пропусти мимо ушей, улыбнись в ответ, мягко, ласково, всепонимающе. Ведь хам не ведает, что он хам. Попробуй-ка назови его так! Нет, в собственных глазах он храбрец, молодец, который никогда не теряется и в обиду себя не даст, либо нервная издерганная личность, не праведно пострадавшая от чужих подлостей, либо борец за справедливость на худой конец, он просто «крутой, основной, в натуре».

Но в общем, он такой же человек, как другие, ничто человеческое ему не чуждо, нападая, он чаще всего просто защищается от мира, которого боится страшно ибо не знает, что с самим собой в этом мире делать куда себя, непонятного и никем не любимого, деть.

Казалось бы, не хитра наука, однако попробуй-ка в злой обыденной жизни нравиться всем и каждому, попытайся убедить, что симпатия и внимание совершенно бескорыстны, просто собеседник твой такой необыкновенный, неповторимый человек, такая яркая личность.

Да, наука, в общем, не хитра, но Феликс Михайлович постиг ее в совершенстве только к шестидесяти годам. Постиг, и остался вполне доволен. Специфика его работы требовала именно этого – доверия и симпатии. Феликс Михайлович Виктюк просто обязан был всем нравиться, так как товар, коим он торговал в последние три года, был, пожалуй, самым непривлекательным из всего, что можно купить за деньги.

Сдобный жизнерадостный толстячок Виктюк торговал смертью. Нет, сам он никого пальцем не тронул, мухи не обидел. Он был посредником, доверенным лицом, консультантом и, между прочим, большим выдумщиком.

Услуги, которые он мог предоставить, распространялись не только на поиск и предварительную проверку исполнителя, переговоры с ним, передачу денег и сведений о будущей жертве. Он мог взять на себя значительно больше, чем обычно берет посредник. К делу он подходил творчески, особенно если попадался какой-нибудь сложный, небанальный заказ. Не только убийство как таковое входило в его компетенцию. Среди перечня предлагаемых им услуг были шантаж, запугивание, сбор компромата.

Григорий Петрович Русов остался его близким приятелем и постоянным клиентом. Именно Виктюк выдумал замечательную комбинацию с долговой распиской на сумму в пятьдесят тысяч долларов. Именно его запечатлела скрытой камерой Маша Ракитина во дворе, под окном кухни, у новенького светлого «жигуленка», когда Феликс Михайлович галантно целовал руку ее маме.

5 июля 1983 года Сливко Антон Евгеньевич, 1962 г.р., русский, проживающий по адресу: Московская область, дер. Поваровка, ул. Красная, д.7, находясь в гостях у своей знакомой Ильюшиной Ксении Терентьевны, 1939 г.р., проживавшей по адресу: гор. Клин Московской обл., ул. Колхозная, д. 12, кв. 3, нанес Ильюшиной К.Т. три ножевых ранения, одно из которых оказалось смертельным.

Никаких действий по сокрытию следов преступления не предпринимал. Никаких ценностей из квартиры убитой не похитил. Уложив тело на кровать и накрыв простыней, Сливко вышел на улицу, дошел до железнодорожной станции, сел в электричку и доехал до своей родной Поваровки, пришел домой, умылся и лег спать. На вопрос матери, откуда кровь на его одежде, ответил:

– Я убил Ксению.

Взяли его почти сразу. Он не отрицал своей вины, заявил, что был пьян и убил Ильюшину из ревности.

Соседи утверждали, что Антон Сливко часто бывал в гостях у одинокой библиотекарши Ксении Терентьевны, оставался ночевать. В общем, являлся сожителем женщины, годившейся по возрасту ему в матери.

По заключению психиатров Сливко был вменяем, никакими серьезными психическими нарушениями не страдал. спиртным не злоупотреблял, от армии был освобожден из-за возможных последствий родовой травмы.

Сливко был тихим, неприметным юношей. Закончил Клинское профессионально-техническое училище получил профессию плотника, работал в колхозе. Единственной его странностью было пристрастие к женщинам, старше его не менее чем на двадцать лет. Девушки-ровесницы его не интересовали.

Связь с Ильюшиной явилась, по его утверждению первой большой любовью в жизни. Он предлагал одинокой библиотекарше руку и сердце. Состоялся резкий разговор за бутылкой сухого вина. Ильюшина отвергла его предложение. От обиды и ревности Сливко кинулся на возлюбленную с кулаками, потом под руку попался кухонный нож.

Так, во всяком случае, он сам рассказывал. А других живых свидетелей не имелось.

На суде Сливко искренне раскаивался в содеянном. В колонии вел себя тихо. Никаких нарушений. Десять лет как одна копеечка.

Со старой архивной фотографии на капитана глядел испуганный, растерянный подросток. В свои двадцать один Сливко выглядел на семнадцать, не старше. Тонкая шейка, мягкая, безвольная линия рта. Что-то жалкое и даже болезненное в лице. Таких зона ломает, и чаще всего опускает.

Но случается и наоборот. В слабеньком тихом мальчике зона могла разбудить хищного крепкого звереныша, который сумел за себя постоять. Звереныш вырос в большого зверя. В наемного убийцу.

Разумеется, по фотографии нельзя поставить такой суровый диагноз. На снимках, сделанных перед освобождением, был запечатлен анфас и в профиль усталый, не очень здоровый мужчина. Зона, конечно, наложила свой несмываемый отпечаток. Выражение настороженной затравленности, жесткость ранних морщин, серые круги под глазами, плотно поджатые губы. Однако за пять лет вольной жизни Сливко мог измениться до неузнаваемости, мог стать гладким, упитанным, ухоженным, мог вставить передние зубы, отрастить усы и бороду.

В деревне Поваровке – по адресу ул. Красная, дом 7 – капитан Леонтьев нашел заколоченную, полуразвалившуюся избу, двор, заросший бурьяном и крапивой. Мать Сливко умерла семь лет назад, не дождавшись сына из заключения. Соседи вспомнили, что когда-то, году в девяносто третьем, Антон появился в доме, прожил около двух месяцев, не больше, и исчез бесследно. Сельский участковый поднял архивы, подтвердил, что, вернувшись из заключения, гражданин Сливко встал на учет.

Больше его в тех местах никто никогда не видел.

– Так, может, его Зойка в Москве пристроила? – подала голос старенькая паспортистка в районном отделении.

– Ну конечно, нужен он Зойке как собаке пятая нога, – скептически хмыкнул дедок в телогрейке, который сидел и покуривал, вероятно, в гости к паспортистке зашел.

– А чего, все-таки кровь родная. У нее денег-то небось немерено.

– Так те, у которых деньги, они на себя тратят, не на других, – справедливо заметил дед. – Зойка вон, стервозина такая, даже к сестре на могилку не приехала ни разу. Будет, что ли, она с племянником возиться?

– Махонький был – возилась, – вспомнила паспортистка. – Может, и теперь пригрела. Своих-то нет у нее.

– Вот, даром что доктором стала, – дед нравоучительно поднял палец, – других лечит, а своих народить не смогла.

– Астахова Зоя Анатольевна является родной теткой Сливко Антона Евгеньевича, – пояснил участковый, – она в Москве живет очень давно. Единственная его близкая родственница.

– Нам надо встретиться и поговорить. Очень срочно.

– Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, что у вас с голосом?

– Здравствуйте. Голос у меня хриплый потому, что много курила сегодня.

– Удивительно. Вы, такая ярая противница никотина… Что же произошло? Мир перевернулся?

– Хватит. Бросьте ваш игривый тон. Все очень серьезно. Вы должны срочно прилететь в Москву.

– Что значит должен? Вы с ума сошли? Я не могу сейчас, даже на день не могу. Если такая срочность, почему бы вам не прилететь ко мне?

– Потому что это исключено. После того, что произошло, мне нельзя лететь в ваш город.

– А что, собственно, произошло?

– Будто не знаете? Несчастный случай. Пожар. И труп на пожаре. Фамилию трупа называть? Или все-таки не стоит? А я ведь вас предупреждала.