Они дотащили тело до реки и столкнули в воду.

— Не всплывет, — сказал Захар, отдуваясь, — речка илистая, как болото. Только кажется, что маленькая, мелкая… Не всплывет.

Они сели на траву. Захар закурил и сказал еле слышно:

— Спасибо, сынок.

— Ты знал? — спросил Сквозняк. — Ты знал, зачем мы едем?

— Да, — криво усмехнулся Захар, — только вот в выборе твоем не был уверен. Твой это был выбор, только твой, сынок. Спасибо…

Соня сидела на кухонном диване. Поверх ночной рубашки Вера накинула ей на плечи свою теплую вязаную кофту. Было около полуночи, за окном шел холодный дождь. Надежда Павловна давно отправилась спать, а Соня все сидела с Верой на кухне, пила третью чашку чая и ложиться не собиралась.

— Вот с родителями так не посидишь, не поговоришь. Мама вроде бы слушает, но я вижу по глазам: она о своем думает. А папа вообще слушать не умеет, отвечает на все «Угу!». А с тобой уютно, ты в мои проблемы вникаешь.

— Ох ты, бедненькая девочка, — Вера покачала головой, — любишь на родителей пожаловаться! Можно подумать, плохо тебе живется.

— Нет, я не говорю, что плохо. Просто мама моих школьных проблем не понимает. У нее на все один ответ: книжки надо читать, головой думать и не тратить время на всякую гадость.

— Ну, в общем, это правильно, — улыбнулась Вера, — то, что закладывается в мозги в твоем возрасте, остается на всю жизнь. Действительно, жалко тратить время на ерунду.

— А если от гадости и ерунды никуда не денешься? — тяжело вздохнула Соня, — Знаешь, какие у нас сложные отношения в классе?

Вера догадывалась, что в школе у Сони все не просто. Девочка училась в той же английской спецшколе, которую заканчивали они с Таней. В середине семидесятых туда принимали детей после сложного экзамена. Конечно, было много «блатных». Школа считалась одной из лучших в Москве, в нее отдавали своих детей и внуков министры, народные артисты, партийные чиновники. Но был большой процент детей из самых обычных семей, не чиновных, не богатых, не знаменитых.

В школьной раздевалке рядом с клетчатыми мрачными пальтишками из «Детского мира» висели канадские дубленки, легкие яркие пуховики. На большой перемене из портфелей доставались бутерброды. У кого-то на хлебе в лучшем случае лежала «Докторская» колбаса, а кто-то каждый день лакомился черной икрой, севрюгой, страшно дефицитной и особенно вожделенной сырокопченой колбасой. Но дело было не в дубленках и колбасе.

Находились учителя, из которых лезло умильное чинопочитание, часто совершенно бескорыстное. Свой административный восторг перед чиновными и знаменитыми родителями они переносили на детей.

Вера до сих пор помнила, как однажды в восьмом классе учительница литературы, разбирая сочинения, сказала с искренним умилением, без тени иронии:

— Вот у Ванечки дедушка народный артист СССР, а он такой же мальчик, как все. Двадцать восемь орфографических ошибок в сочинении. Но за содержание пять. Ванечка очень верно раскрыл образ Печорина как лишнего человека, типичного представителя паразитического дворянского сословия, и подчеркнул, что его разочарование вызвано отсутствием четкой общественно-политической позиции.

Этот случай рассказывали как анекдот. Бедный Ванечка с тех пор только и слышал от одноклассников: «Надо же, внук народного артиста СССР, а такой же мальчик, как все!»

Конечно, это были всего лишь смешные казусы. На самом деле никто не делил детей на первый и второй сорт. Подавляющее большинство учителей считало административный восторг чем-то вроде неприличной, стыдной болезни. Оценки ставились за знания, а не за родительский чин. На праздники учителям дарили цветы и шоколадные наборы, но не более. Подарок был всего лишь знаком внимания и уважения, никак не взяткой.

Дети и внуки министров старались кушать свои бутерброды с икрой скромно, незаметно, а чаще — вместе с соседом, у которого на хлебе был плавленый сырок. Причем ребенку, которого кормили продуктами из спецраспределителей, иногда плавленый сырок из гастронома казался вкуснее осетрины.

Но все осталось в прошлом.

Теперь в эту спецшколу принимали даже не по блату, а исключительно за взятки. Формально обучение оставалось бесплатным, дети все еще должны были сдавать вступительные экзамены. Но с каждым годом вопросы и задания становились все примитивней. Сдать такой экзамен мог и трехлетний малыш. Для того чтобы ребенка приняли, нужно было заранее, за год до поступления, нанять двух-трех преподавателей из этой школы в качестве репетиторов и платить им так, чтобы к концу года каждый имел с этих занятий не меньше двух тысяч долларов. Таким образом, первоначальный взнос составлял от четырех до шести тысяч в твердой валюте.

Если у родителей находились какие-нибудь прямые ходы к завучу или к директору, то взнос уменьшался вдвое. Достаточно было при встрече незаметно вручить конверт с двумя-тремя тысячами, и ребенок успешно сдавал вступительные экзамены. Но для этого, разумеется, надо было приходить «по звонку», по чьей-то телефонной рекомендации, ибо у человека с улицы взятку брать опасались.

Потом, в процессе обучения, успеваемость ребенка впрямую зависела от всевозможных даров и подношений, которые родители несли учителям на все праздники, от 1 мая до Дня учителя, от Пасхи до Рождества. Это были не цветы и не конфеты. Дарить полагалось реально дорогие, качественные вещи. А символические знаки «внимания и уважения» никого не интересовали.

То, что Соню приняли в школу без взятки, было удивительным исключением. Среди тех, кто принимал экзамен, нашлись две учительницы, которые помнили ее маму, талантливую Танечку Соковнину, умницу, круглую отличницу. Грамоты, полученные Таней за победы на районных и городских олимпиадах по биологии и химии, до сих пор висели в кабинете директора.

Однако Таня вскоре стала жалеть, что отдала ребенка в свою родную-любимую спецшколу. Штат учителей почти полностью сменился, уровень знаний катастрофически падал.

— Я понимаю, можно заплатить педагогу за то, что он хорошо учит твоего ребенка. Я понимаю, у них мизерные зарплаты, тяжелый труд. Они заслуживают большего. Но платить за пятерку в году, особенно когда ребенок и так знает предмет на пятерку, — это чушь и стыд! — говорила Таня. — Если бы я знала, что так будет, отдала бы Соню в обычную районную школу.

Но самое неприятное заключалось в том, что Соня отлично понимала, почему у нее по математике вышла четверка в году.

— Пришел мой папочка, принес какой-то туалетный набор, два куска мыла, дезодорант и крем. Конечно, за такой подарок пятерки в году не будет! Другие дарят фарфоровые сервизы, золотые украшения, просто конверты с долларами дают. Тогда можно весь год ничего не делать и получать четверки-пятерки, — спокойно говорил ребенок, — в принципе математичка за такой жалкий подарок могла и трояк влепить, но у меня в годовой контрольной ни ошибочки, ни помарочки, ей совестно стало. На самом деле она хорошая, просто в школе так все делают.

За одноклассниками приезжали «Форды» и «БМВ». У Сониных родителей вообще никакой машины не было. Ежедневные суммы карманных денег превышали месячную зарплату какого-нибудь врача или инженера. Соне могли давать не больше пяти тысяч в день, этого едва хватало на стакан сока и пирожок в школьном буфете.

Дети давали друг другу деньги в долг под проценты, включали счетчики, устраивали настоящие бандитские разборки. Общались между собой матом и на блатной «фене». Соня рассказывала, как один мальчик проиграл в карты на «американку», то есть на желание, и его заставили вынести коробку «Киндер-сюрпризов» из супермаркета. Охранники, конечно, поймали, но он позвонил папе, владельцу пары коммерческих магазинов.

Папа приехал, всем заплатил, и мальчика отпустили.

— Но как же его могли заставить? — недоумевала Вера, — Как можно заставить нормального человека воровать?

— Ты не понимаешь, — досадливо морщила нос Соня, — у того мальчика, которому этот проиграл в карты, папа — из «крыши».