Густав сзади нежно обнял меня за талию, я слишком поздно заметил, как мой верный «глок» перекочевал в его карман. Густав успел удалиться на приличное расстояние, обежал автомобиль, высоко подпрыгнул и забрал с заднего сиденья мой саквояж.

– Марта, любимая кошечка нашей красавицы, госпожи супруги его высокопревосходительства, подарила нам счастье в виде трех прелестных котяток. Ой, такие халесинькие-халесинькие, пусистенькие-пусистенькие, с розовыми носиками, – пропел он и отправил воздушный поцелуй куда-то во мрак, в глубину пустынных улиц.

Москва, 1918

Заместитель наркома здравоохранения Петя Степаненко на этот раз явился в лазарет ранним утром, зашел прямо в ординаторскую, один без охраны. Михаил Владимирович не ожидал его увидеть. До конца дежурства осталось еще два часа.

– Езжай-ка с ним, папочка, он хотя бы приличным завтраком тебя накормит, – шепнула на ухо Таня.

Петя явно не выспался, был в дурном расположении духа, лицо его припухло, заплывшие глазки бегали, прятались от прямого взгляда.

– Опять к товарищу Кудиярову? – спросил профессор.

– Как вы догадались? – зло усмехнулся Петя.

Никогда еще Михаил Владимирович не видел бывшего студента таким смурным.

– Петя, вы здоровы? – спросил он на всякий случай.

– Спасибо. Здоров. Спал мало, к тому же не успел позавтракать.

В автомобиле никого, кроме шофера, не было. Как и в прошлый раз, Петя повез профессора сначала на Воздвиженку, в бывший «Гавр». Прислуживал тот же лакей с бакенбардами. Яичница с ветчиной, опять красная икра, масло, свежий ситник.

– Петя, откуда столько икры?

– Из царских еще запасов, вот, доедаем. Да вы мажьте гуще, не смущайтесь, профессор, икра отличная.

Гадкая мыслишка, что еда ворованная, довольно сильно портила аппетит. Но голод оказался сильнее.

От запаха настоящего бразильского кофе у профессора закружилась голова. На десерт официант принес вазочку с шоколадными конфетами.

«Нет, – жестко сказал себе Михаил Владимирович, – нет, ни за что на свете!»

Заместитель наркома после сытного завтрака размяк, порозовел, вальяжно раскинулся, закурил, прихлебнув кофе, вытянул руку с тонкой чашкой и задумчиво произнес:

– Хороший саксонский фарфор всегда напоминает мне Цюрих. Именно там, в эмиграции, я стал настоящим революционером. Кафе, фокстрот, разврат, самодовольство, эгоизм и пошлость руководящих классов меня глубоко возмущали, болью и гневом пронзали мне сердце.

Михаил Владимирович не слушал его. Он не мог оторвать взгляд от шоколада. В саквояже у него лежала пустая жестянка из-под порошков. Если протереть ее салфеткой, можно положить туда хотя бы три конфетки. Или, пожалуй, четыре. Ничего страшного, если Миша съест конфетку. Считается, что детям до полутора лет шоколад вреден. Ерунда. От одной штучки никакого диатеза не будет. К тому же он шоколада никогда в жизни не пробовал.

– Меня возмущало угнетение рабочего класса сытыми скотообразными людьми, которые далеко не являлись духовно развитыми особями, истинным цветом интеллигенции, – продолжал рассуждать Петя. – По большей части они представляли узколобых упитанных эгоистов, развращенных, лишенных идеалов, тупо стремящихся к карьере, к богатству.

«Да что я мучаюсь, в самом деле?» – разозлился профессор.

Он достал из саквояжа жестянку, тщательно протер ее изнутри ресторанной салфеткой и положил туда четыре конфеты. Петя никакого внимания на это не обратил.

– Настоящий переворот в моей душе случился после того, как я прочитал книгу Ильича «Что делать?». Это великая книга, там даны ответы на все вопросы, мучившие передовых мыслящих людей многие годы. Это катехизис революционера. – Петя допил кофе, загасил папиросу. – Вам, профессор, не мешало бы ознакомиться, авось пригодится.

– Да, непременно, – кивнул Михаил Владимирович и без всякого стеснения положил в жестянку еще три конфеты.

– В следующий раз я, пожалуй, подарю вам экземпляр. Почитаете, подумаете. Пора уж вам определиться. Атмосфера накаляется с каждым днем. Я не хотел огорчать вас, однако согласно марксистской теории количество непременно переходит в качество. Дворянское происхождение, генеральский чин, – Петя стал загибать пухлые пальцы, – опять же, зять воюет у Деникина.

– Погодите, Петя, я не совсем понимаю. Количество чего?

– Да вот, извольте ознакомиться. – Петя достал из портфеля несколько мятых, грязноватых листочков, исписанных чернильным карандашом, крупным корявым почерком.

«Считаю своим долгом сообщить, что гр. Свешников М.В., бывший царский генерал, видный профессор, скрывается в должности рядового хирурга, очевидно с целью. Вышеозначенный гр. Свешников внешне лоялен, но, в сущности, крайне вреден и политически подозрителен».

Михаил Владимирович вернул листочки Пете, покачал головой.

– Да, я вижу, дело принимает серьезный оборот. Это товарищ Добрюха писал, я хорошо знаю его почерк. Он подвизается у нас в лазарете по хозяйственной части. Видимо, новый главный врач товарищ Смирнов сам не решился, поручил Добрюхе, но и тот оказался не лыком шит, подпись свою не поставил. Храбрецы, нечего сказать. А что, Петя, если я прочитаю великую книгу «Что делать?», это как-то облегчит мою участь?

– Не время для шуток, Михаил Владимирович. У нас с вами серьезный разговор.

– То есть вот эти грязненькие бумажки – это действительно серьезно? Меня арестуют? Поставят к стенке из-за них?

– Нет, что вы. – Петя смутился и помотал головой. – Вы совсем не так меня поняли. Я не хочу вас пугать, я пробую докричаться до вас, достучаться, а вы никак не слышите. Бумажки я показал вам лишь для того, чтобы вы не питали иллюзий, будто можно спрятаться, отсидеться, будто скромная должность в лазарете нечто вроде нейтральной территории. Нет, Михаил Владимирович, все совсем наоборот. Чем глубже вы нырнете, тем трудней вам будет скрыться. На грязном дне жизни, среди уголовного быдла, вы не станете черным туземцем, даже если с ног до головы обмажетесь ваксой. Они будут ненавидеть вас, следить за каждым вашим шагом. Вы не соизволили прочитать эти бумажки от начала до конца, вы побрезговали, и напрасно. Там довольно подробно изложена история загадочного исцеления некоей безнадежно больной буржуйки по фамилии Миллер.

«Он вовсе не так глуп, как мне казалось, – подумал Михаил Владимирович, – однако он блефует. Смирнов и Добрюха еще не появились в лазарете, когда я лечил Лидию Петровну».

– Знаете, Петя, в наше странное время малейшее улучшение состояния здоровья можно считать чудом. Лечить больных давно уж нечем, разве что молитвой.

– Или вашим таинственным эликсиром.

– А что, это неплохая идея. Спасибо, Петя. Я подумаю.

– Михаил Владимирович, я видел ее. Мой хороший приятель оформлял ей и ее внучке разрешение на выезд в Германию. Он даже заподозрил, что она дала фальшивые документы, поскольку паспортный возраст Миллер Лидии Петровны никак не соответствовал ее внешнему облику. Но было ходатайство из германского посольства, и решили не устраивать никаких дополнительных проверок. Ее отпустили вместе с маленькой внучкой. Я всерьез задумался над этой историей после того, как мне доложили, что вы провожали их на Брестском вокзале. Оставалось только навести справки в лазарете. Там я узнал, что госпожа Миллер умирала от старческих болезней. А потом вдруг ожила и помолодела лет на двадцать. Что вы скажете на это, профессор?

– Ох, Петя, Петя, что бы я вам сейчас ни сказал, вы не поверите. Вам хочется верить в чудо, и это страстное желание сильнее здравого смысла.

– Мне прежде всего хочется услышать от вас правду.

– Ну, так извольте. Лидия Петровна Миллер поступила ко мне в крайне тяжелом, кризисном состоянии. Она много лет страдала гипертонией, диабетом, из-за нарушения обмена веществ была весьма полной. Они с Ксюшей жили впроголодь, Лидия Петровна отдавала внучке последние крохи, и в результате многодневный период перед кризисом оказался для Лидии Петровны чем-то вроде курса лечебного голодания. Случаи, когда длительный голод излечивает тяжелые недуги, в том числе диабет, науке давно известны. Обязательно бывает кризис, после коего больной либо погибает, либо выздоравливает. Лидия Петровна справилась, организм оказался удивительно сильным. В результате она скинула около тридцати фунтов лишнего веса и, естественно, стала выглядеть моложе.