— Я все знаю, — сказал он, — я все отлично понимаю и не осуждаю вас, но вы же не «скорая помощь». Неужели нельзя было вызвать такси? Вы мне были так нужны на этом ток-шоу!

— Простите, Евгений Николаевич. Как все прошло?

— Ну, как, как? Разумеется, у меня полный провал, у него триумф. И некому было поддержать меня.

— Я уверена, вы преувеличиваете. Все не так плохо. Вам эфир записали? Ну вот, мы завтра вместе спокойно посмотрим, обсудим.

— Утром я вас жду, Маша, и, пожалуйста, больше меня не бросайте.

— Конечно, Евгений Николаевич.

Он попрощался все еще обиженный. А с заднего сидения прозвучал голос Дмитриева.

— Машенька, вы нас не бросите? Дело в том, что я не умею ни бинтовать, ни делать уколы. А сестру смогу пригласить только завтра. Вот тут круглосуточная аптека, давайте остановимся, купим все необходимое. И еще, надо купить еды. У меня совершенно пустой холодильник.

Василису оставили в машине. Когда зашли в аптеку, Маша пожалела, что не оставила в машине и Дмитриева. Он комментировал цены каждого лекарства, задал аптекарше десяток ненужных вопросов и довел ее до белого каления. В супермаркете сунул в тележку литровую бутылку дешевой водки.

— Сергей Павлович, не надо бы вам сейчас, пока у вас Василиса, — сказала Маша.

— Я капельку, рюмочку перед сном. Я так перенервничал, мне необходимо расслабиться, снять стресс. Нет, ну вы посмотрите, эта колбаса еще неделю назад стоила в два раза дешевле. Безобразие! Вы не беспокойтесь, я вам все верну, мне так неловко, и времени я у вас столько отнял! Это Рязанцев звонил? Перед ним тоже неловко. Знаете, он, кажется, сделал большую ошибку, приблизив к себе этого бойкого мальчонку. Есть в нем что-то неприятное. И актер он, между нами, никакой. Я бы его не взял даже в эпизод, даже в массовку не взял бы.

— Вот как? — удивилась Маша. — А что же вы с ним любезничали в «Останкино»?

— Ну, Маша, я же светский человек. Если бы я смотрел на него, как солдат на вошь, подумали бы, что я завидую его молодости и популярности. И потом, знаете, я не теряю надежды когда-нибудь снять кино, а без звезд в наше время не обойтись, если хочешь, чтобы деньги, вложенные в производство, окупились, нужны раскрученные брэнды. Только они делают рейтинг. Вова Приз — это, безусловно, брэнд.

— Сергей Павлович, вы же только что сказали: «Я не взял бы его даже в массовку».

— Лет десять назад не взял бы. Сейчас в ножки поклонюсь, чтобы он снизошел. Что делать, Машенька? Мое время кончилось, его только начинается.

Наконец вернулись к машине. Дмитриев так заболтал Машу, что она не заметила маленькой черной «Тойоты», которая неотлучно следовала за ними от больничных ворот и потом, от аптеки до дома Дмитриева. Зато Василиса заметила, но сказать об этом не могла.

В Ницце, в аэропорту, их ждал шофер Кумарина, здоровый детина устрашающего вида, стриженный под «ноль», в гавайской рубашке. Завидев своего шефа у выхода из зала прилетов, он выбросил в урну недоеденное мороженое.

— Привет, Ваня. Как погода? — спросил Кумарин.

— Здравия желаю, товарищ генерал. Жарко.

Больше он не сказал ни слова. Взял у хозяина и гостя два маленьких легких чемодана и зашагал к стоянке. Солнце шпарило жестоко, Григорьев надел темные очки и подумал, что, пожалуй, придется купить какую-нибудь кепку. Кумарин прихватил с прилавка пункта проката автомобилей рекламную картонку и принялся энергично обмахиваться.

— Маша сказала, никаких колец Вова Приз не носит, — Григорьев крутил в руках сигарету, — а по словам Рейча, он надел перстень на левый мизинец и носит, не снимая.

— Правильно, — невозмутимо кивнул Кумарин, — перстень Рейчу оставило привидение, вот он и исчез. Вы что, забыли? Он волшебный. Да бросьте вы ломать голову, Андрей Евгеньевич. Мы с вами в Ницце. Побережье курортного счастья и русских кладбищ. Осмотритесь, принюхайтесь. Вдруг захочется провести здесь остаток жизни?

Шофер распахнул перед ними дверцы белоснежного новенького «Лексуса». Григорьев, так и не закурив, сломал сигарету и выбросил. В салоне заработал кондиционер, и через минуту они забыли о тропическом пекле. Кумарин окончательно пришел в себя после тяжелой посадки, порозовел, развеселился.

— Город изуродовали в шестидесятых, но кое-что сохранилось. Сейчас будет Променад де Англе. Английская набережная. Ее всю застроили бетоном, пластиком, стеклом. Переломали старые прекрасные виллы. У каждой было свое лицо, свое имя и своя история. Теперь почти ничего не осталось. Не одни мы такие идиоты, даже самую эстетскую нацию, французов, коснулась эпидемия архитектурного абсурда шестидесятых. Смотрите, вот она, знаменитая набережная. Кто здесь только ни прогуливался, кто только ни умирал, в девятнадцатом веке от чахотки, в двадцатом от ностальгии!

— Красиво рассказываете, — хмыкнул Григорьев, — может, вам экскурсии водить?

— Злыдень вы, Андрей Евгеньевич. Ну скажите, нравится вам здесь? Посмотрите, какой пейзаж, какое море!

— На нашу Ялту похоже.

— Ага. Она была бы такой, наша Ялта, если бы не семьдесят лет советской власти. А насчет экскурсий — это неплохая идея. Водить, и хорошие деньги брать! Я столько могу рассказать о Лазурном побережье, я так его люблю, но бесплатно никто не слушает.

Машина застряла в небольшой пробке у светофора.

— Посмотрите налево. Это отель «Негреско», входит в пятерку лучших отелей мира. На портье униформа наполеоновского драгуна. Фойе, бар, обеденный зал — все как было девяносто лет назад, те же картины на стенах, вазы, даже кольца для салфеток и дверные ручки. Люстра сделана по образцу кремлевской. Таких всего две в мире. Мы с вами непременно зайдем сюда, выпьем кофейку, коньячку. Здесь все еще витают вдохновенные тени Жоржа Сименона, Хемингуэя, Камю, Франсуазы Саган. Им хорошо писалось в этих милых комнатах с видом на море. Когда я впервые попал в Ниццу, остановился здесь. Каждый уважающий себя русский должен хоть раз переночевать в «Негреско».

— Цитата? — спросил Григорьев.

— Нет. Импровизация. Слушайте, а вы на роликах умеете кататься? Здесь это принято. Посмотрите.

В толпе на набережной многие катались на роликах, лавируя между пешеходами. Промчалась юная мамаша с младенцем в сумке «кенгуру». Проплыла пожилая пара, держась за руки. Три негра, полуголые гиганты, из которых один, вероятно, был женщиной, медленно катились сквозь толпу, выделывая причудливые па. Разъезжались, съезжались, кружили вокруг своей оси, вскидывали руки. Черные тела лоснились, отливали синевой, как оперенье фантастических воронов. Следом осторожно двигались две японские старушки, крошечные и нежные, как колибри. Далее грациозно плыла круглая толстуха в тугих розовых шортах. За ней семенила на поводке малюсенькая пегая болонка.

— Дама с собачкой, — сказал Кумарин, — обратите внимание, какая забавная публика. Вавилон. Ваша голубая парочка знает, что вы последовали за ними?

— Да. Мы договорились встретиться в их отеле завтра, во второй половине дня.

— Вы надеетесь поговорить с Рики наедине? Думаете, удастся купить его или припугнуть, и он расскажет вам, кто украл снимки?

Григорьев кивнул.

— И что дальше? — тихо, с легкой издевкой спросил Кумарин.

Проехали порт, забитый катерами и яхтами. Дорога пошла вверх, начался серпантин, с мягкими поворотами, за каждым открывались новые пейзажные чудеса. Отвесные скалы, пронизанная солнцем зелень.

— Дальше ничего, — сказал Григорьев, — я вернусь в Нью-Йорк и подробно отчитаюсь.

— О Вове Призе будете говорить?

— Пока не вижу смысла. Есть психи, готовые заплатить десятки тысяч за коллекционного плюшевого медведя, ботинок Элвиса Пресли, носок Сталина или перстень Отто Штрауса. Мало ли у кого какая придурь?

— Понятно. А Маше расскажете о колечке Магды Геббельс, которое могла бы носить она? — Не знаю. Там видно будет.

На самом деле Григорьеву очень хотелось сейчас поговорить с дочерью, но не по телефону. Хотелось прежде всего спросить, почему она так легко и быстро выстроила цепочку: Отто Штраус, Нюрнберг, Аргентина, «Артишок», «Блюберд».