И тут как раз зазвучала на пленке тема баньки и шашлыка. Крик «Нет!» ударил из наушников так громко, что Лена вздрогнула. Да, этот крик прозвучал сразу после того, как Гоша назвал ее имя.

— Расскажи мне о Волкове, — попросила Лена, выключая диктофон и пряча его назад в Гошину сумку, — расскажи, как он стал монополистом и миллионером?

— В восемьдесят пятом — восемьдесят седьмом ему принадлежала сеть дискотек и студий звукозаписи в Тюмени, Тобольске и Ханты-Мансийске. Но сам он к этому времени уже перебрался в Москву, работал в ЦК ВЛКСМ, кем — не знаю.

— Подожди, Гошенька, в восемьдесят пятом у нас еще не было закона о частной собственности. Как же ему могли принадлежать дискотеки и студии?

— Ну, формально этот музыкальный бизнес был общим, комсомольско-молодежным. А фактически в Западно-Сибирском регионе его полностью контролировал Волков. Одновременно он курировал так называемые агитпоезда ЦК. Ты, наверное, слышала о таких?

— Даже ездила сама один раз, — улыбнулась Лена, — по свежеотстроенной ветке до Нового Уренгоя. На самом деле это был кошмар. Зима, мороз за сорок, снежные заносы. Пилит по рельсам через вечную мерзлоту этакая разрисованная жестянка под названием «Молодогвардеец». В поезде температура не больше плюс десяти. По утрам подушка хрустит наледи. А в купе живут старики — ветераны войны, детский хор из Липецка, два московских поэта и один композите пяток лекторов из общества «Знание»… Я помню, как мы руководительницей хора грели воду в титане, сливали в трехлитровые банки, мыли головы детям и себе в вагонном сортире, над раковиной. Вшей боялись. Никогда этого не забуду. Ладно, давай дальше про Волкова.

— В восемьдесят восьмом он начал делать звезд. Сначала возил по стране детский танцевальный ансамбль тобольского Дворца пионеров. Ребятки отплясывали рок, отбивали чечетку. Он выжимал из этих танцоров все соки, зарабатывал на них дикие деньги — по тем временам.

Потом вышел у него серьезный конфликт с руководительницей ансамбля, я даже помню, как ее звали. Татьяна Костылева. Она в каком-то интервью нелицеприятно отозвалась о Волкове, сказала, что он наживается на детях, делает из них чуть ли не рабов, заставляет вкалывать на сцене по двенадцать часов в сутки, таскает по всей стране, они не могут учиться.

Был громкий скандал. А потом родители одного мальчика из ансамбля подали в суд на Костылеву, обвинили ее в развратных действиях по отношению к несовершеннолетним. Был еще один скандал, грязный, газетный. Причем всем было ясно, что она ни к каким мальчикам не приставала. Но газетчики с таким удовольствием обливали ее помоями, прямо как на заказ.

— Неужели и суд был?

— Нет, до суда не дошло. Но нервы ей и ее семье потрепали здорово. Они потом уехали в Канаду. Эта Костылева, между прочим, была гениальной танцовщицей. Я как-то смотрел любительскую видеокассету.

— А что стало с детским ансамблем?

— Ничего. Он рассыпался, перестал существовать. А Волков сделал потрясающий финт ушами. В восемьдесят девятом появилась группа «Соловушки». Четыре мальчика, по восемнадцать каждому, пели педерастическими голосами песенки про любовь. Знаешь, такие полублатные, лирические песенки с мелодией в три аккорда. Продюсером у них был некто Гранаян, армянин-миллионер. Он делал на мальчиках огромные деньги, но еще и спал с каждым из них по очереди. Группа гремела на всю страну, выступала с дикими аншлагами, девочки писались от восторга на концертах.

И тут происходит нечто странное. Гранаян попадает в больницу с тяжелой пневмонией. Анализы показывают, что он болен СПИДом. Тогда мало кто знал, что это такое. Но больница была ведомственная, там разобрались.

Мальчики в панике, выясняется, что двое из четырех заражены. Знаешь, чем все кончается? Тех, что здоровы, Волков берет под свое крыло, находит замену двум больным. Создает новую группу — под названием «Велосипед». Их даже раскручивать не надо было, популярность еще больше, опять аншлаги.

А потом один журналист разыскал чернокожую проститутку мужского пола. Алжирец, учился в «Лумумбе» и был как-то особенно красив и сексуален с педерастической точки зрения. Этот путан признался, что ему заплатили за то, чтобы он соблазнил и заразил чумой двадцатого века «одного богатого армяна». Кто заплатил, он не знает, но деньги были большие. Он только сказал, что имел дело с женщиной, которая говорила с ним по-французски.

Вскоре проститут исчез неизвестно куда. А журналисту прострелили череп, когда он гулял ночью с собакой.

— А что стало с тем армянином и с двумя зараженными мальчиками? — тихо спросила Лена.

— Армянин вскоре тихо скончался в больнице, а те двое — не знаю, о них ничего не известно.

— А почему ты думаешь, что это работа Волкова? — спросила Лена. — Ну чья же еще? Понимаешь, всегда, когда кто-то становился на его пути, происходило нечто неожиданное. Этот «кто-то» устранялся тем или иным способом. Квартет мальчиков был лакомым куском, но на пути стоял Гранаян. Потом была история с Олей Ивушкиной. Может, помнишь, суперзвезда, певичка начала девяностых?

— Что-то слышала. Что, тоже СПИД?

— Нет. Там было все проще и грубей. Волков нашел девочку на дискотеке, выбрал своим наметанным глазом из толпы. Знаешь, такая киска-старшеклассница, худенькая, рыженькая, веснушки на вздернутом носике. Пела песенки про школьную любовь, в круглых очечках, с косичками. Волков раскрутил ее очень быстро, отснял несколько клипов, стал делать на ней хорошие деньги. И вдруг, можно сказать в зените славы она заявляет, что петь больше не собирается. У нее любовь с каким-то шахом из Арабских Эмиратов, он запрещает ей появляться на сцене. Она хочет выйти за него замуж и стать шахиней.

Намеченные гастрольные поездки надо отменять. Плакали бы волковские денежки, но тут у шаха в люксе в «Метрополе» обнаруживают убитую валютную проститутку. Все улики говорят против сластолюбивого араба. Никакие деньги, никакие дипломатические вмешательства не помогают. Шах садится на скамью подсудимых, оттуда попадает в спецлагерь для иностранцев.

А Оля Ивушкина до сих пор поет. Только полностью сменила имидж. Теперь она — роковая блондинка с силиконовой грудью.

Белая «Волга» въехала на извилистую эстакаду перед зданием Шереметьева-2.

— Лен, а что у вас там с коляской случилось? — неожиданно вспомнил Гоша.

— Потом расскажу. Смотри, вон там дырка, можно припарковаться.

Поздним вечером, лежа в теплой ванне с лавандой, Регина стала напевать себе под нос мелодию какой-то песенки, потом вспомнила слова:

У Регины была отличная память на тексты, особенно на стихотворные. Ей приходилось слушать множество песен, сидя с Веней на прослушиваниях, присутствуя иногда на клипов озвучках. Часто какой-нибудь случайный кусочек накрепко застревал в памяти, прилипал к языку и напевался сам собой. «Что это? Откуда? Это не попса. Мелодия совсем другая и текст…»

Закутавшись в мягкий махровый халат, Регина забралась с ногами в большое кожаное кресло и закурила.

Вот вспыхивает спичечный огонь в прозрачном шалаше твоих ладоней…

И тут она вспомнила: высокий молодой человек на сцене дурацкого пионерского зала, в котором Веня прослушивает всякую уличную шелупонь.

Молодой человек не стоит, а сидит на краю сцены. У него неприлично грязные ботинки сорок четвертого размера. На коленях — гитара. Большие руки, сильные гибкие пальцы. Очень приятный голос.

— Синицын! — Регина даже шлепнула себя по голой коленке. — Конечно, это кусок из песни Синицына, того самого, с которого все началось.

— Почему ты так уверенно отшил его? — спросила она Веню, когда высокий молодой человек ушел. — По-моему, в нем что-то есть.

— А по-моему, ничего, — ответил Веня раздраженно, — все это было хорошо для московских кухонь начала восьмидесятых.