1. Если я правильно понял, Вы проинструктировали Родионова, что мое письмо профессору Брахту должно стать поводом для продолжения переписки и одновременно притормозить его работу над прибором, запутать, направить по ложному пути. Таким образом, Вы ставите две диаметрально противоположные и взаимоисключающие задачи. Ложь и попытка запутать не могут служить поводом для продолжения переписки между людьми, которых связывают многие годы дружбы и совместной работы и которые никогда друг другу не лгали. Профессор Брахт легко распознает ложь и сразу заподозрит провокацию, решит, что писать меня вынудили. Человека, который передаст письмо, он примет за провокатора и откажется от дальнейших контактов с ним.

2. Любые попытки насильственно воздействовать на профессора Брахта, как то: убийство, похищение, шантаж (шантажировать его нечем), бессмысленны и крайне опасны. Они привлекут усиленное внимание к его работе, что может привести к самым нежелательным последствиям.

3. Тема его и моих исследований далека от ядерной физики, экспериментировать с ураном Вернер не станет. Ему это не нужно, резонатор открывает сотни других интереснейших возможностей. Разделение изотопов – просто случайный, побочный эффект. Но как только прибор будет готов, Вернер обязательно познакомит с ним научную общественность. Пока большинство ученых к самой идее создания резонатора вынужденных излучений относятся скептически, никому не придет в голову, что можно использовать лучевой метод разделения изотопов урана. Однако имея готовый прибор, они обязательно начнут экспериментировать и получат реальный шанс решить проблему сравнительно легко и быстро, без участия и вопреки желанию профессора Брахта.

4. Я знаю Вернера Брахта много лет и могу гарантировать, что по доброй воле он никогда не согласится участвовать в создании урановой бомбы для Гитлера. Использование резонатора в этих целях станет для него тяжелым ударом и трагедией. Он ненавидит нацизм не меньше, чем мы с Вами, и считает Гитлера буйнопомешанным.

Таким образом, единственный способ заставить Вернера Брахта скрыть резонатор от ученых, занятых бомбой, – предупредить его о катастрофических последствиях. Уверен, если он будет предупрежден, сделает все возможное, чтобы прибор не попал к ним в руки. Оставаясь в неведении, он рискует в любой момент стать слепым орудием. С каждым днем этот риск увеличивается. Не исключаю, что уже поздно. Вот почему я принял решение написать ему правду.

5. Любой специалист Вам подтвердит, что в своем письме я не открыл никаких технических подробностей. В Вашей воле не отправлять письмо, а меня отправить назад в тюрьму, в лагерь или расстрелять. Я старый человек, пожил достаточно, главный свой замысел осуществил. Отдаю себе отчет в том, что если примете решение меня уничтожить, бесполезно просить Вас пощадить мою дочь, и все-таки прошу. О том, что с помощью резонатора можно обогащать уран, ей ничего не известно.

Прежде чем примете решение, прошу Вас хорошо подумать. На чаше весов гибель европейского континента, а возможно, всей нашей планеты. Ложью, предательством, насилием такой груз не перевесить, все это упадет на ту же чашу и сработает в пользу гибели. Ситуация слишком серьезная, чтобы врать. Только правда дает шанс. Будьте честны перед собой, помните о масштабе ответственности, слушайте свою совесть и здравый смысл.

С уважением и надеждой,

профессор Мазур.

Илья поднял глаза на Проскурова. Мгновение они молча смотрели друг на друга. Летчик достал из кармана плотный конверт.

– А вот это Брахту. Копия, на немецком, специально для тебя. Родионов перепечатал, для меня сделал русский перевод. Спрячь, дома ознакомишься.

Илья убрал конверт в карман.

– Ну, что скажешь? – спросил Иван.

– Пока не знаю, – пробормотал Илья, качая головой, – надо почитать, что он написал Брахту.

– По смыслу примерно то же. – Проскуров поежился. – Только рассказал, как собирал урановую смолку, заверил, что у нас никаких работ по урану не ведется, ну и еще кое-что личное.

– У тебя есть возможность выяснить, занят ли Брахт в урановом проекте? – Илья поймал затравленный, растерянный взгляд Проскурова.

Сам он чувствовал себя не лучше. После тяжелого молчания услышал:

– Прочитаешь письмо – поговорим.

Городок Веве оказался таким маленьким, что Ося и Габи обошли его пешком за пару часов. День был пасмурный, ветреный, но без дождя. Габи в мягких спортивных туфлях неслась по булыжнику узких горбатых улочек легко, как горная коза. Ося едва поспевал за ней, ушибленное сердце возмущенно бухало.

Габи забежала вперед, остановилась.

– Прости, все время забываю, тебе пока нельзя так быстро. – Она взяла его под руку. – Сейчас, только найдем дом, где Достоевский писал «Идиота», и сразу выйдем на набережную, отдохнем в каком-нибудь кафе.

– Ну, и зачем тебе понадобился этот дом? – Ося вздохнул. – Музея-квартиры там точно нет.

– Не ворчи, я должна их навестить.

– Кого?

– Мышкина и Рогожина. Недавно в букинистической лавке в Париже случайно нашла «Идиота», девятьсот десятого года издания, будто нарочно меня ждал. Прочитала по-русски. Знаешь, мне пришло в голову, что Мышкин и Рогожин – две стороны одной личности, светлая и темная. Ну, как доктор Джекил и мистер Хайд у Стивенсона. О, вот! – она указала пальцем на табличку с названием улицы. – Рю дю Симплон! Тут совсем близко, на углу.

«Твое помешательство на России никак не проходит, – думал Ося, – выучила русский, начиталась Чехова, Толстого, Достоевского, упорно считаешь Россию единственной силой, способной покончить с нацизмом. НКВД тебя чуть не угробил, СССР и рейх союзники. Если бы сейчас на территории рейха работала советская агентурная сеть, ты бы обязательно в нее полезла. Из любви к Достоевскому».

Повернув за угол рю дю Симплон, они увидели соседей по пансиону, симпатичную княжескую пару, и поймали кусок разговора.

– …потому что у них кончались деньги, а тут дешевле.

– Нет, Ваня, дело не в деньгах, в Женеве у них умерла новорожденная дочь, после такого потрясения оставаться там было невозможно.

– Пойдем, пока они нас не заметили, – прошептал Ося.

Но Габи уже махала и улыбалась старикам как родным. Поздоровалась по-французски и с невинным видом спросила, что интересного они нашли в этом обычном доме.

Томушка охотно объяснила.

– О, Достоевский! – восторженно защебетала Габи. – Конечно, я слышала, загадочная русская душа! Это он написал романтическую историю, в духе «Мадам Бовари»?

Старики переглянулись, Томушка дернула краем рта и чуть слышно прошептала по-русски:

– Какая прелесть!

Ваня укоризненно зыркнул на жену и мягко заметил:

– Вы, вероятно, имеете в виду «Анну Каренину»? Это роман Толстого.

– О, Толстой! – Габи закатила глаза. – Он тоже жил в Веве?

– Габриэль обожает литературу, но это любовь без взаимности, глотает книги и ничего не помнит. – Ося незаметно ткнул Габи локтем в бок и любезно улыбнулся старикам. – Надеюсь, городские власти догадаются повесить на дом мемориальную доску, Достоевский действительно великий писатель.

– Да уж, получше зануды Руссо, – выпалила Габи.

Они медленно двинулись вчетвером через площадь к набережной.

– Вы читали сегодняшние газеты? – спросила Томушка.

– Нет еще. – Ося пожал плечами.

– В газетах сейчас все так мрачно. – Габи скорчила кислую гримасу. – Не хочется начинать день с плохих новостей.

– Да, новости скверные. – Ваня тяжело вздохнул. – Конечно, вас, американцев, это пока не очень касается…

– Это всех касается, – нервно перебила Томушка, – если так будет продолжаться, он скоро и до Соединенных Штатов доберется.

– Ну-ну, Томушка, не преувеличивай, океан ему не переплыть, – Ваня погладил жену по локтю. – Другое дело, что Америке придется вмешаться рано или поздно.