— Трудности переходного периода. Детская болезнь новорождённой свободной России. — Агапкин попробовал улыбнуться, но не получилось.

— Что детская болезнь? Убийства? Грабежи? Хаос и грязь?

— Нет. Я говорю только о семечках, — быстро, испуганно пробормотал Агапкин.

Он старался не спорить с профессором о том, что происходит в России. Михаил Владимирович сразу нервничал, раздражался.

— Прошу вас, не повторяйте этот митинговый бред, не называйте Россию новорождённой. Она существовала сотни лет. Огромная, сложная, прекрасная страна. Наша с вами Родина, со своей историей, культурой, наукой, армией, государственной системой. Сейчас у нас на глазах, при нашем попустительстве всю эту многовековую мощь уничтожили. Не татаро-монгольское нашествие, не Наполеон, не германцы с австрийцами. Свои. Новые Пугачевы с университетским образованием, тщеславные болтуны, мелкие самозванцы, психопаты с манией величия.

— Всё наладится. У нас есть правительство, — тихо возразил Агапкин и вжал голову в плечи.

— Кто? Эти? — Профессор изобразил сладкую, робкую улыбку и несколько раз шутовски поклонился.

Вышло так похоже на Керенского, что Агапкин невольно рассмеялся. Но Михаил Владимирович болезненно сморщился и помотал головой.

— Никакое они не правительство! Они сами себя назначили управлять Россией, они не ведают, что творят. Разваливать армию и одновременно вести военные действия — значит направить вооружённые войска на уничтожение собственной страны. И хватит об этом. Слишком больно.

— Простите, Михаил Владимирович, я не хотел заводить этот разговор, — Агапкин глухо откашлялся.

— Да, пожалуйста, сделайте милость. Лучше вернёмся к нашей загадочной твари.

— Конечно. Я все забываю спросить вас, когда вы показывали паразита специалистам, вы приносили им цист или самого червя?

— И то, и другое.

— Вот как? У вас был живой паразит? Значит, вам всё-таки удалось получить его in vitro?

— Нет. Совсем нет. Если вы помните, морские свинки и кролик погибли, но не сразу. Сначала всё шло благополучно. Они легко перенесли период лихорадки, у них почти не вылезала шерсть, был нормальный аппетит. Но через три-четыре месяца после вливания у них происходило мозговое кровоизлияние. Самое удивительное, что при вскрытии кролика и двух свинок я обнаружил в эпифизе живого паразита. Впрочем, три мои образца передохли в физрастворе на вторые сутки.

— Стало быть, морская свинка, кролик, крыса — промежуточный хозяин нашего паразита, а человек — постоянный? — спросил Федор Фёдорович и пересел ещё раз так, чтобы не видеть стеклянную клетку.

— Хороший вопрос, — кивнул профессор, — собственно, жизнь Оси зависит от ответа на него.

«Моя тоже!» — чуть не выкрикнул Агапкин, но промолчал.

Самолёт улетал в Гамбург из Шереметьева вечером. Оставшиеся два дня прошли в беготне, в суете. Покупка чемодана и одежды, оформление доверенности на машину для мамы, телефонные разговоры с Куликом, с Бимом. Пришлось съездить в институт, там что-то подписать, сдать, получить.

В день отлёта явился Нолик. Он был гладко выбрит, коротко подстрижен, одет в новые, ладно сидящие джинсы и тёмно-синий свитер.

— Ты как будто похудел, похорошел за эти дни, — заметила Вера Сергеевна.

— Просто он не пил и прошли отеки. — Соня мимоходом поцеловала его в щёку. — Ого, даже побрызгался туалетной водой.

Нолик достал из сумки несколько книг.

— Это мне? — спросила Соня.

— Дай мне фотографии, я должен кое-что посмотреть, — ответил Нолик.

— Иди возьми. Они в моём столе, в верхнем ящике.

Оставшиеся два часа Нолик тихо сидел у Сони в комнате, листал книги, через лупу разглядывал фотографии. Соня суетилась, нервничала. Когда она в очередной раз забежала в комнату, Нолик поднял голову, отложил лупу и спросил:

— Тебя все это больше не интересует?

— Почему? Очень даже интересует. Просто у меня сейчас голова пухнет от всяких проблем. Я всё-таки улетаю надолго, впервые в жизни за границу.

— В том-то и дело, — пробормотал Нолик с тяжёлым вздохом.

— Да что с тобой? — удивилась Соня. — Ты как будто не рад за меня. Сам же все это устроил, принёс мне визитку Кулика, заставлял звонить.

— Я не подумал…

— О чём?

— О том, что они заберут тебя так далеко, так надолго. Ты мне вообще ничего не рассказываешь. Как прошла встреча со стариком Агапкиным? Он что-нибудь сообщил интересное про снимки?

— Не сообщил. Рассказывать нечего.

— Хотя бы посиди со мной пять минут.

— Прости, подожди, позже!

— Никогда, никогда у тебя нет на меня времени, — жалобно проворчал Нолик.

— Арнольд, хватит дуться! — Соня мимоходом чмокнула его в щёку и убежала. Её звала из кухни Вера Сергеевна.

Когда наконец сели в машину, чтобы ехать в аэропорт, Нолик вдруг спросил:

— Значит, ты совершенно ничего нового от Агапкина не узнала?

— Сколько раз повторять? Нет!

— Но всё-таки расскажи подробно, о чём вы говорили?

— Слушай, давай, я тебе потом все напишу, подробно, в деталях. А то у меня сейчас голова взорвётся.

Вера Сергеевна сидела за рулём, Соня рядом, Нолик сзади. Выехать из тесного, заставленного автомобилями двора и никого не задеть было сложно.

— Нолик, миленький, давай не будем отвлекаться, я лет сто не водила машину в Москве, — сказала Вера Сергеевна.

— Мама, я же предлагала вызвать такси. Или давай я сама поведу.

— Такси до Шереметьева жутко дорого, и хватит об этом. Лучше молчите, оба. Вы мне мешаете.

Когда выехали на Ленинградку и встали в небольшой пробке, Соня получила очередное послание от Пети.

— Опять он? — спросил сзади Нолик.

— Да, — Соня обернулась, — эй, ты чего такой печальный?

— Я? — Нолик скорчил смешную гримасу, пошевелил бровями, растянул губы в плоской лягушачьей улыбке. — Наоборот, я счастлив, я рад за тебя, Софи.

Очередь к регистрации для пассажиров бизнес-класса была совсем маленькой.

— Все, иди, — сказала мама.

Давно объявили посадку. Они уже десять раз обнялись, поцеловались. Нолик стоял рядом и смотрел по сторонам с безучастным видом. Соня положила ему руки на плечи, чмокнула в нос.

— Не грусти. Не пей, пожалуйста. Я буду писать тебе часто, не забывай смотреть почту.

На миг он как будто окаменел и вдруг обхватил её руками, прижал к себе, стиснул до боли, зашептал на ухо, быстро и невнятно:

— Софи, будь осторожна, я люблю тебя, я жить без тебя не могу, Софи.

С детства они с Ноликом обнимались, дрались, дурачились, он таскал её на загривке, поднимал за уши, ловил, когда она залезала на высокий забор или дерево. Но сейчас у него вдруг стали другие руки, другое дыхание, запах. Он прижимал её к себе и касался губами уха совершенно по-мужски. Никогда ничего подобного между ними не было, и быть не могло.

— Нолик, я тоже тебя люблю, — Соня мягко отстранилась и почувствовала, что краснеет, — я буду скучать по тебе.

Он тут же сник, сгорбился, руки повисли. Он опять превратился в привычного Нолика, улыбнулся виновато и жалко.

— Иди, наконец! — сказала мама.

Не оборачиваясь, Соня быстро покатила чемодан к стойке регистрации.

В июле в Москве, в Большом театре, проходил съезд общественных деятелей. Михаилу Владимировичу принесли официальное приглашение. Адвокат Брянцев все не оставлял надежды привлечь профессора к борьбе, правда, за что именно, объяснить не мог, только повторял:

— Это твой долг, Миша, перед родиной, перед детьми.

— Папа, сходи хотя бы раз, посмотришь на них, послушаешь, — сказал Андрюша, — вдруг все не так безнадёжно, вдруг они о чем-нибудь договорятся?

— Только не надевай свою генеральскую форму, ты же этому правительству не присягал, — сказала Таня.

Михаил Владимирович не стал спорить. Брянцев заехал за ним на шикарном открытом автомобиле, с шофёром, по дороге взволнованно говорил о предстоящих реформах, о скорой и неминуемой победе над всеми временными трудностями.