Через полчаса они сидели в шумном мексиканском ресторане через квартал от гостиницы. Там готовили не только кошерную еду, и можно было заказать хороший кусок жареной свинины с острыми разноцветными соусами.

Максимка жмурился от удовольствия, уплетая сочное мясо, пахнущее живым дымком, шафраном и тмином, хрустел жареной картошкой, прихлебывал томатный сок, облизывался, как котенок. Щеки у него раскраснелись, а глаза уже начали слипаться.

Он быстро оправился после шока, ему хотелось есть и спать. Он все еще был возбужден, но уже не столько пережитым страхом, сколько подвигами Ден-ниса, который на его глазах буквально раскидал озверевшую толпу арабских подростков.

– Ох, как же вы дрались! Я такое только в кино видел! – говорил он с набитым ртом. – Вы мне покажете пару приемов?

– Что ты мог видеть в темноте? – пожал плечами

Деннис и отправил в рот кусок перченого мяса. – Я просто здорово разозлился, отбивался наугад, размахивал руками и ногами. Вряд ли это было похоже на кино. Конечно, кое-какие приемы рукопашного боя я знаю. Я увлекался карате и боксом, когда учился в университете. Но это было всего лишь хобби, разрядка после занятий.

– Нет, – покачал головой Максим, – вы дрались профессионально.

– Спасибо, – засмеялся Деннис.

Алиса почти не прислушивалась к разговору. Она смотрела на сына и думала, что одно из самых больших удовольствий – видеть, с каким аппетитом твой ребенок ест, как ему вкусно, как у него розовеют щеки.

Если бы года три назад ей сказали, что она сможет так запросто – ну, почти запросто – поехать с Максимкой зимой за границу, на море, кормить его в дорогом ресторане, покупать ему хорошие кроссовки, джинсы, легкие теплые куртки и сколько угодно фруктов… Если бы кто-нибудь пообещал ей такое счастье всего лишь три года назад, она бы решила, что над ней издеваются…

– Мам, ты мне мороженое возьмешь? Мимо их стола проплыл поднос, на котором возвышалось причудливое сооружение из разноцветного мороженого и фруктов, увенчанное шапкой взбитых сливок в россыпи тертого шоколада.

– А влезет? – с сомнением спросила Алиса. – У тебя там место еще осталось?

– На мороженое у меня всегда остается место.

«Неужели он тоже помнит, как просил сладенького, а я ничего не могла ему предложить, кроме куска хлеба, намазанного маргарином и посыпанного сахаром? подумала Алиса, подзывая официанта, чтобы заказать мороженое. – Нет, мы не голодали. Но все время были на грани. Я не могла найти постоянную приличную работу, каждая копейка была на счету. Стограммовую шоколадку я растягивала на несколько дней, долька утром, долька перед сном. Картошка с луком, но вареная, а не жареная. Меньше масла уходит. Гречка, геркулес… Конечно, мы не голодали…»

– Сколько шариков мороженого вам положить? Есть киви, ананас, персик… Вам сливки посыпать шоколадом или толчеными орехами?

– Два шарика, киви и персик. А сверху орехи, – ответил Максим официанту после долгих серьезных раздумий.

"Нет, он уже не помнит. Просто ребенок любит покушать. Получает удовольствие от еды. Мы же с ним не блокаду пережили, в самом деле! Ну иногда сидели на одной картошке и макаронах. Многие так живут. Я бы вообще не думала об этом, но первые семь лет жизни Максимке все время хотелось кушать. А я не могла его накормить вкусно, от пуза, хотя бы раз в неделю, не картошкой и макаронами, а хорошим мясом, курочкой, фруктами. Только когда был грудной, он наедался. Слава богу, молока у меня хватало… Да что я, в самом деле? Нас чуть не убили всего пару часов назад, а я вспоминаю эту несчастную картошку с макаронами и не могу просто радоваться, что все хорошо… Не могу. Потому что где-то в подсознании застряла занозой совершенно идиотская, абсурдная мыслишка: а вдруг то, что произошло в арабском квартале, как-то связано с Карлом? Вдруг он выследил нас, и это была не просто случайная попытка ограбления, а первая его атака? Правда, абсурд… Зачем ему это? Он тесно связан с исламистами, с какими-то очень страшными арабскими группировками. Я читала в газете… Ну и что? Разве нас с Максимкой это касается? Мы живем себе тихо, у нас свои проблемы, свои радости.

Я не знаю никакого Карла Майнхоффа".

Москва, сентябрь 1983 года

– Воротынцева, к проректору.

Завуч по воспитательной работе Галина Владимировна стояла в дверях аудитории, чуть склонив голову в пышных пергидрольных кудрях, уперев руки в широкие, обтянутые черной трикотажной юбкой бока. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

– В чем дело, Галина Владимировна? – раздраженно спросил профессор искусствоведения, пожилой, маленький, как подросток, с аккуратной угольно-черной бородкой. – Неужели нельзя было подождать до конца лекции?

– Простите, Иван Геннадьевич, нельзя. Мне сказали, срочно. Воротынцева, давай быстрей, не копайся.

Аудитория молчала, провожая Алису сочувственными и любопытными взглядами.

– Что случилось? – тихо спросила она в пустом коридоре.

– Не знаю, не знаю, – завуч покачала головой и поджала губы.

– Галина Владимировна, ну пожалуйста, вы ведь знаете.

Они спускались по лестнице на третий этаж. Маленькая, круглая Галина шла впереди, нервно цокала высоченными каблуками. Вдруг остановилась и, развернувшись всем корпусом к Алисе, Произнесла страшным шепотом:

– Телега на тебя пришла.

– Какая телега? Откуда?

– Ну ты дурочку-то не валяй, – Галина прищурилась, – у тебя что, совсем мозги съехали?

– О чем вы? Я не понимаю…

– Как к иностранцу ночами в номер бегать – это она понимает, – быстро, одними губами пробормотала Галина. – Как кубинца до полусмерти избить – это она понимает. О господи, и откуда у тебя столько сил? В чем душа держится? Ты боксом, что ли, занимаешься? – Галина развернулась и быстро зацокала дальше вниз по лестнице.

– Каким боксом? Вы что… – прошептала ей в затылок Алиса.

– Моли бога, чтобы из института не вылететь. Это ж «Спутник», международный лагерь, там стукач на стукаче… Тьфу, никаких нервов на вас не хватит. И не вздумай… – она запнулась и сделала страшные глаза.

Они уже подошли к кабинету. В маленьком темном предбаннике между дверьми, обитыми мягким дерматином, Алиса зажмурилась на секунду. Что за бред? Оказывается, она до полусмерти избила Фиделя… Смех, да и только. Ну какой идиот это выдумал?

Она тряхнула волосами, прогоняя панический детский страх. Она не школьница. Ей двадцать лет. Они не имеют права лезть в ее личную жизнь.

– Заходи, заходи, Воротынцева.

Проректор был солидным, седовласым, с полным гладким лицом. Маленькие зеленоватые глаза глядели на Алису чуть исподлобья. Посверкивали очки в тонкой серебряной оправе, холеные пальцы вертели ручку «Паркер». Проректор слыл демократом, запросто общался со студентами, знал поименно почти всех старшекурсников.

Алиса стояла на ковре посреди просторного кабинета. У нее за спиной маячила кругленькая, испуганная Галина Владимировна. В глубине, в огромном кожаном кресле у журнального столика, сидел еще один человек. Алиса никогда прежде не видела его, а если бы и видела – ни за что не запомнила. Не человек, а серое, расплывчатое пятно. Костюм стального цвета, редкие бесцветные прилизанные волосы. Никакое лицо. Совсем никакое. Только в тусклых маленьких глазках было нечто необычное. Взгляд ледяной и пристальный. Когда на тебя так смотрят, через минуту начинают ныть зубы.

В кабинете повисла тишина. Чтобы немного успокоиться, Алиса стала разглядывать сувениры на полке стенного шкафа. Новенькая строительная каска. Сахарная голова – конус, обклеенный яркой бумагой с надписью «Бабаевский сахарорафинадный завод». Огромный окаменевший каравай, обвитый вышитым полотенцем с витиеватыми буквами «Хай живе…». Бронзовый бюстик Ленина. Чуть запыленный макет Московского Дворца молодежи.

Пауза затянулась. Никто не предлагал сесть ни Алисе, ни завучу. Наконец Галина Владимировна не выдержала и равнодушным голосом спросила: