— Там все пропитано вами, господин Хот.

— Что вы имеете в виду? — Брови Хота напряженно сдвинулись, легкая судорога пробежала по рябым щекам.

— Там вами пахнет. У меня довольно чуткий нос.

— Где теперь вы намерены жить?

Соня решила вовсе не отвечать на этот вопрос, как будто не слышала его, и, нарочно зевнув, произнесла:

— А вот любопытно, господин Хот, когда успела Гудрун Раушнинг освоить профессию программиста? Она патологоанатом, если не ошибаюсь.

— Гудрун? Ах, да. Гудрун. По некоторым причинам пришлось найти для нее работу полегче. Компьютер устроен значительно примитивней человеческого тела. Теперь она занимается налаживанием электронного оборудования. Если вам неприятно ее присутствие, мы переведем ее куда-нибудь в другое место.

— В тюрьму, — пробормотала Соня.

— Вы правы, Гудрун заслуживает наказания.

— Вы тоже, господин Хот. За что вы убили доктора Макса?

— Вам было жаль его, Софи?

— Да. Мне было его очень жаль. Что он вам сделал?

Хот тихо засмеялся, взял пустой бокал, поднял, посмотрел на свет. Одна из люстр висела прямо над столом. Свет был яркий. На белой скатерти Соня видела четкую тень своей руки с сигаретой. Рука Хота потянулась к бутылке с водой. Скользнул блик от стеклянного донышка бутылки. Мерцающий кружок двигался по скатерти сам по себе. Тени от руки не было.

Хот перехватил ее взгляд, налил себе воды, отхлебнул, поставил и медленно провел рукой над столом.

— Мы с вами не первый день знакомы, Софи, однако на яхте вы не замечали, что тени у меня нет. Поздравляю. Вы стали наблюдательней.

— На яхте и так хватало странностей, — глухо произнесла Соня, — вы сами как это объясняете?

— За последние семьсот лет всего лишь трое проявили интерес к этой моей забавной особенности. Внимание к деталям было частью их профессии. Один — художник. Двое других — шпионы. Всех их вы знаете. Альфред Плут, Федор Агапкин и ваш дедушка, Михаил Данилов. Вы четвертая, Софи. Если в ближайшие лет семьсот найдется еще пара тройка таких наблюдательных, я сочиню какое-нибудь достоверное объяснение.

Прозвенел звонок, стало слышно, как из соседних аудиторий повалили студенты, но старенький профессор все не мог закончить лекцию. Таня зевала и поглядывала на часы. Она пришла в университет после суточного дежурства в госпитале, нестерпимо хотела спать. Перед ней лежала раскрытая тетрадь с конспектом.

— Животное маломозговое требует для урегулирования своей жизни постоянных справок и стимулов извне, из сообщества и природной среды. Действовать независимо от приказов среды и сообщества маломозговое животное не способно ввиду отсутствия полноценного мыслительного аппарата. Чем примитивней мозг, тем выше уровень подчинения среде, — громко, медленно говорил профессор и делал долгие паузы, чтобы студенты успевали записывать.

В Таниной тетради эти замечательные фразы были уже записаны, снабжены ехидным комментарием: «Человек — продукт социальной среды», на полях красовался рисунок, весьма узнаваемая лохматая, бородатая голова.

Профессор шел по второму кругу, но, кажется, никто в аудитории не замечал этого. Справа от Тани студентка из пролетариев, в красной косынке и гимнастерке, прятала под партой вязание и сосредоточенно двигала спицами. Слева студент красноармеец, мусоля карандаш, разгадывал крестословицу в журнале «Безбожник». В последних рядах спали, читали, шептались, грызли подсолнухи. На профессора никто не обращал внимания.

Таня заштриховала шевелюру и бороду, придала им дополнительную пышность.

Приоткрылась дверь, в аудиторию скользнула молоденькая секретарша ректора, тактично цокая каблуками, прошла прямо к кафедре и что-то зашептала на ухо профессору. Таня облегченно вздохнула. Еще минута, и можно бежать домой. Больше всего на свете ей хотелось нырнуть в постель, забиться под одеяло. Но об этом мечтать не стоило. Она обещала Мише сходить в кукольный театр. Он ждет. Спектакль начинается через полтора часа.

Секретарша исчезла, тихо прикрыв за собой дверь. Профессор, вместо того чтобы сложить в портфель лекционные материалы, нацепил очки, вытянул шею, растерянно оглядел аудиторию и, кашлянув, громко спросил:

— Студентка Данилова Татьяна Михайловна присутствует?

— Да, я здесь, — отозвалась Таня, еле сдерживая очередной зевок, и встала.

— Вы Данилова? Там вас ожидают, по срочному делу.

Прямо за дверью аудитории Таню встретили два молодых человека. Один в мышином полупальто, с обритой, необыкновенно маленькой головой и пышными пшеничными усами.

«Животное маломозговое», — машинально повторила про себя Таня.

Другой, черноволосый, буйно кудрявый, в добротной офицерской шинели.

— Татьяна Михайловна, тысяча извинений, оторвали вас от занятий, — интимно, вполголоса, начал усатый, — но тут такое дельце, батюшка ваш Михаил Владимирович…

— Что? — испуганно перебила Таня и слегка отпрянула от наплывающего на нее усатого лица. — Что с папой? Заболел?

— Здоров, здоров, не беспокойтесь, — заверил усатый и цепко схватил Таню за локоть.

— Приехать просил, к нему, в Солдатенковскую, срочно приехать, — объяснил черноволосый низким хриплым голосом.

Он говорил отрывисто, словно лаял. В смуглом губастом лице, в блестящих выпуклых глазах было что-то шальное, цыганское.

— Пройдемте, Татьяна Михайловна, вы не беспокойтесь, пройдемте, тут народу много, у нас автомобиль, по дороге объясним, видите, какое дельце, — ворковал усатый.

Теперь оба они держали ее за локти и настойчиво тянули к лестнице.

— Никуда я с вами не пойду, — сказала Таня, — извольте объяснить, кто вы такие и что происходит.

Дверь открылась, из аудитории высыпали Танины сокурсники, в толпе мелькнула белая пушистая голова профессора. Таню потащили так энергично, что она едва касалась ногами пола. Усатый приговаривал:

— Тихонечко, быстренько, волноваться не нужно, все в порядочке, батюшка вас ожидают, Михаил Владимирович, то есть профессор Свешников, батюшка ваш, давайте поторопимся.

Таня набрала побольше воздуха и крикнула:

— Отпустите! Кто вы такие? — и даже сделала неловкое движение, пробуя вырваться.

Вместо крика получилось тихое жалобное сипение. Держали ее крепко, ухватили еще крепче, и цыган гаркнул в ухо:

— Молчать!

По лестнице вверх и вниз сновали студенты, преподаватели, кто-то смотрел изумленно, испуганно, кто-то отворачивался.

«Интересно, если мне все-таки удастся громко крикнуть, что-нибудь изменится?» — отрешенно подумала Таня.

Но крикнуть она не могла при всем желании, у нее сел голос.

— Мое пальто осталось в аудитории и сумка. Надо забрать, — прошептала она, обращаясь к усатому.

— Заберем, заберем, пальтишко, сумочку, все заберем, — пообещал усатый, не сбавляя шага.

Лестница кончилась. Таню повели через вестибюль.

«Почему я иду покорно, как овца? — думала Таня. — Кругом люди, многие меня знают, я могла бы драться, сопротивляться. Нет, ничего не могу, и они не могут. Студенты, преподаватели. Все боятся. После съезда врачей начались повальные аресты. Сажают, расстреливают. На меня доносов гора».

— Данилова, ты куда? — вдруг прозвучал громкий властный голос.

Посреди вестибюля выросла статная золотоволосая красавица, сокурсница Тани, товарищ Бренер. Пальто распахнуто, шляпка съехала на затылок. Танины спутники попытались быстренько предпринять обходной маневр, но если товарищ Бренер вставала на пути, обойти ее не мог никто.

Маня Бренер, дочь одесского раввина, в пятнадцать лет сбежала из дома с любовником анархистом, в двадцать попала в тюрьму за покушение на жандармского офицера, в Гражданскую воевала в армии Фрунзе. Маня была самой фанатичной большевичкой на медицинском факультете, молилась на Ленина и Троцкого, верила в скорую победу мировой революции.

— Документы! — рявкнула Маня, сверкая зелеными рысьими глазами на Таниных спутников.