Вероятно, если бы нищая девочка Ира сказала ему правду, назвала Казанский вокзал, был бы у Егорова малюсенький шанс. Кто-то мог бы случайно вспомнить. Но умная Ира соврала, и шанса не было.

Федю перевели из реанимации в обычную палату. Егорову удалось поймать Гришку Русова во дворе его департамента, у машины.

– Куда их увезли? – спросил он, крепко схватив Гришку за руку.

– Кого? О чем ты?

– Ты меня прекрасно понял, Русов. Я только хочу знать, где моя жена и мой сын?

– Слушай, старичок, я понимаю, у тебя несчастье, жена сбежала. Очень сожалею, но прости, чем же я могу тебе помочь?

– Твоя подпись? – Егоров достал из-за пазухи и протянул ему официальный ответ на бланке, где говорилось про группу Астаховой.

– Подпись моя, – кивнул Гришка, – ну и что? Какое отношение это имеет к твоей семейной драме?

– Самое прямое. Астахова 3. А., кандидат медицинских наук, руководитель группы «Здоровая семья», скорее всего сейчас где-нибудь в Америке или в Австралии.

– С чего ты взял? Зоя Анатольевна в Москве, группа «Здоровая семья» существует, продолжает заниматься но уже не в ДК «Большевик», а в помещении бывшего кинотеатра «Восток», недалеко от метро «Академическая». Можешь сходить, посмотреть.

– Значит, это была другая группа, которая к Астаховой не имела отношения. Руководил ею азиат по фамилии Шанли, маленький, кривоногий, бритый наголо, с пентаграммой на груди. Ты, Гришка, отлично его знаешь. Вы вместе ужинали в ресторане «Вест» чуть больше месяца назад.

– Ты совсем стал психом, Егоров. Смотри, уволят из авиации по состоянию здоровья. У тебя когда очередная медкомиссия в твоем Аэрофлоте?

– Хватит морочить мне голову. Где они? Я знаю, что они уезжали из Москвы с Белорусского вокзала. Они уже ничего не соображали. Федю просто забыли. Ему стало плохо, и его оставили на вокзале. Кто довел мою жену и сыновей до такого состояния? Доктор Астахова со своей физкультурой? У Шанли занималось всего человек двадцать. Наверняка их тоже сейчас разыскивают. Зачем и кому понадобились эти люди? Ты рискуешь, Гришаня. Здорово рискуешь.

– Послушай, Егоров, – Гришка смерил его холодным прищуренным взглядом, – я ценю нашу с тобой детскую дружбу, мне искренне жаль, что твой младший сын болен, что твоя семейная жизнь не сложилась. Но помочь я тебе ничем не могу.

– Обычно секта вытягивает из своих жертв деньги имущество, квартиры. А этому твоему гуру Шанли понадобилось другое. Что именно? Кровь? Органы? Бесплатная рабочая сила? А может, он просто сумасшедший, для которого самое большое удовольствие – абсолютная власть над людьми? Нет, вряд ли. Ты бы Русик, не связался с простым сумасшедшим. Ты человек осторожный и умный. Должна быть какая-то коммерческая выгода.

– Ну да, конечно. Когда жена от тебя сбегает, удобней думать, будто ее увезли силой некие злодеи, – – усмехнулся Русов, – опомнись, Ваня, ты ведь взрослый человек.

– У Феди в крови обнаружен сильнейший наркотик. Врачи говорят, ребенок подвергался не только гипнозу. На него воздействовали электрошоком. Я убью тебя, Русов, если ты не скажешь, куда увезли Оксану и Славика.

– Знаешь, Ваня, я человек мягкий и терпеливый, но всему есть предел, – Русов захлопнул дверцу машины и рванул с места.

Вечером Егорову позвонили из больницы и сказали, что Федя опять в критическом состоянии. Он опять переселился в больницу, только ночевал дома.

Черед неделю он должен был проходить очередную медицинскую комиссию.

– Вам, Иван Павлович, летать пока нельзя, – сказали ему, – у вас нервное истощение. Может, стоит поехать отдохнуть куда-нибудь на море? Кардиограмма плохая, появился тремор, вы похудели на семь килограмм. Вам стоит всерьез заняться своим здоровьем.

– Хорошо, я займусь, – пообещал Егоров.

– Смотрите, нельзя так себя запускать, иначе нам придется ставить вопрос о пенсии по инвалидности.

– Да, конечно…

Егоров спешил к Феде в больницу, и обсуждать собственное здоровье ему было некогда.

Церемония инаугурации проходила в самом солидном здании города Синедольска, в концертном зале Ноябрьский", рассчитанном на тысячу мест. Задник сцены украшала малиново-желтая мозаика, композиция из колосьев, серпов и знамен с кистями. После официальной клятвы, произнесенной медленно, глуховато, с прикрытыми глазами и откинутой назад головой, Григорий Петрович Русов едва заметно надул щеки, тяжело сглотнул, двинув крупным, как кочерыжка, кадыком.

Прямая трансляция шла по местному и по Российскому телевидению. Одна из телекамер нечаянно взяла его лицо слишком крупно, и стали заметны расширенные поры, неприятно блеснули капельки пота на лбу, бросились в глаза свинцовый после нескольких бессонных ночей оттенок кожи, припухлые покрасневшие веки. Видно, не слишком помогла сибирская парная. Григорий Петрович выглядел плохо, и до сих пор оставалась заметной шишка на лбу.

Камера тут же отпрянула, словно обжегшись, и заскользила по залу. В первом ряду, между упругим лысым толстячком банкиром и седовласым красавцем в военной форме с генеральскими погонами, сидела жена новоиспеченного губернатора. Вероника Сергеевна. Телекамера с удовольствием, даже с облегчением задержалась на ее лице.

Лицо Вероники Сергеевны было спокойно, как всегда. Большие ясные светло-карие глаза глянули в объектив холодно и грустно. Тонкая белая рука вспорхнула, машинально поправляя шпильку в тяжелом узле на затылке.

На сцену взошел митрополит, дородный, медлительный, хмурый, с пегой густой бородой. Широкие седые брови брезгливо сдвинулись, когда влажные губы губернатора коснулись его руки. Русов поклялся перед Богом работать не щадя себя, на благо народа бороться за процветание доверенного ему края, огромного, как две Швейцарии, и нищего, как десять воюющих африканских провинций.

Пухлая толстопалая кисть губернатора легла на позолоченный переплет Священного писания.

– Клянусь… – глухо повторил Гриша Русов.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, – митрополит размашисто осенил крестным знамением склоненную круглую, как у племенного бычка, голову крепкий подбритый затылок, тут же про себя, не разжимая губ, горячо прошептал: «Прости меня. Господи…», и, сохраняя солидность, подобающую высокому сану, покинул сцену.

Грянули первые аккорды нового гимна России. Тактично погромыхивая стульями, зал встал. Григорий Петрович быстро облизнул губы.

Здоровенный ломоть Сибири, утыканный мертвыми буровыми вышками, заросший тайгой, кособокими дикими деревнями, спецзонами, уголовными пьяными поселками, панельными черно-белыми городами, хранящий в своих холодных недрах нефть, золото, всякие ценные цветные металлы и стратегическое сырье, населенный усталыми, несытыми, жестоко обманутыми, но все еще доверчивыми людьми, теперь принадлежит ему безраздельно.

Григорий Петрович прищуренными острыми глазами резанул по залу. Гимн затих. Несколько секунд тишины, а затем, вкрадчиво зашуршав отдельными хлопками в задних рядах, нарастая к середине зала, тяжело вспухла волна аплодисментов. Хлопали лично Грише.

Все эти чиновники, хитрые дядьки, надменные тетки, пузатые важные бандюги, отцы города, паханы, хозяева крупных банков, директора разоренных заводов и бастующих шахт, нефтяные и угольные короли аплодировали своему удобному, надежному избраннику. Приветствовали законного наследника краевого престола. Некоторые улыбались.

В первом ряду светилось большеглазое бледное яйцо Ники. Руки ее рассеянно теребили застежку маленькой сумочки. Она стояла, как все, но ни разу не сдвинула свои узкие ладони. Подбородок приподнят, худые плечи отведены чуть назад.

Он видел, как мягко пульсирует голубая жилка на ее высокой шее, как подрагивает от ветра, поднятого бурными аплодисментами, легкая русая прядь у виска. Он попытался поймать ее ускользающий, тающий в софитовом свете взгляд и не сумел.

Ника глядела в объектив телекамеры. Оператор опять, с удовольствием, взял ее лицо крупным планом.